История последних политических переворотов в государстве Великого Могола
Шрифт:
С этими праздниками связан старинный обычай, который не очень нравится эмирам. Дело в том, что они обязаны преподносить государю красивые подарки соразмерно получаемому ими жалованью. Одни делают роскошные подарки, желая показать себя или потому, что они боятся расследований по поводу хищений, которые они производили, занимая известную должность или управляя губерниями. Другие это делают для того, чтобы заслужить благоволение короля и побудить его увеличить их жалованье. Некоторые, что бывает довольно часто, преподносят красивые золотые вазы, заполненные драгоценными камнями; другие дарят красивые жемчуга, бриллианты, изумруды или рубины; третьи, что тоже бывает довольно часто, преподносят государю без всяких церемоний некоторое количество золотых монет, стоимостью каждая в полтора пистоля. Я припоминаю, что когда Аурангзеб отправился во время этого большого празднества с визитом к своему визирю Джафар-хану не как к визирю, а как к родственнику и под предлогом того, что он хочет видеть новое здание, которое тот построил, то Джафар-хан преподнес ему в таких золотых монетах сумму в сто тысяч экю, затем несколько красивых жемчугов, рубинов, которые оценивались в сорок тысяч экю, но которые по оценке Шах-Джахана, прекрасно понимавшего в драгоценных камнях, не должны были стоить дороже пятисот экю. Это весьма смутило лучших ювелиров, которые оказались обманутыми.
Описываемое мной празднество сопровождается иногда еще и другой довольно странной затеей: своего рода ярмаркой, которая происходит в мегале, или серале, государя. Жены эмиров и главных мансабдаров, или мелких эмиров (конечно, наиболее красивые и обходительные), изображают торговок, торгующих на ярмарке. Государь выступает в роли покупателя, так же как все бегум, или принцессы, и другие важные дамы из сераля. В качестве товаров служат красивая парча, богатые вышивки нового фасона, роскошные тюрбаны, сделанные из золотой ткани, а также куски тонкой ткани, из которой шьют наряды для важных дам, и всякие прочие дорогие товары. Если у жен эмиров есть красивая дочь, они обязательно привозят ее с собой, чтобы показать государю и познакомить с этими бегум. Вся прелесть ярмарки заключается в том, что государь торгуется с этими торговками из-за грошей, словно какой-нибудь мелкий торгаш; он клянется, что даже смешно требовать такую высокую цену, что он не желает платить так дорого, что у других торговок товар гораздо лучше, — словом, приводит всевозможные доводы мелких торговцев. Дамы действуют таким же образом и, совершенно не обращая внимания, что имеют дело с государем (это самое замечательное), упрямо стоят на своем и доходят даже до грубостей. Они говорят покупателю, что ему лучше не соваться на рынок, что он ничего не понимает в товаре, что пускай он лучше поищет в другом месте, что этот товар совсем не дам него, — словом, приводят обычные доводы рыночных торговок. Точно так же и еще хуже ведут себя бегум: иногда они заводят настоящую перебранку, так что начинается крик, шум и такая комедия, какую трудно себе представить. Однако когда наконец договариваются о цене, то принцессы и государь покупают все за наличные деньги и часто даже бывает, что они вместо серебряных рупий оставляют прелестной торговке или ее дочери несколько золотых рупий, словно по ошибке, делая вид, что они этого не замечают. Торговки с таким же видом принимают деньги, и все это сопровождается шутками и прибаутками.
Шах-Джахан, который был большим любителем женского пола, хотел устраивать ярмарки по случаю каждого праздника, хотя и прекрасно знал, что это не очень нравилось некоторым эмирам. Но вот что, пожалуй, уже выходило за всякие пределы: при Шах-Джахане на эти праздники в сераль допускались публичные женщины; правда, не те, которые бывают на базаре, а те, которые сортом получше, которые ведут себя более сдержанно, которых приглашают петь и танцевать на больших свадьбах у важных эмиров и мансабдаров. Их называют кеншень, т.е. позолоченная, расцвеченная. Эти женщины, как я только что указал, тоже допускались в сераль и проводили там целую ночь в пении и плясках. Конечно, их нельзя причислять к падшим созданиям с базара: они большей частью красивы, хорошо одеты, умеют отлично петь и танцевать на здешний лад, их телодвижения поражают своей ритмичностью; но все-таки это публичные женщины.
