История Лизи
Шрифт:
– Ты не можешь охотиться на була, когда в доме полным-полно клаттербагных помощников шерифа, – сказала она. – Опять же…
Опять же, я думаю, Скотт еще продолжает говорить. Или пытается.
– Милая, – сказала она пустой спальне. – Хотелось бы только знать, о чем идет речь.
Она посмотрела на электронные часы, которые стояли на прикроватном столике, и удивилась, увидев, что еще только без двадцати одиннадцать. День, казалось, длился уже тысячу лет, но она подозревала, что причина проста: слишком долго она переживала прошлое. Воспоминания искажали перспективу, а наиболее яркие могли полностью останавливать время.
Но
«Что ж, – подумала Лизи, – давайте поглядим. Бывший король инкунков сейчас наверняка находится в королевстве Питтсбург и, несомненно, страдает от ужаса, который мой умерший муж называл синдромом липкой мошонки. Помощник шерифа Олстон – в Кэш-Корнерс на месте пожара, разбирается с возможным поджогом. Джим Дули? Может, затаился в лесу неподалеку, обстругивает палочку, мой консервный нож сунул в карман, а сам ждет, когда же пройдет день. Его «ПТ Круизер» спрятан в одном из десятков брошенных сараев или амбаров на Вью или в Дип-Кат, за административной границей города Харлоу. Дарла, вероятно, на пути в аэропорт Портленда, чтобы встретить там Канти. Добрый мамик сказала бы, что Дарла отчалила под звуки фанфар. Аманда? Ох, Аманда ушла, любимая. И Скотт знал, что уйдет, рано или поздно. Разве он не сделал все, что только возможно, вплоть до того, что зарезервировал для нее палату? А для этого нужно знать».
Вслух она спросила:
– Я должна отправиться в Мальчишечью луну? Это следующая станция була? Скотт, негодник, как я попаду туда теперь, после того, как ты умер?
Ты опять забегаешь вперед, не так ли?
Конечно, чего волноваться о своей неспособности добраться до места, которое она еще не позволила себе полностью вспомнить?
Ты должна сделать гораздо больше, не просто приподнять нижний край занавеса и заглянуть под него.
– Я должна его сорвать. – В голосе Лизи слышался страх. – Не так ли?
Нет ответа. И тишину Лизи восприняла как «да». Перекатилась на бок и подняла серебряную лопату. Надпись блеснула в лучах утреннего солнца. Она обернула часть черенка окровавленным желтым вязаным квадратом, взялась за это место.
– Хорошо. Я его сорву, – пообещала она. – Он спросил меня, хочу ли я пойти туда, и я ответила «да». Я сказала: «Джеронимо».
Лизи помолчала, задумавшись.
– Нет. Не так. Я сказала, как говорил он. Я сказала: «Джеромино». И что произошло? Что произошло потом?
Она закрыла глаза, сначала увидела только яркий пурпур и чуть не вскрикнула от раздражения. Вместо этого подумала: СОВИСА, любимая: энергично поработать, когда это представляется уместным, – и еще крепче сжала черенок лопаты. Увидела, как махнула ею. Увидела, как штык сверкнул в лучах окутанного дымкой августовского солнца. И пурпур не устоял перед лопатой, раскрылся в обе стороны, словно человеческая кожа после удара ножом, но в зазоре Лизи увидела не кровь, а свет: потрясающий оранжевый свет, который наполнил ее сердце и разум невероятной смесью радости, ужаса и печали. Не приходилось удивляться тому, что она столько лет подавляла это воспоминание. Слишком оно было сильным. Чересчур сильным. Свет, казалось, придавал шелковистости вечернему воздуху, и крик птицы ударил в ухо, как стеклянный шарик. Дуновение ветерка наполнило ее ноздри экзотическими ароматами: красного жасмина, бугенвиллии, пыльной розы и, Господи, распускающегося по ночам эхиноцереуса. Но, разумеется, самым пронзительным было воспоминание о его коже, соприкасающейся с ее, биении его сердца рядом с ее, ибо они лежали голые в кровати отеля «Оленьи рога», а теперь, тоже голые, стояли на коленях среди люпинов у вершины холма, голые под густеющими тенями деревьев «нежное сердце». Высоко над горизонтом уже поднялся
Лежа на вдовьей кровати, сжимая лопату в руках, куда более старая Лизи вскрикнула от радости (потому что вспомнила) и от горя (потому что столь многое ушло навсегда). Ее сердце «склеилось», пусть и разбилось вновь. Жилы выступили на шее. Распухшие губы растянулись и опять начали кровоточить, обнажив зубы и брызнув свежей кровью на десны. Слезы потекли из уголков глаз по щекам, к ушам, на которых и повисли, как причудливые украшения. А в голове осталась только одна ясная мысль: Ох, Скотт, мы не созданы для такой красоты, мы не созданы для такой красоты, нам следовало тогда умереть, ох, дорогой мой, следовало умереть там, обнаженными и в объятиях друг друга, как влюбленным в каком-нибудь романе.
