История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
Татьяна, зная, какое впечатление производит своей фигурой, нахмурилась и нетерпеливо протянула руку.
— Ну, давайте же! Что вы там выбрали? О! — она уже без иронии, а с любопытством взглянула на Надю, все еще не доверяя ей.
Надя встала у рояля. Безукоризненно настроенный «Стейнвей» заполнил комнату потоком дивных, кристально чистых звуков. Романс, который выбрала Надя, назывался «О чем в тиши ночей». Это была проникновенная и чарующая элегия на слова Майкова. Она требовала сдержанного исполнения, с душой, впрочем, как и все русские романсы, чего так долго не могла постичь Надя. При первых же звуках вступления она вся
И, как всегда, знакомый трепет восторга охватил ее. Голос, послушный ее воле, лился широко и свободно. Там, в середине романса, ля бемоль, во второй октаве, его надо взять мощно, полным голосом:
«А то расскажешь ты, чей гласВ ночном молчанье мне слышится»,И дальше, очень сдержанно:«Чей лик я всюду нахожу,Чьи очи светят мне»,— пропела Надя, и вдруг случилось неправдоподобное чудо! Она увидела глаза Клондайка, его ясные, чистые, как бывает весеннее небо над тундрой, опушенные бесчисленными темными ресницами. Голос ее дрогнул, и последние слова «Чье имя я твержу» она закончила совсем тихо, чтоб не сорваться и не дай Бог не заплакать. От слез сразу же «садится» голос. Она видела, как Татьяна откинулась назад, на спинку стула и с изумлением и даже с недоверием уставилась на нее как будто не она это пела.
— Прелестно! — закудахтала за Надиной спиной Серафима Евгеньевна.
Надя повернулась к ней поблагодарить и мельком заметила, что Володя сидел за столом молча, уткнув лицо в тарелку, и вертел в руках салфетку. Лицо его было строгим и замкнутым. Он взглянул на Надю и улыбнулся странно и будто обиженно.
— А вы, оказывается, шутница, Надя! Так подшутить над нами! — произнесла Татьяна. — И поделом нам! — Она улыбнулась, осветив лицо блеском перламутровых зубов, от чего оно стало необычайно привлекательным и милым. От откровенной вражды не осталось и следа. — Если вы на меня не очень обиделись, спойте нам еще что-нибудь!
— Ах, пожалуйста, не откажите! — вторила ей Серафиме Евгеньевна.
Надя, все еще не в силах опомниться от своего виденья, опять вернулась к нотам и, покопавшись недолго, нашла сборник романсов Чайковского, точно такой же, как был у нее. Открыла на двадцатой странице тот романс, что она пела с Ритой, выполняя бесчисленные замечания Елизаветы Алексеевны. Аккомпанемент был намного труднее первого, и Татьяна попросила разрешения проиграть его одна. «День ли царит, тишина ли ночная», — начала опять очень сдержанно, «вся в себе». Нежные и страстные стихи Апухтина, приумноженные такой же страстной музыкой Чайковского, требовали большого исполнительского темперамента, артистизма, которого у Нади еще не было, как сказала ей Елизавета Алексеевна. Но это определить могли только профессионалы высокого класса. Здесь же перед ней были слушатели и выражали свое искреннее восхищение ее пением. В одном месте Татьяна, перевертывая ноты, сбилась, но потом догнала Надю, а та и не почувствовала.
Затылком она ощутила, что кто-то еще вошел в комнату, но это не имело сейчас никакого значения. Важно, что она пела, голос ее звучал легко, верха, свободно скользя, переходили на низкие ноты ровно, без усилия.
— Браво, браво! Вот какой соловей к нам залетел! — услышала Надя за своей спиной, когда смолкли последние звуки аккорда.
— Папа, это Надя! Познакомься, — сказал, поднимаясь со стула, Володя.
— Здравствуйте, Надя, давайте лапку, будем знакомиться! Меня зовут Алексей Александрович!
Надя протянула руку и, улыбаясь, взглянула на Володиного отца, но не сразу могла отвести свои глаза от его лица. С детства, выросшая на природе, она любила животных, всяких, без разбора: кошек, собак, ежей, свиней, лошадей, коров, птиц, лягушек и ящериц, все, что существовало, двигалось, нуждалось в ее защите. Оттого и людей, с которыми ей приходилось сталкиваться, она мысленно сравнивала с животными. Несравнимых было только трое: мать, отец и Клондайк. Тетя Маня — морская свинка. Алешка — козленок с широко расставленными глазами и узкой книзу мордой. Вольтраут — хитрая Лиса Патрикеевна из сказки. Горохов — мартышка. Фомка — тоже обезьянка, помельче. Мансур — волосатая горилла. Антонина — коза-дереза. Майор Корнеев — серый волк. Начальница Спецчасти и УРЧ — Макака Чекистка, еще ЧОС — стоялый жеребец, Орангутанг—Пятница; были гиены, кукушки и прочие живности. Один только Клондайк не сравнивался ни с кем. Он остался в Надиной памяти как эталон мужской красоты.
«Пожалуй, слишком нежен для мужчины, но это от молодости», — сказала о нем Антонина Коза: «Там», в Воркуте, среди грубости, тяжелого труда и душевного очерствения нежность его была так нужна, так кстати. Сейчас перед ней стоял лев, и глаза у него под широкими светлыми бровями были янтарного цвета, и грива густых, прямостоячих волос над широким, мудрым лбом песочная, припорошенная обильной сединой. И даже крупный прямой нос — все напоминало ей льва. «Будем друзьями!» — сказали Наде его янтарные глаза. Она подала ему руку и смело ответила блеском своих темных глаз: «Я готова, я рада дружить со всеми!» Лев, так мысленно окрестила его Надя, пробыл недолго и ушел куда-то в глубь квартиры. Володю позвали к телефону.
— Посиди минутку, это с работы, я сейчас!
— Вы должны почаще к нам приходить, — сказала Татьяна. И Надя отметила, какое поразительно красивое у нее лицо. «Словно из белого мрамора».
— Что вы еще поете? Я бы хотела к следующему вашему приходу просмотреть эти вещи, чтоб не подводить вас, как сейчас! — сказала она, и лицо ее залилось румянцем.
— Что вы! — поскорее успокоила ее Надя. — Моя концертмейстер, она профессиональный аккомпаниатор, и то часто путается! Особенно Рахманинова.
Серафима Евгеньевна простонала что-то о лекарствах и вышла.
Надя подошла к окну и увидала у своих ног Москву, освещенную бесчисленными огнями. Живую Москву, кишащую, снующую, бегущую.
— А ведь по-своему тоже красиво! Большое живое существо — город, — задумчиво сказала она.
— Вы нам расскажете, где вы поете? — спросила Татьяна.
— Обязательно! В следующий раз! — улыбнулась ей Надя. — Мне домой пора, — сказала она, увидев, что вернулся Володя. — Проводи меня.
— Как? А чай?