История последних политических переворотов в государстве Великого Могола
Шрифт:
Мне трудно было подавить чувство злобы, но я должен был удовольствоваться ненавистью к этой религии и только мог повторить про себя слова поэта об Ифигении, принесенной в жертву Диане ее собственным отцом Агамемноном, одним из главных вождей греков, сделавшим это в их интересах.
Но я еще не перечислил всего варварства и всех жестокостей брахманов. В некоторых частях Индии, вместо того чтобы сжигать женщин, которые отказались пережить своих супругов, брахманы зарывают их по горло живыми в землю, потом двое или трое внезапно набрасываются на них, свертывают им шею, окончательно душат их, набрасывают сверху землю из принесенных с собой корзин и утаптывают ее.
Большинство индусов сжигает своих покойников, но некоторые только слегка обжаривают трупы соломой на берегу реки и затем бросают их в воду с высокого и крутого берега. Я несколько раз присутствовал при таком зрелище на берегу Ганга и видел, как стаи ворон летали вокруг трупа, ибо трупы в такой же мере становятся добычей этих птиц, как и добычей рыб и крокодилов. Но этот способ хоронить мне больше нравится.
Некоторые индусы, когда они видят, что больной находится уже при последнем издыхании, приносят его на берег реки. Я несколько раз присутствовал и при таком варварском способе похорон. Сначала они заставляют больного опустить ноги в воду и потом постепенно погружают его до шеи, а когда они предполагают, что он сейчас испустит дух, они сразу погружают все тело в реку и оставляют его там, причем сильно хлопают в ладоши и громко кричат. Делается это, как они говорят, для того чтобы душа при выходе из тела была омыта от всякой скверны, приставшей к ней при жизни. Так рассуждают не только люди низкого звания, — мне серьезно доказывали то же самое люди, пользовавшиеся репутацией больших ученых.
Из бесконечного множества всякого рода факиров или дервишей, святых людей или индусских ханжей, многие живут в своего рода монастырях, находящихся под управлением настоятелей. Там они дают нечто вроде обета целомудрия, бедности, покорности. Жизнь, которую ведут эти люди, так странна, что я сомневаюсь, поверите ли Вы моему описанию. Их обычно называют йогами, что означает соединившиеся с богом. Их можно видеть в большом количестве днем и ночью сидящими или лежащими на пепле, притом совершенно обнаженными. Часто они располагаются под большими деревьями у талабов, т.е. водоемов для орошения, или на галереях, расположенных вокруг деур, т.е. языческих храмов. У некоторых волосы свисают ниже колен, причем они спутаны и всклокочены так, что напоминают шерсть наших пуделей или еще больше волосы у людей, страдающих польской болезнью, которую называют колтуном. Я видел и таких йогов, которые держали одну, а некоторые и обе руки все время вытянутыми вверх над головой; ногти на руках у них были скрючены и длиннее половины моего мизинца, которым я их измерял. Руки у них были так тонки, как бывают у людей, умирающих от истощения, потому что в такой напряженной и неестественной позе они не получают достаточно пищи. Они не могут даже наклониться, для того чтобы взять пищу или питье, потому что сухожилия у них стянуты и суставы засохли и онемели. Им прислуживают молодые послушники, которые относятся к ним с чрезвычайным почтением, как к святым людям. Никакая мегера не может показаться в аду страшнее, чем эти люди, застывшие в позе, которую я уже изобразил: совершенно голые, с черной кожей, с длинными волосами, тонкими-претонкими руками и длинными скрюченными ногтями.
Мне часто приходилось встречать в сельских местностях, преимущественно на территории какого-нибудь раджи, толпы таких голых факиров отвратительного вида. У некоторых руки были подняты именно так, как я сейчас описал, у других ужасные волосы либо свисали распущенными, либо были связаны и обмотаны вокруг головы. Некоторые держали в руках дубинку, совсем как Геркулес. У некоторых на плечи была наброшена сушеная необработанная тигровая шкура. Я видел, как они, совершенно голые, бесстыдно шествовали по большому городу, и удивлялся, когда мужчины, женщины и девушки равнодушно глядели на них и выражали не больше волнения, чем вызывают у нас отшельники, идущие по улице. Женщины весьма благочестиво подавали им милостыню, несомненно, полагая, что это люди святые, более мудрые и порядочные, чем остальные мужчины.
В Дели я в течение довольно продолжительного времени встречал известного факира по имени Сармет, который разгуливал по улицам совершенно голым. Несмотря на все обещания и угрозы Аурангзеба, он предпочел, чтобы ему отрубили голову, но ни за что не пожелал согласиться надеть какую-нибудь одежду.
