История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума
Шрифт:
Желая сохранить Вернера для совместной работы, Розенбаум предложил ему приготовить две фотографии и быть готовым к отъезду завтра в качестве курьера в Варшаву с его донесением к полковнику. В этом рапорте имелись и оценка политической ситуации в Кутно («после дополнительных арестов здесь царит полное успокоение умов»), и просьба о зачислении Вернера штатным агентом со скорейшим направлением в Познань.
Следующим местом гастролей ансамбля был город Плоцк. Вся труппа изъявила желание ехать туда через Варшаву, а оттуда пароходом — уже в Плоцк. Розенбаум, естественно, этому не противился, так как ему предстояло подписание контракта с Иодко-Нар-кевичем на дальнейшие гастроли сроком до 15 сентября 1924 года. Таковой документ в Варшаве был подписан, и импрессарио тем самым обязывался выехать не позднее 1 июня 1 924 года в турне для подготовки выступлений своего ансамбля в новом районе страны. Кроме того, онг подписал контракт на организацию гастрольных сеансов мага-гипнотизера Бен-Али и концертного ансамбля
Не мог обойти своим вниманием импрессарио и Корвина-Пиотровского, сообщив ему о подписанных контрактах и графике выступлений, начиная с 1 июля 1924 года в городах Краков, Бельско, Дзедзице, Катовице, Хожев, Живец, Величка, Познань, Инов-роцлав. При этом он пояснил, что если по делам политической разведки необходимо будет посетить города Мысловице и Бытом, то таковые могут быть заняты под сеансы Бен-Али. Вообще на сеансы Бен-Али он очень рассчитывал, полагая, что «проводимые им во время гипнотических сеансов эксперименты вызывают большой интерес не только у интеллигенции, но и у рабочих, что позволяет быстрее обычного войти с ними в более близкий контакт». На это соображение Розенбаума полковник отреагировал достаточно коротко: «Для вящей славы Отчизны, друже, все средства хороши». Импрессарио еще с гимназических лет был известен тот девиз, которым иезуиты прикрывали свои изуверства ради укрепления владычества папы римского, но в этой ситуации он не сумел на сказанное никак отреагировать и, наскоро попрощавшись, вышел.
Последующая работа в Плоцке, Влоцлавеке, Торуни, Быдгощи, Грудзендзе и Тщеве прошла для импрессарио впустую, ибо эти города в революционном отношении никакой опасности не представляли, а за немецким национальным движением бдительно следила местная как наружная, так и тайная полиция. Единственное, что можно было там считать заданием по политразведке, так это посещение Яна-Адольфа Иваницкого во Влоцлавеке. Судя по всему, он там скучал без работы, но вида особенно не показывал. Постепенно начинал нервничать от осознания своего безделия в разведке и Эдвард Ружицкий, но он все-таки верил в то, что всякая хандра — явление временное и преходящее.
Глава X. ПО МАЛОЙ ПОЛЬШЕ И ГАЛИЦИИ
По прибытии в Краков Розенбаум почувствовал, как постепенно к нему начало возвращаться то тревожно-приподнятое состояние, которое сопутствует всякому нормальному разведчику в пору настоящей работы. Это состояние посетило его сразу же после того, как в ходе устройства своих театральных дел он встретился со своим бывшим подчиненным — поручиком Пинской военной флотилии Генрихом Хараевичем. В данное время последний занимал в городской магистратуре пост секретаря. Хараевич, конечно же, не считал, что с получением этой должности он достиг Бог знает чего, но во время встречи с Розенбаумом держался с должным для своего поста достоинством. Искренне обрадовавшись встрече со своим командором, он пригласил Розенбаума пообедать вместе с ним в казино магистрата.
За обеденным столом, после традиционных кратких воспоминаний о совместной службе, завязался разговор, имевший политическую окраску. Инициатором его был сам секретарь магистрата. «Мы, — сказал Хараевич, — сейчас крайне обеспокоены настроениями среди жителей той части города, которая называется «Плян-ты». Заселена она, подобно Налевкам в Варшаве, исключительно евреями и представляет из себя некий «красный угол». Там повсюду развешаны красные флаги, транспаранты с боевыми революционными лозунгами, и не только молодые люди, но и старые пейсатые евреи, т. н. цадыки, разгуливают по улицам с красными бантами и розетками. Наши воевода, президент города, начальник политотдела госбезопасности князь Сапега считают, что это ни что иное как вызов еврейства всему польскому правительству. Сегодня в президентуре состоится совещание по этому вопросу. Городские власть предержащие лица более всего обеспокоены тем, как бы эти настроения не возымели своего влияния на рабочие массы».
«Вообще этот год, — продолжал Хараевич, — какой-то неудачный. Из Львова также есть сведения, что 1 мая против демонстрантов пришлось использовать войска, но там это явление более-менее объяснимо, так как в городе много украинцев, есть среди них какие-то самостийники и в конце концов там совсем близко до большевистской границы. А оттуда плывет эта ужасная пропаганда всемирной пролетарской революции к нам…». На все это Розенбаум заметил, что только у страха глаза велики, и что здесь, в Кракове, вместо того, чтобы залить маленький огонь и не дать ему разгореться, делается все как раз наоборот. Уж если такая манифестация или праздненство допускаются, так надо иметь в резерве средства для их подавления, если только таковые начнут обращаться в бунт или «в вызов правительству». А если евреи надели красные банты, так это им было разрешено, и разве неизвестно, что они в Польше — главные эмиссары большевизма». «Одним словом, — подчеркнул Розенбаум, — вам надо было этой манифестации не разрешать или противопоставить ей реальную силу. Впрочем, братец ты
Удивленный Хараевич, подумав с минуту, сказал: «Даю слово офицера и дворянина Речи Посполитой. И сразу же отвечаю, что у меня есть такие люди, и я могу тебя с ними познакомить. Один из них химик-фармацевт Станислав Стемпневский, другой — рабочий Гораций Домашевич. Оба работают на фабрике медицинских препаратов доктора Клявэ. Если хочешь, то приходи к шести часам вечера ко мне в магистрат, туда придут и они, и я вас познакомлю». Розенбаум, естественно, согласился, но попросил, чтобы Хараевич представил его рабочим под его театральным псевдонимом — Ружицкий. Затем несколько успокоившийся Хараевич стал расспрашивать импрессарио, что он за фигура, если, занимаясь театральными делами, интересуется еще и политикой. На это Розенбаум ответил: «Знаешь, Генрих, у каждого человека есть свой конек. Мой конек — это помощь нашему правительству в борьбе с врагами Отечества». Услышав это, секретарь широко улыбнулся Розенбауму и сказал: «Твой конек не может не вызывать уважения, но ты не оскорбишься, Эдвард, если я назову своим главным увлечением женщин. При всем этом я тоже патриот…». Зная слабости лихого поручика еще по флотилии, импрессарио даже и подумать не мог, что по такому поводу можно оскорбиться, но лишь напомнил Хараевичу о его друзьях. «В таком случае, — продолжил собеседник, — Стемпневский и Домашевич будут тебе ценными помощниками. Особенно Домашевич, который не может спокойно смотреть на красные флаги и банты. И хотя они оба по своим убеждениям являются ярыми юдофобами, им в полной мере можно доверять. Помогать тебе они будут бескорыстно и по совести».
Покончив с этим вопросом, Розенбаум перешел к вопросам административно-театральным и попросил Хараевича помочь ему к завтрашнему дню уменьшить налог с гипнотических сеансов Бен-Али с 35 % до 10. В противном случае театральное бюро, труппа и он сам не смогут не то что заработать, но и покрыть расходы на рекламу, транспортные расходы, аренду театра и т. д. Хараевич вздохнул, но обещал помочь путем подведения сеансов Бен-Али под рубрику научных сеансов. На этом сослуживцы разошлись, подтвердив свою готовность встретиться вечером.
В назначенное время импрессарио пришел к Хараевичу, который познакомил его со Станиславом Стемпневским и Горацием Домашевичем. После взаимного представления он пригласил последних к себе в гостиницу, сказав, что имеет к ним очень важную просьбу. Оба слегка растерялись, обратив свои взоры на секретаря, но тот весело сказал им: «Идите, идите, господа. Это мой бывший командир, ручаюсь, что вы будете им довольны».
Уже в номере гостиницы «Европейская» Розенбаум с ходу сообщил своим новым знакомым, что со слов поручика Хараевича он знает об их желании принести посильную помощь правительству, а потому он «готов пойти навстречу их желанию, не нанося при этом им ни ущерба по службе, ни по их карману, так как расходы будут оплачиваться сразу, но в зависимости от проявленного усердия в работе. Предупреждаю, что работа наша серьезная, интересная и для государства полезная. В Кракове центр тяжести этой работы ложится на раскрытие роли евреев в нравственном разложении наших рабочих, отторжении их от любви к своему народу и склонении их в сторону революционно-коммунистических воззрений».
Услыхав это, Стемпневский и Домашевич как-то подтянулись и в один голос ответили, что они с удовольствием приложат свои силы к делу политической разведки с тем, чтобы послужить родине, а потому они уже сейчас готовы к выполнению любого задания. Пожав обоим крепко руки, Розенбаум перешел к постепенному освещению особенностей их работы: «Хочу напомнить вам, господа, о необходимости соблюдения полной тайны — это значит, что о вашей работе вы даже намекнуть никому не имеете права и временно, до получения от меня распоряжения, говорить об этом участии в политразведке даже органам местной политической власти, поскольку я как доверенное лицо Главного управления госполиции ставлю их в прямое подчинение себе и своему шефу в Варшаве полковнику графу Корвин-Пиотровскому, являющемуся одновременно заместителем начальника всей госполиции государства генерала Розвадовского. Ставлю вам в обязанность приобретение широкого круга знакомств, если такового сейчас нет, в рабочей среде Кракова и снискании к себе их полного доверия. Особое внимание обратите на рабочих-евреев и те еврейские фирмы, которые пользуются трудом рабочих смешанных национальностей и религий с тем, чтобы не могли вести свою пропаганду среди рабочих-христиан. На лиц, заподозренных в сочувствии к революционному движению, составляйте списки по следующей форме: 1) фамилия и имя; 2) семейное положение; 3) материальное состояние; 4) место работы; 5) место жительства; 6) примечание, где отмечается, в чем данное лицо заподозрено.