Шах-Джахан не удовольствовался даже тем, что допускал их в сераль на эти празднества: когда они являлись приветствовать его по старому обычаю в каждую среду в ам-казе, он часто приказывал им войти и проводил целую ночь, созерцая их забавные выходки. Аурангзеб держит себя более серьезно и не позволяет им входить в сераль. Не желая отменять старый обычай, он разрешает им приносить по средам селям в ам-казе, но после этого они должны немедленно удалиться.
Раз уж мы заговорили о ярмарках и этих кеншень или кеншени, то, пожалуй, не будет ничего дурного, если я Вам расскажу смешную историю об одном из наших французов. Ведь Плутарх говорит, что не следует пренебрегать мелочами и что они часто дают возможность понять характер самых выдающихся людей. Этого француза звали Бернар, и он находился при здешнем дворе в последние годы царствования Джахангира. Он, по-видимому, был хорошим врачом и даже выдающимся хирургом, по крайней мере так о нем рассказывают. Он пользовался расположением Джахангира и был очень близок к нему, до такой степени, что они вместе выпивали и кутили. Джахангир, или завоеватель мира, только и думал о выпивке и удовольствиях, а управление своим государством он передал в руки своей жены, знаменитой Нур-Джахан (Ноур-Мегале, Ноур-Джеханбегум), о которой он говорил, что у нее достаточно ума для управления государством и ему нет надобности утруждать себя. Наш Бернар, кроме того, что он получал от государя десять экю в день, зарабатывал еще лечением знатных дам сераля и важных эмиров, которые обращались к нему и наперебой делали ему подарки не только за его прекрасное лечение, но и потому, что видели исключительную любовь к нему государя. Но Бернар принадлежал к числу людей, которые не умеют беречь деньги. Все, что он получал, он немедленно раздавал. Благодаря этому он пользовался большой известностью и любовью, особенно среди кеншени, на которых он тратил много денег, так как они целыми толпами проводили ночи в его доме за пением и танцами. Но вот случилось, что он влюбился в одну из этих женщин, которая была молода, красива и хорошо танцевала. Однако мать ее боялась, что если она отдастся, то потеряет свою силу и здоровье, как это бывает, а потому не спускала с нее глаз. Бернар поэтому не мог найти другого способа, кроме следующего: однажды, когда государь сделал ему подарок в ам-казе в присутствии всех эмиров за удачное лечение в серале, он очень вежливо поблагодарил государя и попросил оказать ему вместо этого другую милость и отдать молодую кеншени, в которую он влюбился. Она стояла тут же с остальными товарками, пришедшими сделать обычный селям. Все присутствовавшие заулыбались по поводу его столь странной просьбы, так как он был христианином, а женщина — магометанкой и кеншени. Но Джахангир, который не особенно церемонился с магометанством, трясясь от смеха, тотчас же приказал отдать ему эту девушку, положить ему ее на плечи, и пускай он уносит ее. Сказано, сделано. В присутствии всего собрания ее положили Бернару на плечи, и он с этой ношей отправился к себе домой.
Теперь нужно Вас познакомить с развлечениями, которыми обычно заканчиваются эти празднества и которые у нас в Европе неизвестны. Это бои слонов, которые государь, придворные дамы и эмиры смотрят из разных апартаментов крепости и которые происходят на глазах у всего народа на большой песчаной площадке, выходящей к реке.
Для этого сооружается земляная насыпь шириной в три-четыре фута и вышиной в пять-шесть футов. Слоны, участвующие в бою, становятся по обеим сторонам насыпи, причем на каждом слоне сидят два вожатых — один сидит на плечах и держит в руках железный крюк, для того чтобы повертывать слона направо и налево, а другой сидит сзади; в случае, если первый упадет, другой должен немедленно занять его место. Вожатые возбуждают своих слонов и натравливают их друг на друга; они то убеждают их ласковыми словами, то называют трусами и грубо понукают. После продолжительного понукания и пришпоривания обе огромные туши подходят наконец к стене и вступают в бой. Они награждают друг друга ужасными ударами — клыками и хоботом, так что кажется, что они размозжат друг другу головы. Этот бой продолжается в течение некоторого времени, несколько раз прерывается и снова начинается, пока наконец насыпь не обрушивается, и тогда более смелый из них переходит на сторону другого, обращает его в бегство, бьет его клыками и хоботом, при этом он так разъяряется, что нет возможности разнять слонов иначе, как при помощи шерки, т.е. потешных огней, которые бросают между ними. Дело в том, что эти животные очень пугливы и особенно боятся огня; вследствие этого, с тех пор как в армиях введено огнестрельное оружие, слоны стали почти бесполезны. Правда, слоны, привозимые с острова Цейлон, иногда бывают не так пугливы, но тоже только после того, как их приучают в течение нескольких лет, стреляя каждый день перед ними из ружей и бросая им под ноги бумажные петарды. Вообще бои слонов не такое уж неприятное зрелище, если бы только оно не было слишком жестоким: дело в том, что нередко несчастные вожатые падают на землю и тогда слоны растаптывают их ногами. В бою слоны применяют коварные приемы: они стараются особенно бить хоботом и стянуть на землю вожатого своего противника. Поэтому в тот день, когда этим несчастным вожатым становится известно, что им придется участвовать в бою слонов, они прощаются со своими женами и детьми, словно осужденные на смерть. Их ободряет и утешает только то, что в случае если им удастся остаться в живых и удачно справиться со своими обязанностями, то король повышает им жалованье и единовременно дает мешок пейс, что составляет около пятидесяти франков. Если же слоны их убивают, то государь оставляет их вдовам жалованье, которое они получали, а сыну, в случае, если таковой имеется, дает должность. Нередко такие бои сопровождаются еще и другими несчастными случаями. Часто слон задевает кого-нибудь из огромной толпы, обычно присутствующей на этом зрелище, и тогда упавшего растаптывают лошади и люди, которые сразу обращаются в бегство, падают друг на друга, в то время как слоны свирепо дерутся. Поэтому небезопасно смотреть на эту игру вблизи. Когда я во второй раз ее видел, я сильно раскаивался, что встал так близко, и если бы у меня не было хороших лошадей и двух надежных слуг, то, по всей вероятности, я поплатился бы за это так же дорого, как и другие.
Но пора уже покинуть крепость и вернуться в город. Я должен теперь обратить Ваше внимание на два здания, о которых я забыл рассказать. Первое — это большая мечеть, которая стоит посреди города и видна еще издали. Она возвышается на скале, которую сравняли, для того чтобы построить мечеть. Вокруг мечети возведена красивая площадь, и от нее с четырех сторон мечети расходятся четыре очень красивые и длинные улицы. Одна — от главных дверей мечети, другая — с противоположной стороны, а еще две улицы расположены против двух дверей, находящихся посреди обеих боковых сторон мечети. Для того чтобы подойти к дверям, надо подняться на двадцать пять или тридцать ступенек, которые окружают мечеть с трех сторон, кроме западной; чтобы скрыть неровности скалы, они отделаны красивыми большими отесанными камнями; это особенно эффектно выделяет здание. Все три входа имеют роскошный вид, они сплошь отделаны мрамором, и их большие двустворчатые двери покрыты хорошо сработанными медными плитками. Над главной дверью, которая гораздо роскошнее обеих других, возвышаются несколько маленьких башенок из белого мрамора, которые имеют очень изящный вид. В западной части мечети возвышаются три больших купола, которые снаружи и внутри отделаны белым мрамором. Средний купол самый большой и самый высокий. Вся остальная мечеть, т.е. та часть, которая идет от трех куполов до больших дверей, не имеет крыши. Это сделано из-за господствующей здесь жары. Весь пол устлан широкими большими мраморными плитами.
Я признаю, что это здание не соответствует правилам архитектуры, которые мы считаем обязательными, но тем не менее я не вижу в нем ничего, что оскорбило бы взор. Наоборот, мне кажется, что все хорошо задумано и тщательно выполнено с полным соблюдением пропорций. Мне кажется даже, что если бы у нас в Париже построили церковь с такой архитектурой, то ее не нашли бы уродливой, хотя она и была бы, на наш взгляд, необычной. За исключением трех больших куполов и всех этих башенок из белого мрамора, вся мечеть красного цвета и производит такое впечатление, что она сделана из больших плит красного мрамора. Но в действительности — это камень, который легко тесать и который даже поддается выветриванию. Между прочим, если только верно то, что мне рассказывали о каменоломнях, где берут этот камень, то там наблюдается весьма замечательное явление: уверяют, что камень нарождается все снова и снова, или потому что каменоломня каждый год заполняется водой, или по какой-то другой причине.
