История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— А вот и поворот к нам на дачу, — он притормозил. — Поехали?
— Что вы, поздно уже!
— А мы недолго, выпьем кофе по чашке и обратно! Мне тоже завтра рано надо.
— У вас там не холодно? — Надя поежилась и поджала под себя озябшие ноги.
— Нет, не должно быть. Отец с мамой были вчера и только вернулись.
Пока Надя обдумывала, прилично ли ей ехать в поздний час на незнакомую дачу, он уже, посигналив у ворот, остановил машину.
«Значит, кто-то есть, — с досадой подумала Надя, — Зря потащилась…»
— Кто там у вас?
— Никого,
Надя притихла, ей стало не по себе. Вспомнились дачи «бойцов наркомвнудела» в Малаховке, тоже со сторожами, скрытые от людских глаз зелеными сплошными двухметровыми заборами.
Большая двухэтажная дача по сравнению с теткиным домом в Калуге показалась ей дворцом. Дорожки тщательно расчищены, а у входа в дом большая елка, завернутая в рогожу.
«К Новому году», — догадалась она.
— Это отец упражнялся! — заметил Володя, увидев, чистые от снега, дорожки.
Сторож, не то сонный, не то пьяный, не глядя ни на кого, открыл дачу, отдал Володе ключи и убрался куда-то вглубь сада.
— Пошли! — пропуская Надю вперед, сказал Володя. — Лаврик говорит, мои недавно отбыли, значит, тепло.
Дача и внутри была шикарной. Комната, куда прошла она, больше, чем вся ее квартира. Полы под ковром паркетные, и камин. Камин она видела только на картинке, на нотах старинного романса: «Ты сидишь у камина и смотришь с тоской», да еще в Эрмитаже. Но Надя головой вертеть не стала и чужое достояние рассматривать не захотела. «На чужой каравай рот не разевай!». Села прямо на кушетке, нос задрала, как королева на троне. «Нищие, но гордые, с тем возьмите!»
— Сейчас я вам музыку включу, чтоб не скучали, — сказал Володя и пошел варить кофе.
Джаз играл что-то очень знакомое, но что? Никак не могла вспомнить! Вскоре он вернулся с кофейником, чашки из буфета достал, веселый и довольный, как всегда.
«Ишь, возрадовался на отцовской даче гулять, а сам-то по себе кто?» И тут же бес: «Спроси-ка его, скольких он сюда подружек водил в родительское отсутствие?» Но смолчала. «Нехорошо прийти в гости и хозяев охаивать».
Володя с милой, добродушной улыбкой прицелился налить ей в чашку кофе. Надя быстро прикрыла чашку рукой.
— Я кофе не пью.
— Как? — поразился он. — Неужели?
— Так! Не пью и все тут!
— А чай? Пойду заварю!
— Не беспокойтесь, прошу вас! Я просто посижу и постараюсь вспомнить, что это играет джаз. Знакомое. — И тотчас вспомнила.
— Не старайтесь! Вы этого не знаете! Это не Матильда!
— А вот и знаю! — воскликнула Надя. — Это «Серенада Солнечной долины»!
Володя посмотрел на нее пристально, скрывая удивление, и задумчиво спросил, совсем как Вадим:
— Откуда вы такая, Надя?
А она и в самом деле вспомнила: война на исходе, малаховский летний кинотеатр открыт, идет американский кинофильм. Музыка, много музыки! Мальчишки насвистывают: «Чатануга-чу-чу». Девушки поют: «Мне декабрь кажется маем».
Он достал из буфета знакомую бутылку с ликером.
— Вот ваш отвергнутый «Бенедиктин».
С Надиного лица не сходила вежливая полуулыбка. «Если только он думает напоить меня этим зельем, то дурак, а протянет руки, схлопочет «звонкого леща»! Но Володя сидел смирно и ожидающе посматривал на Надю. Ликер «Бенедиктин» был действительно вкусный и тягучий. Она отпила глоток, поставила рюмку на стол и сказала:
— Теперь вы можете называть меня на «ты», и я вас тоже.
— Нет! Ничего подобного! Брудершафт — это своего рода побратимство. Надо выполнить ритуал, а иначе он не действует. Вы меня удивляете, и все больше с каждым разом.
— Рада слышать! — холодно произнесла она, кивнув головой.
— Весь мир знает, как пьют на брудершафт, а вы нет!
— Нет, не знаю! Это большой пробел в образовании?
— Ну знаете… — пожал плечами Володя. — Есть вещи, которые…
Надя не дала ему договорить:
— А вам известно, что такое «белла каландрина?»
— Первый раз слышу! Что это?
— Это по-итальянски прекрасный жаворонок. Видите, оказывается, нельзя объять необъятное.
Она хорошо знала, когда и как пьют на брудершафт, но у нее возникло желание подурачить его слегка. Она понимала, что ему очень хотелось поцеловать ее, потискать, а то, чего доброго, и больше, «смотри в оба, не ходи босой», для этого и заманил ее сюда. Но всяк сверчок знай шесток!
— Так как же брудершафт?
Надя поднялась с кушетки:
— Обязательно! Когда-нибудь в следующий раз! Проводите меня!
— Нет уж, нет уж! Мне обещано! — запротестовал он.
— Я вам разрешила называть меня на «ты», чего же еще? И не старайтесь уподобиться животному, которое кладет ноги на стол, когда его сажают за стол! — улыбаясь, сказала Надя, но почувствовала себя на пределе, с бесом, готовым сорваться.
— Нет, уподоблюсь свинье и буду ею назло! Раз меня так жестоко обманули.
Надя хотела рассердиться, но не смогла, а рассмеялась, очень уж похоже на пережитое ею «там», в хлеборезке. «Балованные мальчики, не знающие отказа у девочек. Как смешно и досадно на вас смотреть! И как приятно щелкать вас по носу!»
— Хорошо! — сказала она направляясь к двери, — Я и сама дорогу найду.
— Что ты, Надя! Я пошутил, сейчас поедем! Извини, мне так интересно с тобой….
Этой же ночью ей приснился сон. Она увидела себя и Клондайка. Оба они, взявшись за руки, бежали босиком по тундре. Снег проваливался под их ногами, и Надя знала, что очень холодно, но мороза они не чувствовали. Они бежали, надеясь скрыться от преследователей. Кто их преследовал, ей было неизвестно, она подозревала, что это мог быть только опер Горохов или отчим Клондайка. Где-то впереди был дом тети Вари, и если они успели бы добраться туда, то были б спасены. Внезапно она заметила, что бежит одна и, обернувшись назад, увидела, что Клондайк упал и встать не может. Он повернул к ней смертельно бледное лицо и, приподнимаясь на локте, крикнул: