История последних политических переворотов в государстве Великого Могола
Шрифт:
Кабульское королевство для обыкновенной своей охраны против персов, афганов, белуджей и всяких других горцев требует по меньшей мере двенадцать — пятнадцать тысяч всадников, Кашмирское королевство — более четырех тысяч, а Бенгальское королевство — много больше. К тому же здесь почти постоянно идет война, и нет такого губернатора провинции, который не нуждался бы в большом количестве войск, смотря по размерам и особенностям положения его провинции; все вместе взятое дает невероятное количество. Тем не менее, оставляя в стороне пехоту, не имеющую большого значения, и показное количество лошадей, которое может ввести в заблуждение, я, как и некоторые другие, хорошо знакомые с этим вопросом, полагаю, что действительное число лошадей, состоящих обыкновенно при государе, включая сюда кавалерию раджей и патанов, может доходить до тридцати пяти тысяч, а с теми, которые находятся в поле, это составит двести тысяч и, пожалуй, даже несколько больше. Я сказал, что пехота не имеет большого значения, ибо я не думаю, чтобы армия, которую государь держит при себе, включая сюда мушкетеров, пеших канониров, их помощников и вообще всех, кто обслуживает эту артиллерию, превышала пятнадцать тысяч; по этому можно судить, сколько она может составить в полевых армиях. Из этого ясно, что неоткуда взять то чудовищное количество пехоты, которое некоторые насчитывают в армиях Великого Могола, если только они не смешивают с настоящими военными людьми всех тех слуг и торговцев с базаров, или рынков, которые следуют за армией; в этом случае я готов поверить, что они правы, насчитывая двести и триста тысяч в одной только армии, которая находится при государе; иногда в ней может быть и больше людей, например в тех случаях, когда он предполагает долго отсутствовать из столицы. Это, однако, не удивит того, кто знаком с невероятным нагромождением палаток, кухонь, тряпья, обстановки и даже часто женщин, а в связи с этим — слонов, верблюдов, быков, лошадей, носильщиков, поставщиков фуража и продовольствия, всякого рода торговцев и слуг, которые тянутся за этими армиями. Это не покажется странным тем, кто познакомится с положением страны и с ее особым управлением, при котором государь является единственным собственником всех земель в государстве; отсюда неизбежно вытекает то, что целые столицы, как Дели или Агра, живут почти исключительно за счет армии и, таким образом, вынуждены следовать за королем, когда он отправляется на войну. Города эти отнюдь не похожи на Париж; в сущности говоря, это военные лагери, расположенные немного лучше и удобнее, чем в открытом поле.
Кроме всего прочего, примите во внимание, что вся эта армия, которую я только что Вам описал, от эмира до последнего солдата, обязательно получает свое жалованье каждые два месяца. Жалованье, которое дает государь, является единственным источником дохода, поэтому недопустимы какие-либо задержки в его выплате, как это случается иногда в наших государствах, где из-за какой-нибудь спешной потребности государства дворянину, офицеру и даже простому всаднику приходится ждать некоторое время и поддерживать свое существование собственными средствами, процентами на свой капитал, доходами от своих земель. Тут (в Индии) необходимо, чтобы все было выплачено точно, в установленный срок, иначе все развалится, все умрут с голоду, продав то немногое, что они имеют, включая своих лошадей, как я это видел в последнюю войну, когда некоторые уже собирались это сделать, если бы она скоро не кончилась. К тому же в этой армии едва ли найдется солдат, который не был бы женат и не имел бы жен, детей, слуг и рабов, ждущих этого жалованья и, кроме него, не имеющих ни других надежд, ни иного выхода. Многие удивляются этому громадному количеству лиц, живущих на жалованье (их насчитывают миллионы), они не в состоянии представить себе, где можно найти достаточно доходов для таких огромных трат; однако нет оснований так удивляться этому, если иметь в виду богатство государства, особенности государственного управления и земельную собственность государя.
