История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Шампанское не забудь!
«Шел бы лучше, чем вот так стоять и смотреть на мой зад в бушлате», — недовольно подумалось ей.
На этот раз фотографии были вполне приличные, и она сразу отложила две, Клондайку и Вальку, как обещала. Очень мило выглядело платье в горошек, и она осталась довольна своим изображением. «Гожусь!»
— Давайте я вам сделаю хороший портрет, — предложил молодой фотограф.
— Обязательно! В следующий раз! — пообещала, улыбнувшись ему, Надя, не замечая, как уже восприняла манеру Клондайка вежливо отказываться.
— Я работаю до шести, — сказал ей фотограф, провожая до двери.
— Спасибо! Я запомню, — и еще раз улыбнулась ему.
Автобус на «2-й Кирпичный завод» отправлялся в десять тридцать, и у нее еще оставалось время посмотреть город. Она прошла немного вперед, опасаясь заблудиться, и вышла к бульвару с небольшой эстрадой в виде раковины. «Недаром им платят высокие северные зарплаты, ни кустика, ни деревца», — посетовала Надя. Двухэтажные домики, унылые и безобразные, и только дом «Партпроса» выглядел более-менее пристойно. Дальше она вышла на Комсомольскую улицу, по которой когда-то на грузовике вез ее начальник ЧОС к «новой жизни». Гостиница «Север» с причудливыми колонками и претенциозной надстройкой, со шпилем наверху, и еще одно такое же здание, с колоннами и шпилем, выглядели как плохие декорации, с облупившейся штукатуркой и краской. «Почему тогда эти дома, мне не показались такими смешными в своих потугах быть похожими на какие-то дворцы?» — спрашивала себя Надя, разглядывая здание с названием «Горный техникум». Потом она зашла в гастроном и купила полкило колбасы и сыр для Вали и отправилась на автобусную остановку. С вахты сразу прошла в спецчасть отдать фотографии.
— Зайди к начальнице, — сказала ей помощница и секретарша Макаки, зечка Люба, которой она отдала «положенных» три фотографии.
Начальница УРЧ и спецчасти, Макака Чекистка, встретила Надю улыбкой, поднялась ей навстречу, протягивая руку.
— Поздравляю, Михайлова! Пришел ответ из Верховного Суда. Ты оправдана пересмотром твоего дела и пойдешь домой не как амнистированная, а как равноправная гражданка нашей страны! Освобожденная решением коллегии Верховного Суда за неимением состава преступления, — на одном дыхании произнесла Макака.
— Как же долго я ждала! — с трудом удерживая готовые брызнуть слезы, прошептала Надя. — И паспорт у меня будет чистый? Будто я и не сидела?
— Конечно! Получишь по месту жительства, — с удовольствием пояснила Макака. Не часто ей приходилось радовать людей такими сообщениями.
— Спасибо, спасибо! — повторила вконец обалдевшая от радости Надя.
— Спела бы нам напоследок, а? Праздник скоро, День Победы!
— Обязательно, вашу любимую «Калитку», — пообещала Надя вне себя от счастья.
Первая мысль ее была о Клондайке. Как он обрадуется! Как счастливы они будут оба! — пела Надина душа. Срочно надо написать Дине Васильевне! Где она теперь? В Ленинграде? Надя прошла в бухгалтерию. Там уже все знали, что она идет «по чистой», и вручили ей обходной лист, где было обозначено, что она должна сдать из лагерного имущества и не дай Бог унести с собой валенки или еще какую-либо ценность. Чувствуя на себе завистливые взгляды, чтоб укрыть свою радость, она с опущенной головой, словно была виновата за свое счастье, подошла к столу старшей бухгалтерши Нины, чтоб узнать адрес Дины Васильевны по переводам денег.
— Скажи, пожалуйста, Нина, можно мне узнать, кто переводил мне деньги, с какого обратного адреса?
— Что ж ты, адреса родных не знаешь? — удивилась Нина.
— Нет у меня родных!
