История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей
Шрифт:
— Это не случайно. Ей всегда решительно ни до кого не было никакого дела, жила лишь в свое удовольствие. Нарожала детей, а воспитывать их не хочет. Нет уж, дудки! Легкой жизни ищет за чужой счет. Что для нее составляет бросить на дороге ребенка, а то и двух? Ровным счетом ничего. Здесь остались родственники, они и позаботятся о детях. Все можно взвалить на бабушку: она вырастила Элфи, выкормит и другую…
Другая, то есть Дунди, сидела, втянув головку в плечи, на руках у бабушки и испуганно озиралась по сторонам. Взрослые решили, что при ней можно говорить все, что угодно: такая маленькая девочка все равно ничего не поймет.
— Они еще могут вернуться, — бормотал дедушка.
— Не-ет! Вот увидите, я окажусь права, — вошла в раж тетя Йоли. — Знаю я сестру, да и муженька ее тоже. Если они не вернулись до сих пор, значит, уже не вернутся, можете быть уверены! Если Элфи сумела вернуться домой с ребенком, то что могло помешать им? У них и деньги были.
— Может, они сбились с дороги и их задержали? — предположил дядя Вили, муж тети Йоли, водопроводчик, толстый, добродушный, совершенно лысый человек. — Нынче чего только не наслушаешься. Из нашего дома тоже отправились десять человек, а что из этого вышло? Заблудились, хотя у них и проводник был. Шли пешком с вещами тридцать километров, среди них были старики и дети. Наконец пришли в Мошонсентянош, прямо в руки пограничникам. Но даже обрадовались: так устали и перетрусили. Целый день держали их там, а затем привезли домой на машине. Так что и наши не сегодня-завтра тоже могут появиться здесь.
Элфи исподтишка посматривала на них и внимательно слушала. Пусть они думают, что она спит, а то начнут спрашивать. Однако нелегко было слушать все это. Жаль, что уши не закрываются, а то закрыла бы их, как глаза, и ничего не слышала. Почему человеческие уши не имеют такого приспособления, которое бы так же закрывало их, как веки закрывают глаза? Оно бы избавило человека от многих горьких минут.
Утром бабушка ругала и упрекала ее, а теперь тетя Йоли поносит маму, несмотря на то, что они решительно ничего не знают, где она и что с ней случилось. И так всегда: стоит случиться несчастью, как сразу же начинают ругать неизвестно за что.
Дунди, наверное, тоже испытывала нечто подобное, потому что, когда тетя Йоли особенно зло ругала маму, называя ее эгоисткой, кокеткой, вдруг заплакала:
— Мама! Мамочка! Когда приедет мама?
Элфи не могла больше терпеть. Она встала с дивана и молча, хмурая и взлохмаченная, взяла Дунди из рук бабушки и вышла с ней в кухню.
— Не плачь… Мама скоро придет и возьмет тебя.
Через закрытую дверь она слышала, как дедушка стыдил свою дочь за то, что она в присутствии детей говорила об их матери всякую всячину. Так не делают! Хоть ребенок и не все понимает, но иногда это еще хуже, еще больше напугают его слова взрослых.
Элфи умыла заплаканное лицо Дунди, сама тоже умылась и спросила у нее:
— Гулять хочешь?
— Хочу, — ответила Дунди и прижалась к Элфи, как котенок.
Во дворе дети играли в войну. Соорудили из мусорных ящиков баррикаду. Выброшенная ржавая труба служила минометом. На протянутых веревках висели красные и синие водяные пистолеты — это автоматы. Та-та-та-та… фьюить… фьюить… — свистели повсюду воображаемые пули. Иногда подавал голос миномет: бумм! бумм!
Возле ворот стоял трехлетний Эчи Беркеш с деревянным ружьем за спиной. Все лицо у него чем-то измазано, в больших черных глазах недоумение.
— Что они делают? — спросила Дунди.
— Подражают взрослым, — ответила Элфи.
Они вышли на площадь Ференца Листа. У консерватории, где когда-то лежал непогребенный труп худенькой девочки, несшей хлеб, сейчас стоял с железными санками Мики Кочиш. Тот самый Мики Кочиш, который имел обыкновение в каждый удобный момент выпрашивать у Элфи деньги то на значок, то на конфеты.
— Дай форинт на жареную кукурузу! — попросил он и теперь, подбежав к ним.
Старый инвалид сидел уже возле своей печурки и машинально, думая, видимо, о чем-то другом, тряс над угольями железное сито.
— Нет, брат, у меня денег, — вздохнула Элфи.
Мики сочувственно посмотрел на нее. Затем достал из кармана форинт, купил кукурузы и угостил девочек.
— Кто эта девочка? — спросил он, показывая на Дунди.
— Моя сестра.
— Садись, покатаю, — предложил ей Мики.
Дунди уселась на санки. Мики пустился бежать, весело выкрикивая:
— О-го-го! Го-о-о!
Глядя им вслед, Элфи решила, что, как только начнет работать в парикмахерской, из первой же получки даст Мики два форинта. Славный мальчик!
Она обязательно пойдет работать! Это так же верно, как то, что она сейчас стоит здесь, на площади Ференца Листа, освещенной фонарями. Независимо от того, вернется дядя Шандор или нет.
Они долго гуляли на улице, ведь Дунди так весело с Мики, они так хорошо играют! И пусть, лишь бы не возвращаться до того, как уйдет тетя Йоли. Они должны уйти, скоро наступит комендантский час, им надо успеть домой.
— Разбудите меня в шесть часов, я пойду в парикмахерскую, — это были ее первые слова, с которыми она переступила порог.
— Ладно, ладно. Вот только взяли бы тебя, — отозвалась бабушка.
— Возьмут, можете не беспокоиться!
— Счастье твое, что ты хоть дельная такая, нигде не теряешься, — сказала на это бабушка.
Эти несколько слов о предстоящей завтра работе установили в доме мир. Весь вечер не вспоминали ни о маме, ни о дяде Шандоре, ни о бегстве, не строили предположений, вернутся они или нет. Правда, может быть, еще и потому, что рано легли спать. Элфи легла последней, так как согрела еще воду и постирала Дунди чулочки, трусики и кое-какие свои вещи. Ведь они ничего не имеют, кроме того, что надето на них, — все осталось у мамы. Элфи развесила вещи в кухне, чтобы к утру они высохли.
Все уже спали, когда вдруг кто-то громко постучал в кухонное окно, а вслед за тем и в окно комнаты.
— Тетя Варади! Дядя Варади! Скорее идите! Вас вызывают из Вены!
Элфи слышала это смутно, в полусне, так как всегда спала крепко. Совсем проснулась она лишь тогда, когда бабушка, охая и причитая, принялась зажигать лампу, а дедушка, натягивая брюки, искал сигареты.
— Боже милосердный! — причитала бабушка. — И вечно ты копаешься со своими проклятыми сигаретами! О горе мне… помилуй господи!..