К этому благоволите добавить, что Великий Могол содержит при себе в Дели и в Агре и окрестностях две или три тысячи прекрасных лошадей, которые должны быть всегда готовы на случай нужды, кроме того, еще восемьсот или девятьсот слонов и очень большое количество мулов, лошадей и носильщиков для перевозки и переноски всех больших палаток с их отделениями, для перевозки его жен, его кухонь, мебели, воды из Ганга и всех прочих необходимых в походе предметов, которыми он пользуется, как будто не выезжал из дома. Все эти предметы не являются необходимыми в наших государствах. Благоволите еще добавить к этому невероятный расход сераля, без которого труднее обойтись, чем это кажется. Эта уйма всякого тонкого и златотканого полотна, парчи, шелковых тканей, шитья, мускуса, амбры, благовонных масел, жемчуга, — добавьте, говорю, все это, присоединив к тому, о чем мы говорили раньше. Если сопоставить все эти бесконечные расходы, к которым он вынужден, с доходами, которые, по Вашим соображениям, он может получать, то посудите, — в самом ли деле он так безгранично богат, как это изображают. Что касается меня, я хорошо знаю, что нельзя отрицать его огромных доходов; я полагаю, что он один получает их больше, чем турецкий султан и король Персии, вместе взятые. Но чему я никогда не в состоянии был поверить, так это невероятным сказкам, которые о них рассказывают, и, если бы я даже поверил большей их части, я бы никогда не мог признать его действительно столь богатым, как об этом говорит весь мир, если только не считать, что казначей, получающий крупные суммы денег одной рукой и одновременно вынужденный их раздавать другой, действительно вследствие этого богат. Что касается меня, я считал бы действительно богатым лишь такого государя, который, не притесняя и не слишком разоряя своих подданных, имел бы достаточные доходы, чтобы содержать большой и великолепный двор, как это водится у нас или в других местах, и достаточное количество войска для охраны государства и ведения не особенно большой войны со своими соседями в течение нескольких лет, который мог бы при желании проявлять щедрость, возвести несколько великолепных и царственных построек и производить другие расходы, какие привыкли делать государи в зависимости от своих личных наклонностей, и который, кроме того, мог бы несколько лет подряд откладывать в казначейство суммы, достаточно крупные, чтобы быть в состоянии в течение нескольких лет выдерживать большую войну и самому ее затеять. Я готов верить, что Великий Могол обладает приблизительно этими возможностями, но меня нельзя убедить в том, что он их имеет в таком избытке, как это обыкновенно думают и утверждают. Уже эти громадные и неизбежные расходы, которые я отметил, должны убедить Вас в правильности моего мнения, но, без сомнения, Вы окончательно согласитесь со мной после того, как я укажу на два обстоятельства, о которых я, полагаю, хорошо осведомлен.
Первое обстоятельство заключается в том, что нынешний Великий Могол к концу последнего переворота, когда мир царил во всей империи, кроме Бенгалии, где все еще держался Султан-Шуджа, был в большом затруднении, не зная, откуда достать средства на содержание своей армии, хотя ей и не платили так хорошо, как обыкновенно, а война продолжалась всего около пяти лет, и хотя он наложил руку на большую часть казны отца своего, Шах-Джахана.
Второе заключается в том, что вся эта казна Шах-Джахана, который был очень умерен в расходах и царствовал более сорока лет без значительных войн, никогда не доходила до шести короров рупий. Я уже говорил, что рупия стоит приблизительно двадцать девять су; сто тысяч рупий составляют один лек, а сто леков — один корор. Правда, я не включаю в эту казну большое количество ювелирных изделий самого разнообразного вида и рода из золота и серебра, а также громадное количество жемчуга и драгоценных камней всякого рода, больших размеров и высокой стоимости; не знаю, существует ли в мире государь, который имел бы их больше; один трон, покрытый ими, ценится по меньшей мере в три корора рупий, если только память мне не изменяет. Но надо также сказать, что все это — добыча, взятая у древних патанских князей и у раджей, которая накапливалась с давних пор и продолжает накапливаться и возрастать с каждым днем, переходя от одного государя к другому, благодаря подаркам, которые эмиры обязаны подносить ежегодно в известные праздники и которые считаются движимым имуществом короны; прикоснуться к нему было бы чем-то вроде преступления, и от продажи его, в случае нужды, падишах с трудом мог бы выручить хоть один соль.
Прежде чем кончить, я скажу, почему в империи Могола, этой пропасти, поглощающей золото и серебро, как я говорил вначале, незаметно, чтобы народ был богаче, чем в других местах; напротив, по-видимому, народ здесь более нуждается, и деньги составляют большую редкость, чем во многих других странах.
Первая причина заключается в том, что очень много драгоценных металлов потребляется для плавки и переплавки всяческих колец для носа и ушей, цепочек, перстней, ручных и ножных браслетов, которые носят женщины, особенно много тратится на невероятное количество тканей, на которые уходит совершенно без всякой пользы огромная масса драгоценного металла, который потом совершенно пропадает, — на все эти вышивки, апаша, или полосатые шелковые ткани, тура, или пучки золотых сеток, которые носят на чалмах, на полотно златотканое и сребротканое, шарфы, чалмы, парчу и тому подобные материи, ибо все войско, от эмиров до простых солдат с их женами и детьми, стремится блистать позолотой, хоть бы они дома умирали с голоду, что бывает довольно часто.
Вторая причина — это то, что все земли империи составляют собственность государя и раздаются как бенефиции, носящие название джагир (в Турции их называют тимар), воинам армии вместо жалованья или пенсии, смотря по тому, что имеет в виду слово джагир, которое означает место, которое надо взять, или место с пенсией. Таким же образом они раздаются губернаторам вместо пенсии и на содержание войск с тем условием, чтобы из излишка доходов от земли они давали ежегодно некоторую сумму государю в качестве откупа, либо же государь оставляет их за собой в качестве личного удела своего двора, который никогда или почти никогда не дается как джагир; он сдает эту землю откупщикам, которые должны ему вносить ежегодно некоторую сумму. Благодаря этим платежам и те и другие, т.е. люди с тимарами, губернаторы и откупщики, имеют как бы неограниченную власть над крестьянами, да и немалую над ремесленниками и торговцами в городах, местечках и селах их округа; там нет ни больших вельмож, ни парламентов, ни президиалов, как у нас, которые могли бы держать этих людей в страхе, нет ни кади, т.е. судей, достаточно влиятельных, чтобы воспрепятствовать их насилиям и подавить их; словом, нет никого, кому бы крестьянин, ремесленник или торговец мог пожаловаться на обиды и притеснения, которым эти лица их весьма часто подвергают, злоупотребляя повсюду безнаказанно и безбоязненно правительственной властью, находящейся в их руках. Немного лучше, пожалуй, обстоит дело в местностях, близких к столицам, каковы Агра и Дели, и в больших городах и морских портах, откуда жалобы, как они знают, могут легче дойти до двора. Поэтому все живут в постоянном трепете перед этим сортом людей, особенно перед губернаторами: их боятся больше, чем раб своего господина. Поэтому жители обычно стараются казаться нищими, лишенными денег; соблюдают чрезвычайную простоту в одежде, жилище и обстановке, а еще более в еде и питье. Они нередко даже боятся слишком далеко заходить в торговле из опасения, что их будут считать богатыми и придумают какой-нибудь способ разорить их; поэтому в конечном счете они не находят ничего лучшего, как прятать и закапывать свои деньги в величайшей тайне глубоко в землю; таким образом, деньги выходят из обращения и погибают в земле без всякой пользы для государя, государства и кого бы то ни было. Это наблюдается не только у крестьян и ремесленников, но, что гораздо важнее, у всякого рода торговцев, будь то магометане или язычники, кроме тех из них, которые состоят на жалованье у государя или у эмиров или, наконец, имеют особенного покровителя и патрона, достаточно влиятельного. Главным образом это можно видеть у язычников, в руках которых сосредоточены почти вся торговля и деньги; они проникнуты верой в то, что золото и серебро, которые они прячут в течение жизни, будут служить им после смерти. Такова, по-моему, истинная причина, почему в торговле среди народа обращается так мало денег.
