История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Совершенство! Вы еще и автомобилистка! — простонал красавец-дирижер.
Но получить ответ не успел. Машина заурчала, задрожала, задергалась, как эпилептик, и завелась. Сделав два-три скачка, она перестала дергаться и содрогаться и поехала вполне нормально. Шота Илларионович с облегчением откинулся на спинку сиденья и важно сказал:
— Понимаете, я совсем недавно овладел искусством вождения автомобиля! Путаюсь иногда в педалях, рычагах. Потроха автомобильные плохо усвоил!
«Нелегкая меня понесла! — оробела Надя. — Сшибет еще кого-нибудь, пьяных полна Москва, свидетелем затаскают по судам».
— Я совершенно серьезно предлагаю вам прослушаться у Кемарской. Это очень большая певица и артистка, она может пригласить вас в свой театр, — начал Шота Илларионович, как только машина встала на углу Надиного дома.
— Большое спасибо, — вежливо сказала Надя. — Я подумаю над вашим предложением. — Ей совсем не хотелось затяжно прощаться с этим милым дирижером. «Еще целоваться полезет!»
— После пятого я свободен, вы позволите пригласить вас?
«Боже, и этот с приглашением!» — Я буду у Риты в четверг, позвоните мне туда, — сказала Надя, вспомнив, что Елизавета Алексеевна отпустила ее на всю неделю отдыхать.
— К Маргарите Львовне? А к вам нельзя?
— Я своего телефона мужчинам не даю, у меня очень строгий отец! — соврала Надя, радуясь своей выдумке.
— Ну, тогда до встречи! Дайте хоть к вашей ручке припасть, инфернальная девушка! — произнес он, целуя ей руку.
«Хорошо, что целоваться не полез».
Почти все окна ее дома были освещены. Мелькали разноцветные огоньки елок. Еще в некоторых квартирах ревели проигрыватели и магнитофоны, пробиваясь через толщу стен, и можно было даже с улицы услышать слоновий топот разгулявшихся танцоров. Надя открыла парадную дверь и испуганно замерла на пороге. Перед ней, прямо на грязных, затоптанных ступенях, сидел Володя.
— Здравствуй! — Он поднялся ей навстречу и тотчас качнулся, едва успев ухватиться за перила. — Я пришел поздравить тебя с Новым годом!
Надя молча стала открывать дверь, но от волненья никак не могла попасть дрожащей рукой в отверстие английского замка.
— Разве нельзя?
— Ты пьян, иди проспись! — злобно прошептала она, остерегаясь говорить громко, так как услышала, с верхнего этажа спускалась шумная компания.
Наконец дверь отворилась, и она хотела пройти мимо него, но он быстро подставил свою ногу и протиснулся вслед за ней. Щеки ее пылали от гнева. «Поганец! — мысленно изругала она его. — То с бутылкой прется, а то и сам едва на ногах держится». Однако вслух поостереглась. Связываться с пьяным опасно. При такой слышимости весь дом будет знать, что у «скромняги» Надьки происходила баталия с парнем. Он молчком разделся вслед за ней и повесил на вешалку свою меховую куртку и шапку, прошел в комнату и плюхнулся на тахту. Потолок сотрясался, как во время бомбежки. Кто-то лихо отплясывал под баян «цыганочку». Рядом, за стеной, хохот и женский визг не способствовали серьезному разговору. «Глупое положение», — с досадой подумала Надя. Володя поднял голову к потолку и послушал.
— Счастливые! Как им весело! — сказал он и улыбнулся ей виновато и вроде бы извиняясь.
«Что это с ним?» — удивилась Надя, однако строго спросила:
— Может быть, ты соизволишь объяснить, в чем дело? А?
— Поставь, пожалуйста, чайник и завари крепко-крепко, —
— Я думаю, тебе стоит все же объяснить, почему ты являешься ко мне среди ночи в пьяном виде?
— Я не очень пьян… средняя степень опьянения, — пробормотал, оправдываясь, он.
Надя пошла на кухню ставить чайник, потом вернулась, села против него на стул и стала думать, как ей повежливее, не нарушая правил гостеприимства, проводить его за дверь.
— Где ты была всю ночь? — излишне «по-свойски» спросил он.
Надя не на шутку обозлилась:
— Какое твое дело, где я была!
Но он будто и не слышал и еще спросил:
— А с кем?
— Послушай, нахал, кто ты мне есть, чтоб допрашивать меня?
— Я тебе есть никто, а ты мне есть очень даже кто!
От такой наглости только руками развести можно было. Едва сдержав себя от смеха, она хотела одернуть нахала для порядка, но услышала, что чайник закипел, стучит крышкой и заливает водой плиту. Когда она заварила чай и вошла в комнату, ей показалось, что он заснул, но он поднял голову и спросил: — Уже готов?
Она, не отвечая, налила крепкий черный чай, потом подумала, достала еще чашку и налила себе. Закон гостеприимства был нерушим в ее понимании.
— А лимон у тебя есть?
— В бананово-лимонном Сингапуре! — пропела она. — А у меня нет! — и перестала сердиться. Нельзя было долго злобиться на его простодушную непосредственность.
— Чай у тебя отменный! — и положил целую пригоршню сахара. «Столько, сколько нам выдавали на месяц», — припомнила Надя. После второй чашки он слегка оклемался, но хмель еще, видно, бродил в его голове, судя по тому, как он опять спросил ее:
— Так где ты все-таки была?
— Какое твое дело?
— Это не ответ! Если б ты была дома, мы Новый год вместе встретили бы. А то я подъехал, а тебя нет, след простыл. Я обозлился и к Машке поехал на Грановского. Не я же виноват, что тебя не было, — с сожалением сказал он и попытался схватить Надю за руку. Но она быстро спрятала обе руки под стол и настороженно спросила:
— Какая еще Машка?
— Обыкновенная, невеста моя!
На минуту у Нади возникло смутное ощущение, будто ее окатили ледяной водой. От неожиданности она оторопела. «Вот это да! У него невеста! Та самая внучка Машка, которая «пасет» его для себя, ожидая, когда он закончит аспирантуру, защитится, чтоб выйти замуж не за простого инженера, а за кандидата наук. Престижно! Это о ней говорил мне Вадим…» Но Надя тут же взяла себя в руки и, погасив в себе ревнивый взрыв, сказала, сколь могла, спокойнее:
— Какое мне дело до твоих Машек, мне нет нужды знать о них! — и надменно вскинула голову. «Знай наших!»
— Растолкались мы с Машкой, разошлись! — глубоко вздохнув, мрачно сказал Володя. — Все оказалось непросто, но когда-то надо было! Ты думаешь, я пьян? Ничего подобного! Немного для храбрости нужно было! А то как, ни с того, ни с сего ее обидеть? Трезвым так прямо и не скажешь: «Разлюбил, люблю другую…». Она умница, давно догадалась. Мы ведь с ней с детства дружили… Матери наши — подруги… — как бы сам с собой рассуждал он.