История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума

Черепица Валерий Николаевич

Утро следующего дня началось с поиска подходящего гастрольного ансамбля в предполагаемом для разведки районе. Зайдя в театральное бюро Иодко-Наркевича, Розенбаум заявил ему, что завтра днем уезжает в Люблин к своему ансамблю и намерен с ним работать вплоть до завершения гастролей. При этом он добавил, что был бы очень признателен господину директору, если бы он подобрал для него ансамбль для турне по городам Катовице, Краков, Познань и др. Директор бюро с пониманием отнесся к этой просьбе и предложил для начала два ансамбля: тот, с которым Розенбаум уже работает, и труппу, включающую в себя магнетические и гипнотические сеансы Бен-Али, не исключая в последующем и другие варианты. Поблагодарив Иодко-Наркевича за понимание ситуации, Розенбаум откланялся и сказал, что планирует в очередной раз быть в Варшаве в 20-х числах марта.

Обедал Розенбаум по приглашению Корвин-Пиотровского в отдельном кабинете ресторана «Астория». В ходе обеда полковник

посоветовал доверенному лицу, во избежание ненужных разговоров в ансамбле по поводу его частых отлучек, ни в Люблине, ни в других городах, за исключением Лодзи, в политразведку не вмешиваться. В Лодзи же ему было поручено проверить всю работу налаживаемой разведсети, и о результатах этой проверки он обязан сообщить непосредственно ему. «Последнее не означает, — добавил, оглядываясь по привычке по сторонам, полковник, — что я не доверяю генералу Поплавскому. Генерал прекрасный военный, человек высшего света, во всех своих общественных и служебных делах личность уважаемая и безупречная…, но в политразведке он не имеет необходимого чутья, а потому слабо в ней ориентируется». Посчитав неприличным пускаться в разговоры о вышестоящих чинах, Розенбаум доложил шефу об итогах беседы со своими сотрудниками и директором театрального бюро, а потом сразу перешел к тому, что его волновало: «В Кутно у меня сейчас находится в неопределенном положении приглашенный там мною сотрудник из числа рабочих литейного завода «Фэтке» некто Вильгельм Вернер. Я хочу ознакомиться, как он справляется с данным ему поручением, и если таковая работа окажется на уровне, то хочу его иметь в резерве на будущее время. Быть может, он мне пригодится в Познани, откуда, если не ошибаюсь, он родом». Это предложение полковник одобрил.

Когда служебная тематика оказалась исчерпанной, к их столику, как бы почувствовав это, подошел популярный в ту пору писатель Корнелий Макушинский [22] . Будучи слегка навеселе, он наклонился над сидящим Корвин-Пиотровским и с юмором спросил: «А что, господин полковник, это правда, что и у нас в Лодзи завелась Большевия?» (так в ту пору в высоких кабинетах Польши называли СССР — В.Ч.). Этот вопрос Корвин-Пиотровский обошел молчанием и лишь недовольно буркнул: «Еврейская работа». Розенбаум про себя одобрил поступок полковника, но лично воздержался от комментариев, ибо знал Макушинского как сотрудника ряда столичных газет правого направления, автора не только театрально-критических обзоров, но и хлесткого писателя-сатирика. По-видимому, по этой же причине не стал вступать с писателем в диалог и Корвин-Пиотровский. Вечером импрессарио выехал к своему ансамблю в Люблин.

22

Мартовские аресты в Лодзи практически не получили освещения в польской историографии.

До начала спектаклей в Лодзи Розенбаум никакой политразведкой не занимался. Приехав сюда в первых числах апреля 1924 года, он сразу же связался по телефону с Михаилом Козакевичем. Тот доложил, что на его фабрике Шайблера «никаких попыток организации рабочих не замечено. Фабрика быстро восполнила дефицит в рабочих, работает в две смены, брожения умов среди рабочих не замечено. Попытки подозрительных элементов устроиться здесь на работу были предотвращены. При обыске у некоторых из них «была найдена коммунистическая литература, экземляры старой газеты «Чэрвоны Штандар», а у нескольких евреев — московские русские газеты». По донесению Генриха Миклашевского среди рабочих и служащих городских скотобоен и еврейской больницы была предпринята попытка создания нелегальной ячейки левого толка, но благодаря бдительности полиции ее удалось сорвать. Около 20 рабочих во главе с медицинской сестрой больницы Элей Эпштейн взяты под стражу. Эпштейн, местная уроженка, в 1 922 году вернулась в Лодзь из Большевии. При ней во время обыска было найдено много брошюр коммунистического направления на польском языке, фотографии Маркса и Энгельса, а также несколько экземпляров известного сочинения К.Маркса «Капитал». Так что сотрудники наши работают. Особых замечаний к ним нет. Особой старательностью отличается химик Видзевский мануфактуры Зыгмунт Садовский».