Отсюда, однако, возникает важный вопрос, а именно: не было ли бы более целесообразным не только для подданных, но и для самого государства и государя, чтобы этот последний, как в наших государствах и королевствах, не являлся единственным собственником всех земель в государстве, чтобы у частных лиц было, как у нас, «мое» и «твое»? Что касается меня, то после тщательного сопоставления состояния наших королевств, где существует иго «мое» и «твое», с состоянием иных государств, где его нет, я пришел к убеждению, что для самого государя гораздо лучше и целесообразнее, чтобы было так, как в наших странах, ибо в тех государствах, где устроено иначе, золото и серебро исчезают тем путем, как я указал. Нет почти никого, кто бы был обеспечен от насилия этих тимариотов, губернаторов и откупщиков. Государи, сколько бы доброй воли у них ни было по отношению к своим народам, почти никогда не могут по указанной мной причине обеспечивать им справедливость, препятствовать тирании, особенно в больших государствах и областях, вдали от столичных городов, а между тем именно это как раз требуется, ибо в этом главная обязанность и задача государя. Кроме того, эта тирания часто переходит всякие границы, отнимает у крестьян и ремесленников все необходимое для жизни, так что они умирают от голода и нищеты, не производят детей или имеют таких, которые умирают в детстве, ибо плохо питаются и живут в бедности, как и их отцы и матери. Бывает, что они покидают землю, чтобы поступить в услужение к какому-нибудь всаднику, или бегут, куда только могут, к соседям, в надежде встретить там более мягкое обращение, о чем я говорил раньше. Наконец, земли обрабатываются почти исключительно из-под палки, а следовательно очень плохо, многие истощаются и делаются совершенно непригодными, так как не находится никого, кто мог бы и хотел нести расходы по содержанию в порядке канав и каналов для стока вод и на проведение их в поля, которые в них нуждаются; нет также никого, кто бы интересовался постройкой домов и ремонтом тех, которые разваливаются. Крестьянин говорит про себя: «Зачем же я буду так трудиться для тирана, который завтра придет и заберет все или по крайней мере все самое лучшее, самое прекрасное, и если ему только придет такая фантазия в голову, даже не оставит мне на нищенское существование». Тимариот, губернатор, откупщик — каждый со своей стороны рассуждают таким образом: «Зачем мне вынимать деньги из своего кошелька и особенно стараться вносить улучшения в землю или хорошо содержать ее, если я вечно накануне того, что ее у меня отнимут или заменят другой, если я работаю не для себя, не для своих детей и если место, которое назанимаю сегодня, весьма вероятно не будет моим в будущем году. Надо из него извлечь все, что можно, пока оно у меня в руках, хотя бы крестьянин издох или бросил бы землю, хотя бы земля обратилась в пустыню, когда меня здесь не будет».
Вот почему эти азиатские государства на наших глазах приходят в состояние жалкого упадка. Вот почему мы не видим в этих странах ничего, кроме городов, построенных из земли и грязи, в отличие от наших, ничего, кроме опустевших и разрушающихся городов и поселков. Вот почему (если взять для примера то, что поближе к нам) все эти Месопотамии, Анатолии, Палестины, эти чудесные равнины Антиохии и столько других земель, некогда хорошо возделанных, плодородных и густонаселенных, теперь превратились в полупустыни, необработанные и заброшенные, или в смертоносные и необитаемые болота. Вот почему из несравненных земель Египта менее чем за восемьдесят лет, как замечено, погибло более одной десятой части, так как никто не хочет тратиться на надзор за каналами и на то, чтобы удержать Нил, чтобы он не бросился с яростью в сторону, затопляя низко лежащие равнины или занося их песком, убрать который можно потом только с большим трудом и с крупными расходами. Вот почему в этих странах замирают ремесла или по крайней мере не так процветают, как могли бы при других условиях или как мы это наблюдаем у нас; ибо какую бодрость и энергию может иметь ремесленник для надлежащего изучения и применения своего ремесла, когда он видит, что среди народа, который почти поголовно нищ или старается им казаться, не найдется никого, кто бы интересовался изяществом и красотой его работы, так как все гонятся только за дешевизной. Знатные люди оплачивают его очень плохо и только когда им вздумается; подчас он бывает рад, если уйдет целым из их рук и его не попотчуют корра, этим ужасным большим кнутом, который всегда привязан на виду у дверей эмиров; он знает, что для него нет никакой надежды чего-нибудь достичь в будущем, например купить должность или землю для себя и для своей семьи; из страха, что его сочтут богатым, он не смеет даже иметь вид человека, скопившего хотя бы какие-нибудь гроши, не смеет носить красивой одежды или вкусно есть и пить. Поэтому в этих странах уже давно исчезли бы красота и изящество ремесленных изделий, если бы государи и самые большие вельможи не держали мастеров, которые работают у них на жалованье, обучают своих детей и стараются стать ловкими, чтобы заслужить хоть некоторое уважение и избежать корра, и если бы не было крупных богатых купцов в городах, имеющих добрых и влиятельных покровителей и несколько лучше оплачиваемых рабочих. Говорю — немного лучше, так как, какие бы прекрасные ткани мы ни видели в этих краях, не надо воображать, что ремесленник там в почете или может чего-нибудь добиться; он работает только по крайней необходимости или из-под палки; он никогда не становится богатым; хорошо, если у него есть на что жить и во что скромно одеться; если он зарабатывает деньги, то это не для себя, а для этих больших городских купцов, которые, как я говорил, сами с трудом существуют и не знают, как уберечь себя от оскорблений. По той же причине в этих государствах господствует самое глубокое невежество, ибо откуда взяться там хорошим академиям и школам? Где можно было бы найти основателей? И даже если бы таковые оказались, откуда бы появились учащиеся? Где те, которые достаточно обеспечены, чтобы помещать своих детей в школу? И даже если бы таковые нашлись, кто из них рискнет прослыть богатым? А если бы они и пошли на это, какие выгоды их ожидают? Где должности и почетные звания, которые требуют знаний и способностей, которые побуждают молодых людей к учению?
По тем же причинам торговля во всех этих странах кажется очень вялой по сравнению с нашей, ибо много ли найдется таких, которые захотят усердствовать, суетиться, вести переписку и рисковать для другого, для губернатора, который их обидит, если они не примажутся к какому-нибудь военному человеку и не будут у него на положении рабов, причем он будет брать себе из барышей ту часть, какую захочет? Кому охота навлечь на себя какую-нибудь беду, питаться, имея сто тысяч рупий, не лучше, чем имея всего десять тысяч, прикидываться нищим и несчастным? У королей здесь нет на службе князей, вельмож, дворян, сыновей из богатых и воспитанных семейств, офицеров, буржуа, торговцев и ремесленников, среди которых бывают даже люди хорошего происхождения, воспитанные, образованные, с сердцем и доблестью, чувствующие привязанность и истинное уважение к королю. Они даже, как я говорил, часто довольно долго содержат себя на собственные средства при дворе и в армии, живя надеждами, довольствуясь ласковым взглядом государя, а в случае надобности соперничают друг с другом в силе и энергии, стремясь поддержать честь предков и рода. Государи здешних стран видят вокруг себя только людей, вышедших из ничтожества, рабов, невежд, грубиянов и придворных, выдвинутых на должности из грязи и не имеющих ни воспитания, ни образования. От них всегда почти пахнет разбогатевшими нищими. Заносчивые, несносные, без сердца и без чести, они не дорожат честью своего короля и родины. В этих странах государям приходится все разорять, чтобы добыть средства для чудовищных расходов, неизбежных при содержании большого двора, не имеющего других источников существования, кроме собственных сундуков и казначейства, и при необходимости иметь большое количество войска, которое требуется для того, чтобы держать народ в повиновении, не давать ему разбегаться, заставлять его работать и извлекать из него то, что нужно для государства. А подданные живут в глубоком отчаянии от вечных обид, угроз и необходимости работать только для других. В этих странах, когда случается серьезная война, и даже почти во всякое время, государям приходится по необходимости продавать губернаторства за наличные деньги, выплачиваемые в громадных суммах. Отсюда преимущественно и происходит это разорение и бедственное состояние, которое мы видим. Ведь должен же этот покупатель-губернатор выручить ту громадную сумму, которую он достал взаймы от тех и других лиц под большие проценты? И даже независимо от того, купил он губернаторство или нет, — разве ему не нужно изыскивать средства так же, как это нужно тимариотам и откупщикам, чтобы ежегодно подносить подарки визирю, евнуху, какой-нибудь женщине в серале и другим лицам, которые ему покровительствуют при дворе. Разве ему не нужно платить обычную дань государю и разве не стремится он, сверх того, и сам обогатиться, этот несчастный раб, который обычно приходит голодный и весь в долгах, без имущества, без земли и не имея самостоятельных доходов? Разве губернаторы не разоряют и не опустошают все, живя в провинции, как маленькие тираны с безграничной, безмерной и беспредельной властью, не имея там никого, как я уже говорил, кто мог бы их сдерживать, или к кому подданный мог бы обратиться, чтоб защитить себя от их насилий и добиться справедливости. Правда, в империи Могола имеются вакеа-неви, т.