— Сейчас посмотрим твой лицевой счет. Я его пока не аннулировала без обходного листа… Так! Тебе, кроме зарплаты, было три перевода. По пятьсот рублей, и все из Ленинграда. Первый в августе сорок девятого, второй в пятидесятом и в декабре пятьдесят первого.
— Мне нужен обратный адрес!
— Ни обратного адреса, ни фамилии отправителя тут не указано.
Озадаченная Надя пошла в хлеборезку, рассуждая по дороге.
— Это не Дина Васильевна! — пришла она к выводу. — Если б это была она, то поинтересовалась бы, получила ли я перевод. Но она писала мне о встрече с мамой и словом не обмолвилась о пере воде. Тогда зачем ей было тайком, в пачке сахара прятать деньги? Да и зачем ей летом бывать в Ленинграде, да еще каждый год? И оттуда делать переводы? И вдруг ее как молнией озарило: — Клондайк это! Точно, он! Как раз в это время он бывал в отпуске и мне, как жалкой нищенке, посылал переводы, зная, что я никогда не приму от него денег! Спрашивается, а кто его просил? И по какому праву он так смел унижать меня подачками! Выскажу ему сегодня все! И пимы, и переводы. — Бес подначивал: «Врежь ему! Чтоб не думал, что все покупается и продается». Но чем дальше шло время, тем больше она остывала. А когда сняла в хлеборезке свой бушлат и увидела в углу, за занавеской, гороховое платье, купленное на его деньги, то и совсем поостыла: «Все равно я этого так не оставлю, скажу ему: «Никогда не делай того, о чем тебя не просят». А он обязательно ответит: «Дождешься от тебя просьбы». — «А письма просила?» — «Так это для других, а для себя самой?» Тут мне и сказать ему будет нечего, но я скажу: Люби меня, Саша, как я люблю тебя, больше жизни, больше всего на свете! Ничего другого мне не надобно! Что он мне ответит на эту просьбу?».
К обеду пришла Валя с котелками.
— Кашу почему-то дали пустую, без никому, — рассерженно сказала она, шлепнув котелки на стол.
— Стой, Валя, стой! Стоять смирно! — Надя вспомнила про свою покупку и достала из оттопыренного кармана бушлата пакет с сыром и колбасой.
— Хорошо бы колбасу в кашу поджарить, а? — предложила Валя.
— Это, Валюша, айн момент, как говорил Мишаня.
Надели на электрод, которых полно валялось после постройки бани, и в печь. Аромат пошел такой, что слюной изойти можно.
— Что же ты, Валя, меня поздравить не хочешь?
— С чем? — округлив свои лисьи глаза, спросила Валя.
— Я же не по амнистии, по чистой» иду. Прислали из Москвы решение освободить «по чистой».
— От такого решения плакать надо, а не поздравлять. Отсидеть пять лет ни за что ни про что, и еще радоваться?
— Ну, знаешь! Тут больше половины таких «ни за что ни про что», и рады были бы освободиться! — сказала Надя, а в уме своем держала: «И не встретила бы я никогда такого Сашу Клондайка, потерялись бы мы на этой большой земле, и прошел бы мимо меня, где-то стороной, ясноглазый мой Клондайк». — А может, за счастье надо вперед платить, авансом?
— Пожизненным заключением или расстрелом? Не велик ли аванс? — с горькой иронией спросила Валя.
Был пятый час вечера, а Валек все не объявлялся. Давно пора было ехать за хлебом, все допустимые сроки прошли, и Надя начала серьезно тревожиться.
— Опять колымага его испортилась! Когда теперь с хлебом разделаемся!
Приехала новенькая хлеборезка с пятичасовым автобусом резать хлеб, а хлеба и нет еще. Так хотелось спросить, не видела ли она в автобусе голубоглазого старшего лейтенанта. Да ведь глупо! Мало ли на свете голубоглазых лейтенантов. Это для нее он один на целом свете. Наконец на крыльце послышались шаги.