История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
«На кота похожа, — решила она. — Зато брови у меня, как однажды сказала Дина Васильевна, собольи.
— Почему собольи? — спросила тогда Надя.
— Так на Руси называли темные, ровные брови, как хвост у молодого соболя.
«Губы маленько толстоваты, — продолжала изучать себя она. — Зато зубы! На зависть! Один к одному, как жемчуг, и нос невелик, не обморожу. Спасибо маме, каждый раз в посылке зубную пасту со щеткой нахожу. Надо бы хлебом заняться, — вспомнила она, но взяла не нож, а зубную щетку и пошла зубы чистить. Беречь надо!»
Вскоре пришла Валя, веселая, довольная.
— Давно
— Пьеса вроде не очень веселая?
— Что вы! Ужасно комично, женщины мужчин играют! Поздно ночью, когда покончили с хлебом и бригадные ящики с пайками ощетинились лучинками с довесками, Валя, отбросив нож, устало опустилась на табуретку и сказала:
— Все! Я выдохлась, теперь только чай с «Мишками» и коврижка могут подкрепить мой угасающий организм.
— Обязательно! Ведь сегодня праздник, седьмое ноября! — вспомнила Надя.
— Какая удача, что мы можем отметить установление Советской власти, которая избавила народы от гнета капиталистов, помещиков и прочих нечистот.
«Экая злыдень», — подумала Надя и уже приготовилась ответить таким же зарядом ядовитых слов в ее адрес, когда на крыльце послышались шаги и вошел Клондайк. Сердце Нади бешено заколотилось, пришлось уйти в комнатуху на минуту, чтоб приказать ему не прыгать.
Поздоровался, как обычно, вежливо, но строго, как предписывает устав, а сам весь светится, как именинник.
— С праздником вас! С великим Октябрем! — восторженно воскликнула Валя.
«Экая бессовестная, он же поймет, что она разыгрывает его», — испугалась Надя.
Но Клондайк только голову наклонил: «Вас понял!» — Спасибо! — О, да тут пировать приготовились! — воскликнул он, заглянув в комнатуху, где стояла на столе румяная коврижка и «Мишки на севере» в консервной банке.
— Не откажите, гражданин начальник, чаю с нами выпить. Только за кипятком схожу.
«Ступай, ступай, ходи подольше», — подумала Надя, а ей сказала: — Долго, Валя, не ходи, поздно уж. Спать пора!
— Успею! — и губы в ниточку поджала, дескать, понимаю все, не глупее вас.
Как только перестало греметь за дверью Валино ведро, Надя повернулась к Клондайку:
— Как ваши успехи, гражданин начальник? — спросила она, желая официальным обращением подчеркнуть существенное различие между ними: он — офицер, она — зечка. — Можно поздравить?
— Можете! Зачислили меня!
— Значит, будущий адвокат!
— Ну, зачем же так официально!
И опять, как тогда, на бревнах, ей захотелось сказать ему что-нибудь злое и обидное, хотя уже знала, это ревность не давала ей покоя, ревность к его свободе, к успеху, к его радости.
— С вашей внешностью в артисты лучше бы податься, в кино! А?
— Таланта нет! — его улыбка сразу обезоружила Надю, и недоброе чувство мгновенно улетучилось.
Внезапно он наклонился и, взяв ее руку, поцеловал, и еще раз, в ладонь. Надя вспыхнула, почувствовав себя очень неловко, и поспешно спрятала руку за спину.
— Ни к чему это! — отвернулась она, чтоб он не видел, как запылали ее щеки.
— Прости, не обижайся, я от души!
— Не от души это, от тела! — сердито возразила она.
— Верно, и от тела тоже! — искренне и нежно улыбнулся он.
— Не посмел отказать себе в удовольствии.
«С ума сойти можно. Что за улыбка у него!» — смешалась вконец Надя, совсем сбитая с толку такой откровенностью. Потом с его лица улыбка сбежала, он сразу построжал и нахмурился:
— В прокуратуру написала, как договорились?
Надя, ни слова не говоря, молча нырнула в свой чемодан, достала письма матери и Дины Васильевны и протянула ему. Клондайк так долго читал, переворачивая каждое письмо по два раза, что ее охватило беспокойство—должна вернуться с минуты на минуту Валя. Возвращая ей письма, он сказал с грустинкой (или это ей почудилось?)
— Освободишься и уйдешь в другой мир, станешь знаменитой и забудешь все, что с тобой было.
Надя ждала, что он скажет: «и меня тоже», — но он не сказал этого.
— Нет, Саша! — впервые назвала она его по имени. — Нет! То, что я узнала и увидела за этот год, забыть невозможно. Разве можно забыть этапы и пересылки, тюрьму и маленький трупик на скамейке со стеклянными глазками. Я узнала жизнь с изнанки и не забуду до самой смерти.
Клондайк нагнулся к ее лицу и хотел, как ей показалось поцеловать ее, но она быстро отклонила голову и, прислушиваясь к звукам снаружи, протянула ему руку.
— Не нужно! Подожди, я скоро освобожусь! Ступай теперь, — поспешно добавила она, услыхав шаги в тамбуре, — Валя идет!
— А что, разве гражданин начальник чай с нами не выпьет? — спросила Валя, с лукавой искоркой в глазах.
— Непременно! В другой раз.
ГОД 1950-й, ПОЛВЕКА ВЕКА ХХ-го
Оглянуться не успели, как пролетел ноябрь. Снова самодеятельность готовилась к новогоднему концерту. Уже наметили программу. В первом отделении «Украинский венок». Небольшая сценка: девушки и парни разгуливают по сцене и поют грустную и мелодичную украинскую песню: «Ой, не ходы, Грыцю, тай на вечорныци», а затем еще одну, залихватскую: «Ой, лопнув обруч, тай коло борила», и, наконец, гопак: четыре пары танцуют, им подпевает хор. Второе отделение Таня Палагина должна читать стихотворение Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины». На репетиции Надя едва сдерживала слезы, ей казалось, это про ее Алешку написано. Потом две вещи будет петь она.
— Да ведь не отпустят, — засомневалась Мымра, — еще бы что-нибудь надо…
— А еще, пусть, что сами попросят! — предложила Надя и худсовет в составе Мымры, Нины и Елизаветы Людвиговны дал «добро».
Неожиданно перед самым Новым годом разразилась страшная пурга. Двое суток подряд бушевала обезумевшая стихия. Ветер валил с ног, устоять против его напора было совершенно немыслимо. Кое-как добрались бригадиры с помощницами до хлеборезки за хлебом. Довольные! На работу не идти. Местное радио передало в пять утра: сорок пять градусов мороза, ветер сорок метров в секунду. За зону вышли только горячие цеха. Им нельзя не идти; кирпич пережарится — брак. Остальным начальник гарнизона не дал конвой, не захотел рисковать своими солдатами. От бараков до столовой протянули канат, без него пройти по зоне невозможно, того и гляди, в запретзону снесет. Валя, пока шла из столовой, половину баланды расплескала. Пришел начальник ЧОС, просит: