История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
Надя спешно обувала валенки, все еще влажные со вчерашнего дня.
— Лагеря распустят, что жевать, гад, будет?
— До колхозу поедет, — весело смеялись украинки.
— Быкам хвосты вертеть, — вторили литовки.
Надя не разделяла общего веселья. Смерть Сталина потрясла ее до глубины души. Конечно, годы, проведенные в политическом лагере, не прошли для нее даром. Очень многое было переосмыслено, переоценено и понято. Многие тысячи километров колючей проволоки никак не говорили, что великая партия подвела к отрогам коммунизма, где до вершины рукой подать. И все же это был человек, сопровождавший ее всю жизнь. Его глаза следили за ней со всех газетных фотографий и журналов, портретов на стенах школы. С победным кличем «За Родину, за Сталина!» погибли, наверное, ее отец и брат. А лозунг: «Слава КПСС и ее вождю!» чуть не первые слова, которые научилась читать маленькая Надя.
Вольтраут с Козой прекрасно справились с хлебом одни, и еще успели помыть полы.
— Я пойду в барак, посплю немного, с ног валюсь от усталости, — сказала Валя, едва закончили завтрак. — Коза уже ушла, не стала вас дожидаться.
— Конечно, иди спи, отсыпайся! Я думала, вы тут с Козой пляшете от радости.
— С какой? — удивилась Валя.
— Вам что, не сообщили? Сталин умер!
— А… — равнодушно протянула Валя, — еще вчера вечером. Все древние большевички горькими слезами заливаются друг перед другом. Радости не вижу никакой. Свято место пусто не бывает, найдется и другой. Русские без хозяйской палки не могут. Еще не выветрилось крепостное право.
Вспомнилось Наде, как однажды сказала Дина Васильевна: «Терпелив и многострадален русский народ, но уж как поднимется! Не удержит никакая сила». Значит, не нашлось еще, кому поднять голос в защиту армии безвинных.
В день похорон, ровно в полдень, загудели все шахты, заводы, паровозы и все, что могло гудеть и свистеть. Небо над тундрой задрожало от рева.
— Как же так, где справедливость? — недоумевала, вытирая непрошеные слезы, Надя. — Умер деспот, искалечив и умертвив миллионы своих сограждан, а оставшиеся воздают ему царские почести, оплакивают преждевременную смерть старика?
Пользуясь всеобщим замешательством, в зону забежал Клондайк — и прямо в хлеборезку.
— Я на минуту, — сказал он, целуя Надю.
— Ищу следы слез и страданья в твоих глазах! Хочу тебя утешить, — с легкой иронией сказала обрадованная Надя.
— Утешимся очень скоро! — пообещал он и, чмокнув ее еще раз в щеку, побежал дальше.
НАЧАЛО КОНЦА БЕСОВСКОЙ ИМПЕРИИ РЕЧЛАГ
В первое время казалось, что ничего не изменилось со дня смерти Сталина. Все так же ходил по зоне, свесив сизый нос, быком Черный Ужас, торопливо кидал настороженные, хмурые взгляды опер Горохов, шныряли надзирательницы-шмоналки и вертелись на вышках вертухаи, но по радио уже заметно перестали оплакивать великого вождя. В ОЛП просочились слухи, что в день похорон передавили друг друга и затоптали более полутысячи ополоумевших людей.
— Как на Ходынке, — сказала грустно Коза, — тогда тоже много народу погибло.
— Кровавый хвост тащится за извергом до самой могилы, — добавила Валя.
Теперь Надя молчала, не обрывала сердито, как раньше, их разговоры, опасные и притягательно-интересные. Она уже познала на своем горьком опыте, что нескончаемые, как осенние тучи, шеренги голодных, усталых зеков — это не только руки даровых рабочих, но еще и головы ученых, певцов, музыкантов, художников, физиков, химиков, цвет советской интеллигенции, сливки общества, оставшиеся от повального геноцида со времен Великой революции.
Через неделю после похорон Надя случайно услышала по радио, что на пост Председателя Президиума Верховного Совета был избран Ворошилов. Пожилые и старые зечки оживились. Первый маршал страны, прославленный командир времен гражданской войны не мог остаться бесчувственным к бедам своих сподвижников. Опять Надя стала засовывать письма под сиденье машины, вывозя за зону в адрес Верховного Суда жалобы, прошения о пересмотре, о помиловании. Все Клименту Ефремовичу. Обнадеженные корреспонденты мнили себе, что письма, посланные через «волю», обязательно дойдут по назначению. Вечером в хлеборезку ввалились дежурняки проверять хлеб. Старший надзиратель Гусь и Шура Перфильева. Покидали, выбрав из лотков, пайки на весы и, не глядя, потопали обратно. В тамбуре Шура, пропустив вперед Гуся, шепнула Наде.
— Дневальная ваша в списке на этап!
— Коза! — вскрикнула от неожиданности Надя.
Поутру она с трудом дождалась прихода начальницы спецчасти.
— Откуда ты знаешь? — ответила вопросом на вопрос Макака.
— Мне сказали! Она нам очень нужна. Мы без нее просто пропадем, — голосом, который мог разжалобить и крокодила, заплакала Надя. Но Макака была не крокодил, второе имя ее было Чекистка, поэтому строго сказала:
— Этапы назначаю не я, и отменить тоже не могу без уважительной причины. Иди к оперуполномоченному, он может, а я нет!
Вездесущая дневальная опера пристально, с подозрением посмотрела на Надю, спросила:
— Зачем он тебе?
Наде очень хотелось ответить ей дерзостью, как науськивал бес: скажи — какое твое собачье дело, такая-сякая, — но смолчала, сказала вежливо:
— По личному делу.
— Нет его, — важно подняв голову вверх, гордясь своей должностью, сказала дневальная.
— А когда будет?
— Партконференция у него сегодня в городе, — и захлопнула дверь.
Надя заметалась. Куда идти? Кого просить, чтобы оставили Козу?
— Попробуйте уговорить Горохову положит.» ее в санчасть. А мы ее крепким чаем напоим, устроим сердцебиение, — посоветовала Валя.
Быстро закончив с кашей «лагерные перлы» (перловка), Надя ринулась в санчасть. «Хоть бы не нарваться на обход», — с опаской думала она, входя в вонючий коридор больницы, где, как ей было известно, по утрам бывала главврач Горохова. Несколько зечек в больничных, линялых халатах стояли под одной из дверей палат.
— Скажите, где Горохова?
— Тут, — кивнула немолодая зечка на дверь.
— Давно начался обход? — опять спросила шепотом Надя.
— Какой, утренний? Давно закончился!
— А что ж она там? Надолго?
— Кто знает! Женщина умерла!
— Наша? Зечка?
— Сестра артистки Зои Федоровой. Знаешь такую?
— Конечно, знаю! А как она здесь очутилась? — с недоверием спросила Надя.
— Очень даже просто! — вмешалась высокая москвичка Рая. — Зою Федорову посадили, и сестру тоже.
— А заодно и мужа сестры, Николая Синицина. Он тут в театре пел, — добавила немолодая.