В эту мечеть государь отправляется молиться каждую пятницу, которая у магометан то же, что у нас воскресенье, причем когда он выходит из крепости, улицы, по которым он должен пройти, обязательно хорошенько поливаются; это делается из-за жары и пыли. Двести или триста мушкетеров выстраиваются шпалерами у ворот крепости, и такой же отряд выстраивается по обеим сторонам большой улицы, которая ведет к мечети. Мушкеты у этих солдат маленькие, но хорошей работы.
У дверей должны держаться наготове пять-шесть всадников на хороших лошадях; они должны ехать впереди государя на довольно значительном расстоянии, чтобы его не беспокоила пыль, и должны прогонять народ. Когда все приготовления закончены, государь выходит из крепости и садится на богато разукрашенного слона под раскрашенным и позолоченным балдахином; иногда он едет на троне, сверкающем золотом и лазурью и поставленном на носилки, покрытые ярко-красной материей или парчой. Эти носилки несут на плечах восемь человек, подобранные по росту и хорошо одетые. За государем следует толпа эмиров, некоторые из них едут на лошадях, некоторых несут в паланкинах. Среди эмиров находится также большое числом мансабдаров и людей с серебряными дубинками, о которых я уже говорил. Это, конечно, не похоже на великолепные процессии или, правильнее говоря, маскарад большого сеньора. Это также не похоже на военную свиту, сопровождающую наших королей. Это совсем иной род величия, чем у нас, но тем не менее в этом есть нечто величественное.
Второе здание, на которое я забыл обратить Ваше внимание в городе, это караван-сарай принцессы. Он называется так потому, что его построила на свой счет Бегум-Сахеб, старшая дочь Шах-Джахана, о которой я уже столько говорил. Она желала, со своей стороны, способствовать украшению города, как это наперебой старались сделать эмиры, для того чтобы заслужить благоволение Шах-Джахана. Это тоже большое квадратное здание с аркадами вроде нашей Королевской площади, но опять с той же разницей, что каждая аркада отделена от другой перегородкой и в глубине каждой аркады находится маленькая комната. Кроме того, над аркадами идет галерея, которая проходит по всему зданию, и на эту галерею наверху выходит столько же комнат, сколько их имеется внизу. Этот караван-сарай является местом, где встречаются крупные персидские, узбекские и прочие иностранные купцы. Они там находят всегда достаточное количество удобных свободных комнат, где можно прожить некоторое время в полной безопасности, так как ворота в караван-сарай каждый вечер закрываются. Если бы в разных местах Парижа было по сотне таких домов, то приезжие, которые в первый раз попадают в город, не испытывали бы таких затруднений, какие они часто испытывают, когда им нужно найти безопасное место для ночлега. Они могли бы оставаться в таком доме несколько дней, пока не повидают своих знакомых и не найдут себе хорошей квартиры. Здесь могли бы находиться магазины для всяких товаров, кроме того, здесь могли бы встречаться разные чужеземные купцы.
Прежде чем распрощаться с Дели, я еще скажу несколько слов по вопросу, который Вы мне, несомненно, зададите, а именно: есть ли в Дели столько же населения и такое же многочисленное и хорошее общество, как в Париже. Конечно, когда я принимаю во внимание, что Париж представляет собой три-четыре города, посаженные один на другой, застроенные комнатами и заполненные сверху донизу людьми, когда я представляю себе всю эту невероятную сутолоку — мужчин, женщин, пешеходов, всадников, повозки, коляски, экипажи, когда я припоминаю, что в Париже мало больших площадей, дворов и садов, то Париж начинает казаться мне питомником всего мира, и мне трудно поверить, что в Дели может быть столько же жителей. Однако, когда я вспоминаю об этом огромном количестве лавочек в Дели и об обширных размерах города, а также о том, что в Дели никогда не бывает меньше тридцати пяти тысяч всадников, не говоря уже об эмирах, живущих там в своих домах, когда я принимаю во внимание, что редко у кого из всех этих всадников нет жены и детей, а также большого количества слуг, причем последние имеют свои дома, так же, как и их хозяева, и все эти дома кишмя кишат женами и детьми, когда я припоминаю, что в некоторых местах Дели, несмотря на ширину улиц, такое количество тележек и полное отсутствие экипажей, тем не менее в часы, когда жара позволяет выходить на улицу по делам, наблюдается большая сутолока, когда я принимаю в соображение все эти обстоятельства, я не могу дать окончательный ответ на этот вопрос. Однако мне кажется, что если в Дели и нет такого количества жителей, как в Париже, то все же их здесь ненамного меньше.