Выслушав информацию Козакевича, импрессарио вручил ему контромарку в театр на две особы и предложил сразу же после спектакля явиться к нему в гостиницу, а сам отправился в воеводский отдел госбезопасности. Генерал Поплавский встретил Розенбаума особенно любезно, подчеркнув, что он «еще раз убедился в правильности взгляда на увеличение сети сотрудников в городе, так как Лодзь в революционном отношении представляет действующий вулкан. Даже после известных массовых арестов нам пришлось взять только в последнее время под стражу около двухсот человек…». При этом генерал предложил осмотреть массу компрометирующих арестованных лиц материалов. После беглого просмотра их

генерал спросил Розенбаума: «Ну что, как вам это нравиться?». На это последний ответил: «Конечно же, нынешнее положение вещей мне совсем не по вкусу, но одно удовлетворяет меня — это то, что я не ошибся в своих прогнозах о необходимости увеличения числа сотрудников, и то, что последние устраивают вас своей работой». «Да, это толковые люди, особенно Козакевич и Садовский», — заметил генерал. И тут же спросил собеседника, как долго он собирается оставаться в Лодзи. Розенбаум ответил, что собирается быть в городе до конца гастролей ансамбля и пригласил Поплавского «сделать честь ему и всей труппе своим посещением театра». На прощание генерал сказал, что завтра обязательно будет с женой в театре, и в свою очередь пригласил импрессарио к себе в воскресенье на домашний обед.

В тот же день после спектакля Розенбаум беседовал у себя в номере с Козакевичем и Садовским об общем состоянии дел в Лодзи. Ему хотелось послушать Садовского, якобы отличавшегося аналитическим мышлением. Последний, в частности, заметил, что в последние пять-семь дней среди рабочих города и предместий заметна какая-то нервозность, неуверенность в себе и даже боязнь. Это особенно заметно среди еврейского населения городских окраин. Есть основание считать, что центр прокоммунистического движения начал перемещаться с окраин, из фабрично-заводских предместий в центр города, где докопаться до нитей управления этим движением гораздо сложнее, чем на производстве, где каждый рабочий на виду и всем известен. «Должен заметить, — продолжил Садовский, — что главными руководителями и инспекторами революционного движения в городе, как и прежде, являются евреи».

Между тем подходило время отъезда Козакевича в Варшаву для встречи с Корвин-Пиотровским. После кратких наставлений импрессарио сотрудники распрощались. До приезда Козакевича ничего особенного для Розенбаума в Лодзи не наблюдалось, и он был поглощен театральным администрированием. Возвратившись из Варшавы, Михаил Козакевич привез ему письмо от полковника, в котором последний сообщал, что Козакевич произвел на него очень хорошее впечатление, так как в нем «чувствуется толковость, точность в высказывании своих мыслей и большой патриотизм». Все это позволило Корвин-Пиотровскому не только зачислить его в число штатных агентов, но и доверить ведение политразведки в Лодзи, изредка лишь контролируя его работу.

Во второй половине апреля, завершив гастроли в Лодзи, Розенбаум вместе с труппой прибыл в Кутно. Здесь он прежде всего поспешил повидаться со своим сотрудником Вильгельмом Вернером, который о политической ситуации в городе сообщил следующее: «Так случилось, что мой выход из больницы совпал с большими арестами на предприятиях города. Были арестованы более тысячи человек по подозрению в участии в коммунистическом движении. Однако, не знаю, по каким причинам, на свободе осталось еще много таких лиц, место которых в тюрьме. Их список я составил, большинство из записанных в него мне известны по их связям с организацией «Чэрвоны Штандар». Всех их я стараюсь держать в поле зрения, а с одним из них, столяром Шлемой Фридманом, даже вчера беседовал. С улыбкой на лице он сказал мне, естественно, считая меня членом организации «Чэрвоны Штандар», следующее: «Многих дельных людей позабирали, но самые толковые на свободе летают и делают наше дело…». При этих словах Вернер передал Розенбауму упомянутый список, содержавший 34 фамилии. Импрессарио поручил агенту продолжать дальнейшую слежку за подозрительными лицами, а сам решил на следующий день съездить в Варшаву к Корвин-Пиотровскому. Между Варшавой и Кутно курсировало в сутки немало поездов (езды до столицы было всего около трех часов), и это позволяло, выехав рано утром курьерским, к вечеру же свободно вернуться обратно.

Так Розенбаум и сделал, и на следующий день, еще до обеда, он уже был в кабинете полковника. Когда тот сравнил список Вернера со списком, лежавшим у него в папке, озаглавленной «Кутно», то был крайне удивлен тем, что лица, упомянутые в привезенном ему списке, еще не взяты под стражу, так как все фамилии, за исключением лишь нескольких лиц, были зафиксированы в списке при деле «Кутно». Поблагодарив Розенбаума за привезенные списки, он тотчас же распорядился по телефону об аресте еще находившихся на свободе лиц. На этом их короткая встреча закончилась, и импрессарио сразу же поехал в Кутно, куда прибыл задолго до начала спектакля.

На следующий день, поговорив с Вернером и заручившись его согласием на дальнейшую совместную работу в политразведке, Розенбаум предложил ему быть штатным агентом в Познани, на что последний охотно согласился, объяснив это следующим: «В Познани я учился своему мастерству, потом долгое время работал на чугунолитейном заводе, так что у меня там много знакомых в рабочей среде. Однако сразу хочу сказать, что в Познани революционного движения левого толка быть не должно, так как тамошний народ, включая рабочих, воспитаны больше в национально-католическом духе. Может там иметь место и немецкое национальное движение».