История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Космы еще остригла бы, а то обросла, как туземка, — посоветовала Галка Козлова, местная парикмахерша.
Срок Галка получила потому, что в оккупации работала, немцев брила и стригла. Все зечки с оккупированных территорий говорили одно и то же: «Что же нам, с голоду подыхать было?
Надя недолго раздумывала:
— Стриги, Галка. Только не очень коротко! Галка одним махом обкорнала Надину гриву.
— Иди теперь в баню, мой голову. Валя не одобрила Надину прическу.
— Нарядно, ничего не скажешь, но проще, дешевле! Длинные волосы — привилегия женщины, они придают
ЧОС уговорил Надю остаться работать до получения всех документов и обучать новенькую вольняшку из немецкого поселка «Берлин», что стоит, не доезжая километра два до города, и населен высланными из Поволжья немцами, «фольксдойч».
День после Первого мая был на редкость теплым и ясным! Отпустив «до завтра» Валька, она дошла до дому, где находились квартиры офицеров охраны. После праздников Клондайку была обещана квартира в городе, а пока он продолжал жить здесь.
«Что, если я зайду к нему? Совсем это неприлично или ничего, можно? Главное, нет никакого предлога, вот так свалиться как снег на голову! «Подумаешь, какие реверансы!» — сказал бес-искуситель. «А если у него гости? А вдруг женщина? Скажу ошиблась». — решила Надя и, потянув на себя дверь, зашла в длинный, неопрятный коридор. «Если крайнее окно на первом этаже его, — значит, комната в конце коридора направо», — быстро сообразила она и постучала в дверь.
— Открыто! — услышала она голос Клондайка и, помянув царя Давида, нажала ручку двери. Клондайк сидел за столом, заваленным бумагами и книгами, без кителя, с расстегнутым воротом сорочки. Домашний и очень уютный, как мальчишка-десятиклассник перед экзаменом. Таким его Надя не знала…
Увидев ее он быстро вскочил из-за стола.
— Ты? Не может быть! Глазам своим не верю! Неужели? Надя встала у порога, дожидаясь приглашения.
— Да заходи же! Какой счастливый ветер тебя занес?
— Вольный ветер! Можно к тебе?
— Конечно, можно! Раздевайся! — и помог снять телогрейку. — Проходи, садись!
Как только Надя сняла телогрейку и села, весь кураж ее исчез, осталось чувство неловкости и смущенья: «Зачем пришла?»
— Незваный гость… — начала она.
— Лучше татарина, лучше, — поспешил ее заверить Клондайк. — Тем более такой красивый и нарядный, — любуясь ее несколько худощавой, прогонистой фигурой, с улыбкой сказал Клондайк. И, в тот же миг, заметил: —А где наши чудесные волосы?
— В печке! — Надя тряхнула кудрявой головой.
— Ну, ладно, смирюсь, ты же все равно бы не послушалась меня. Давай пить чай!
— Нет! — забеспокоилась Надя. — Я только взглянуть, на минутку, как ты живешь. Вот книг у тебя сколько! — Она посмотрела на корешки книг, аккуратно расставленных на двух полках. — А «Дети капитана Гранта» у тебя есть? — почему-то спросила она.
— Здесь нет, а дома, в Ленинграде, есть. Ты даже представить себе не можешь, как я рад, что ты зашла! Как осмелилась!
Потом они пили чай с конфетами «Чио-Чио-сан», и Клондайк не сводил с ее лица сияющих, влюбленных глаз, как будто все вернулось, как тогда, в Чуме, на бревнах, и Надя так же чувствовала себя смущенно, «не в своей тарелке».
— Я считал раньше, что глаза и очи —
— Которые «грусти полные»? Но «огнь желанья» горит в глазах, а не в очах, — озорно улыбнулась Надя.
— Разожгем! Постараемся! Не труднее же это, чем разжечь пожар всемирной революции!
— Ну и что еще скажешь, первый парень из Клондайка? — уже совсем освоившись, спросила его Надя.
— Мой Клондайк — Ленинград, и там я, к сожалению, не первый, а где-то в хвосте.
— Так уж, как будто! — возразила она. — Унижение паче гордости!
Они еще долго говорили о машинах, что было ей совсем не интересно, но она слушала из вежливости, о роялях и пианино, о своих мечтах, и Надя еще раз сказала, что сцена гаданья Марфы из «Хованщины» Мусоргского, это вершина, о которой можно только мечтать. Ему, наверное, тоже было неинтересно слушать о том, что ария Тоски может быть и более выигрышная, но Марфа, это глубина, ни с чем не сравнимая. Однако Клондайк тоже слушал, не прерывая ее. Она уже давно поняла, что ей надо уходить. Пора! Сидеть вот так, запросто, она могла без конца. Но только Клондайк не мог. Руки его тянулись к ней обнять ее за плечи, придвинуться к ней поближе, а глаза перестали сиять весельем и смотрели ожидающе и затаенно.
— Я пойду, пожалуй, поздно уже, — Надя встала со стула и еще раз, сама не зная зачем, посмотрела книги. — Спасибо вашему дому!
Неожиданно Клондайк обнял ее сзади за плечи. «Ну, вот, досиделась!» — обозлилась она на себя.
— Останься, — шепнул он ей в самое ухо и поцеловал в шею, где начинали виться темные колечки ее волос.
Она уже знала, что теперь он так скажет, и ее охватил страх, она не была готова перепрыгнуть через табу.
— Прошу тебя, — еще горячей и настойчивее повторил Клондайк и уже совсем не по-братски перехватил ее губы, когда она» ответила: «Не могу».
— Неужели вот так — повернешься и уйдешь? — с грустью спросил он.
— Вот так! Надо идти! — вздохнув, ответила Надя.
— А я не пущу тебя! Не пущу, и все тут! — решительно заявил Клондайк, привлекая ее к себе.
Сквозь вырез его расстегнутой сорочки она увидела золотистые волосы на его груди и быстро отвернулась в смущении, как будто подсмотрела что-то «неположенное» и очень тревожное. Клондайк заметил, и чуть виноватая улыбка тронула его губы. Он. подошел к двери и повернул ключ в замке.
— Что хочешь делай, а я тебя не пущу!
— Нет, пусти пожалуйста, не заставляй меня жалеть, что я пришла к тебе, — упрямо нагнув голову, горячо заговорила Надя. — У нас еще полно хлеба, и Валя одна не справится. И вообще, мне надо было предупредить ее, что я приду поздно.
— Что ты вернешься рано, любимая! Утром!
— Нет, нет, нет! У меня язык не повернется сказать такое!
— Ты что, не сможешь ей сказать, что собираешься стать моей женой?
— Терпеть не могу слов «жена и муж». Чем-то унылым, скучнообязательным, повседневным веет от этих слов, — поморщилась Надя.