е. люди, которых государь посылает в провинции, чтобы они доносили ему обо всем, что там происходит. Они несколько обуздывают чиновников, если только, как это почти всегда случается, не вступают с ними в соглашение и не сговариваются о совместном «кормлении», ибо все они такие же нищие, как и те. Правда, губернаторства продаются в империи Могола не так часто, как в Турции, и это делается не так открыто (я говорю не так открыто, так как большие подарки, которые они вынуждены от времени до времени подносить, стоят почти столько же, сколько покупка), и губернаторы остаются дольше в своих провинциях, а потому они не такие голодные и нищие, не так запутаны в долгах, как новоприбывшие. Поэтому они не так притесняют народ и не так жестоки с ним, чтобы опасаться бегства подданных к раджам, что, однако, все же случается часто. Следует сказать, что и в Персии губернаторства продаются не так часто и не так публично, как в Турции, и дети губернаторов нередко наследуют там своим отцам, вследствие чего народ не находится в таком угнетении, как в Турции. Поэтому там больше утонченности, а некоторые даже отдаются изучению наук, но все это, конечно, очень ничтожно. Эти три государства — Турция, Персия и Индостан, — уничтожив понятия «мое» и «твое» по отношению к земельным владениям, что является основой всего, что есть в мире ценного и прекрасного, поневоле очень похожи друг на друга и имеют один и тот же недостаток: рано или поздно их неизбежно постигнут те же бедствия, та же тирания, то же разорение, то же опустошение.
Итак, не дай бог, чтобы наши европейские монархи стали собственниками всех земель, которыми владеют их подданные. Тогда их государства оказались бы далеко не в том состоянии, в котором они находятся, не такими обработанными, населенными, хорошо застроенными, богатыми, культурными и цветущими, какими мы их видим теперь. Наши короли гораздо богаче и могущественнее, чем короли Индостана, и надо признаться, что они обслужены гораздо лучше и более по-царски. Между тем они могли бы легко оказаться королями пустынь, нищих и варваров, такими, каких я только что изобразил. Те, которые желают иметь все, теряют в конце концов все и, желая стать слишком богатыми, оказываются в результате лишенными всего или по крайней мере весьма далекими от той степени богатства, которую им сулит их слепое честолюбие и слепая страсть стать более неограниченными властителями, нежели это позволяют законы божеские и природы. Куда девались бы все эти князья, прелаты, дворянство, богатые буржуа, крупные купцы и славные ремесленники таких городов, как Париж, Лион, Тулуза, Руан и, если хотите, Лондон и много других? Где были бы эти бесчисленные местечки и села, все эти чудные деревенские усадьбы, все эти поля и холмы, возделанные и содержимые с таким старанием, заботливостью и усердием? И где, следовательно, были бы эти громадные доходы, которые извлекаются оттуда и обогащают как государя, так и подданных? Вместо этого оказались бы большие селения, необитаемые из-за скверного воздуха и обращающиеся в развалины, причем никто не подумал бы заняться их восстановлением, холмы оказались бы заброшенными, поля остались бы без обработки, зарастали бы кустарником или обращались в болота, разносящие заразу, как я уже говорил. Добавим еще одно слово по адресу любезных и опытных путешественников: не было бы никаких удобств для путешествий, приходилось бы все брать с собой, как цыганам, а все эти прекрасные гостиницы, которые тянутся от Парижа до Лиона, обратились бы в десяток или дюжину жалких караван-сараев. Это обыкновенно большие строения, стоящие на возвышении, вокруг которых двор вымощен, как наш Новый мост, и сотни людей помещаются здесь вперемешку с лошадьми, мулами и верблюдами. Летом здесь задыхаются от жары, а зимой можно умереть от холода, если бы дыхание всех этих животных не согревало воздух.