– Но мы не умерли, – пробормотала Лизи. – Он обнял меня и сказал, что мы не можем задерживаться надолго, уже темнеет, а с наступлением темноты там небезопасно, даже от большинства деревьев «нежное сердце» нужно ждать беды. Но сначала он хотел…
– Прежде чем мы вернемся, я хочу тебе кое-что показать, – говорит он, поднимая Лизи на ноги.
– Ох, Скотт, – слышит она свой голос, очень далекий и слабый. – Ох, Скотт. – И это, похоже, все, что она может вымолвить в тот момент. В определенном смысле ощущения те же, что она испытывала при приближении первого оргазма, только тут из нее все выходит, выходит, выходит и ничего не входит.
Он куда-то ее ведет. Она ощущает высокую траву, которая что-то шепчет ее бедрам. Потом трава исчезает, и Лизи видит, что они – на вытоптанной тропе, проложенной сквозь люпины. Она ведет к деревьям «нежное сердце», так их называет Скотт, и Лизи задается вопросом, а есть ли здесь люди. Если есть, как они могут такое выдерживать? – гадает она. Хочет снова взглянуть на поднимающуюся чудовищно красивую луну, но не решается.
Лизи думает, что говорить она сможет только шепотом, даже если бы Скотт потребовал от нее повысить голос. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы произнести: «Ох, Скотт!»
Он уже стоит под одним из деревьев «нежное сердце». Оно напоминает пальму, только ствол косматый, зеленый, и космы эти скорее похожи на шерсть, чем на мох. «Господи, я надеюсь, тут ничего не изменилось, – говорит он. – В прошлый раз, когда я здесь побывал, в ночь, когда ты так разозлилась, а я прошиб рукой стекло этой чертовой теплицы, все было нормально… ага, это здесь!» С тропы он тянет ее вправо. И под одним из двух отдельно стоящих деревьев, которые словно охраняют то место, где тропа уходит в лес, Лизи видит простой крест, сбитый из двух досок. Из таких обычно сбивают ящики. Надгробного холмика нет, более того, земля в этом месте чуть провалилась, но крест однозначно говорит, что перед ней могила. На горизонтальной доске – аккуратно написанное слово «ПОЛ».
– Первый раз я написал его карандашом. – Голос Скотта звучит ясно и отчетливо, но доносится вроде бы издалека. – Потом попробовал написать шариковой ручкой, но ничего не вышло, поверхность дерева слишком уж грубая. С маркером получилось лучше, но надпись выцвела. Наконец я взял черную краску из старого набора Пола для рисования.
Она смотрит на крест в этом странном смешанном свете умирающего дня и набирающей силу ночи, думая (насколько она способна думать): Все правда. Все, что случилось, когда мы выходили из-под конфетного дерева, действительно случилось. И то же самое происходит теперь, только на протяжении более длительного времени.