История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Ты чего вопишь? — Больных тревожишь! Вот тебе, передать велели с вахты…
— Что это? — спросила Надя и развернула пакет.
Коробка печенья «Московские хлебцы» и «Раковые шейки». На коробке от руки корявым почерком написано: «Выздоравливай скорее!»
«Валек это», — догадалась она.
Санитарка, убирая пол в изоляторе, ворчала:
— Я-от врачу скажу, нечто можно, все полы вытоптали, целый день к тебе шастают.
— Не ходит ко мне никто, кроме врача!
— Не ходит, потому не пускаю, не велено никого пускать. Вона! Сколько натаскали!
Надя взглянула на столик у окна. На нем уже горкой громоздились свертки.
— Возьми себе, тетя Настя. Я есть не буду.
— И-и-и! — махнула тряпкой она. — И не проси. Тебе на ноги вставать надо, и не обижай подруг, они от себя отрывают!
Надя поднялась и, ощущая противную дрожь в коленях и головокружительную слабость, подошла к столику.
— Это все от западнячек, хористок наших. Сало от Галки, она посылки получает из Дрогобыча, а колбаски домашние — это, конечно, от Зырьки из Львова. Еще немного конфет и кусок сухого кулича, с запиской: «Кулич свищеный». Что за свищеный? Потом догадалась. В церкви святой водой кропленный. Пасха ведь недавно прошла! Она и не подозревала, как хорошо относились к ней зечки. А за что? Что она им сделала хорошего? Ничего! Хлеба и того грамм лишний дать не могла. Все в обрез, все по норме.
Только пела.
— Возьми, тетя Настя, пропадет ведь… — еще раз попросила Надя.
— Сказала, не проси, и все!
«За что она здесь? Вроде говорили, при немцах бандершей была, «веселый дом» держала. А тоже политическая, двадцать лет каторги, как Сталин в Туруханском крае…»
Потом проскочила мимо запретов Валя. Улыбнулась лисьей мордочкой:
— Как вы, Надя?
— Ничего! Как ты, Валюша?
— Завтра на этап. Горохов отправляет!
— За что? — воскликнула пораженная Надя.
— За вас! Вызвал, кричал как ненормальный, все спрашивал, как я могла не знать, что Тарасов с вами в связи!
— А как ты могла знать, если этого не было? — вспылила Надя.
Хитрый, насмешливый огонек блеснул в зеленых лисьих глазах Вали. «Не поверила», — обиделась Надя.
— Я так приблизительно и сказала… что не знаю, не видела…
— Куда этап?
— Сказали, в Казахстан, Караганду или Экибастуз.
— Валюша, просьба у меня к тебе. Вот эти продукты забери себе и сдай, пожалуйста, по моему обходному листу все мое казенное. Валенки, телогрейку, бушлат, матрац, ну, словом, все барахло их. А листок обходной в кармане бушлата. Сделаешь?
— Конечно, какой труд!
— Сало и колбаски с собой возьми да конфеты раздели, как раньше с тобой делили.
Попрощались, как сестры, обе всплакнули. Шутка сказать! Четыре года вместе из одного котелка баланду хлебали.
Не успела Валя закрыть за собой дверь, как пришла Дуся со следователем.
— Ты можешь отвечать спокойно, без рева? — спросила она. Надя оскорбилась:
— Если ты выйдешь вон, за дверь!
— Ну, я вижу, тут все в порядке. Располагайтесь! — по-хозяйски предложила она следователю.
— За что вы ее так? — улыбнулся он, намереваясь создать «доверительную атмосферу». Но Надя прошла хорошую школу и знала, что стоит улыбка следователя в доверительной атмосфере.
— Потому что она такая же зечка, какой была я, а ведет себя как главврач, а ей надо помнить: всяк сверчок знай шесток. Что вы от меня еще хотите?
Но следователь не обратил внимания на ее задиристый тон.
— Скажите, когда началось ваше знакомство с Тарасовым?
— Мы попали в Речлаг почти одновременно.
Следователь удивленно поднял брови.
— Он как начальник режима, я как заключенная по статье семьдесят четвертой через семнадцать.
— Так! — произнес он, обдумывая, как бы поделикатнее задать ей щекотливый вопрос.
— Чтобы сразу избежать ваших оскорбительных вопросов, скажу: он считал меня своей невестой и ждал четыре года.
— Вы хотите сказать…
— Да, я хочу сказать; если вы знаете разницу между любовницей, сожительницей, женой и невестой, то все поймете. И погиб он накануне нашей свадьбы. Все ясно?
— Вы сказали мне, что он вышел вас встретить на дорогу к пекарне.
— Не уверена. Но боюсь, что так и было, хотя я просила его не встречать меня.
— Почему?
— Не знала точно, когда освобожусь.
— Теперь еще вопрос, и я вас избавлю от своего присутствия, чувствую, что вы устали.
— Ничего! — сказала через силу Надя. Она действительно устала сдерживать себя, казаться холодной, равнодушной, когда в душе все кипело, рвалось наружу.
— Не знаете ли вы, было у него с собой оружие?
— Не знаю, но думаю, что было.
— Почему вы так думаете?
— Потому что накануне, провожая меня, он сказал, что начальство боится выходить вечерами, стало опасно из-за того, что выпустили уголовников.
— Ну что же, это убедительно. А документы? Были у него с собой документы. Военный билет, партбилет?
— Этого я не знаю, могу только предположить.
— Мне очень важно, что вы думаете! Говорите…
— Я думаю, что были, он возвращался с работы, а там пропускная система. Вы узнайте, если он вернулся с пятичасовым автобусом, то мог переодеться.
— Он ушел из управления в восемнадцать пятнадцать.
— Тогда все! — хрипло сказала Надя и откинулась на подушку, чувствуя, что еще немного — и она начнет выть и биться головой о стену.
— Спасибо! Вы очень помогли мне: умно и толково. Разрешите, я все быстро запишу с ваших слов.
Потом Надя расписалась у него на протоколе допроса Михайловой Н. Н. так же, как много лет назад, не потрудившись прочитать, что там, в протоколе. Ей было все равно, что будет дальше, какое еще испытание заготовлено судьбой. Сейчас ее интересовал только один вопрос, который задать было неимоверно тяжело, и она долго внутренне готовилась к нему, собирая все силы, чтоб услышав, не сойти с ума окончательно.