Некоторые из этих факиров предпринимают паломничества в отдаленные места и идут не только совершенно голыми, но еще несут на себе тяжелые железные вериги, вроде цепей, которыми обматывают ноги у слонов. Я видел также факиров, которые, по специальному обету, стояли навытяжку по семь-восемь дней, не присаживаясь, не ложась и только ночью на несколько часов прислонялись к протянутой впереди веревке; ноги у них за это время распухали, так что по толщине не уступали бедрам. Другие целыми часами неподвижно стояли на руках вниз головой и вверх ногами. Я мог бы перечислить еще целый ряд разнообразных поз. Некоторые из них были столь мучительны, что наши фокусники не могли бы проделать то же самое. И все это делалось якобы из набожности, во имя религии, хотя, собственно говоря, в Индии нет и тени религии.
Я должен признаться, вначале все эти странные вещи очень удивляли меня, и я не знал, как к этому отнестись; иногда я склонен был считать факиров основателями или уцелевшими последователями старой школы циников, пользовавшихся такой дурной славой. Но я не находил в них ничего, кроме грубости и крайнего невежества, и они производили на меня впечатление скорее деревьев, передвигавшихся с места на место, чем разумных животных. Иногда я думал, что это — люди, доведенные до одурения религией. Но, как я уже сказал, я во всем их поведении не мог заметить даже тени настоящего благочестия. Иногда я начинал думать, что сама эта жизнь, бездельная, ленивая, независимая жизнь нищих, может заключать в себе нечто привлекательное, или что тут действует тщеславие, которое проникает повсюду и которое одинаково легко может скрываться в лохмотьях Диогена и в опрятной одежде Платона; может быть, это и была тайная сила, приводившая в действие все эти машины. Но потом, размышляя по поводу нищенской и строгой жизни, которую они ведут, я уже совсем не знал, что и думать.
Говорят, что факиры предаются такому ужасному самоистязанию в надежде, что после перерождения они станут раджами, будут поставлены в более приятные условия жизни, чем теперь. Но я несколько раз задавал себе вопрос, как можно поверить, что человек обрекает себя на такое жалкое существование ради другой жизни, которая будет столь же коротка, как и первая, когда в конечном итоге совсем не такое счастье, даже если удастся родиться раджей или Джай Сингхом, или Джасвант Сингхом, как называются самые могущественные раджи в Индии. Должно быть, здесь скрывается что-нибудь такое, говорил я, что вы от меня утаиваете, или же вы совершенно сумасшедшие люди.
Некоторые из факиров пользуются репутацией настоящих святых, считаются «озаренными», «совершенными» йогами, которые уже подлинно «соединились» с богом. Эти люди совершенно отказались от мира, они ведут уединенный образ жизни в отдаленных садах, подобно отшельникам, и никогда не появляются в городе. Если им приносят пищу, они ее принимают, если не приносят, то говорят, что они обходятся и без нее. Люди верят, что они существуют милостью бога и проводят время в постах и постоянном самоистязании, а в особенности погружаясь в бездну размышлений. Я говорю — погружаясь в бездну, ибо они доводят себя до такого состояния, что целыми часами пребывают в экстазе, утрачивают всякое представление о внешнем мире и даже — это было бы удивительно, если бы было правдой, — видят самого бога, который является в образе света, очень белого и яркого и неизъяснимого. Они испытывают при этом столь «неизъяснимый» восторг и удовлетворение, соединяемое с презрением ко всему земному. Так по крайней мере говорил мне один из них, утверждавший, что он может входить в такой экстаз и уже несколько раз пребывал в таком состоянии. Так говорят и те, кто имеет с ними дело; они столь настойчиво утверждают это, что, видимо, вполне верят этому и не подозревают здесь обмана. Одному богу известно, что здесь правда. Возможно, что воображение, расстроенное пребыванием в одиночестве и постами, может довести до таких иллюзий, или что это нечто вроде тех натуральных экстазов, в которые по желанию мог впадать Кардан, как он это рассказывает, тем более, что, как мне известно, факиры прибегают к некоторым хитростям и следуют известным правилам, для того чтобы постепенно чувства переставали у них действовать. Так, например, они говорят, что, просидев в течение нескольких дней на хлебе и воде, следует затем уединиться, устремить на некоторое время глаза вверх и сидеть неподвижно, затем начать постепенно опускать их и направить свои взоры так, чтобы оба глаза одновременно глядели на кончик носа и равномерно видели обе его стороны, что довольно трудно. В такой напряженной позе, внимательно глядя на кончик носа, нужно сидеть, пока не снизойдет озарение. Во всяком случае мне известно, что такое состояние экстаза и способы проникаться им составляют великую тайну секты йогов, так же как и секты суфиев (суфитов). Я называю это тайной, ибо они держат все это в секрете, и я бы не сумел разузнать так много, если бы мне в этом не помог пандит, или индусский ученый, которого Данешменд-хан держал у себя на службе и который не смел ничего скрыть от него; к тому же мой Данешменд-хан был знаком с тайнами секты суфиев. Я уверен также, что крайняя бедность, длинные посты и самоистязание до известной степени объясняют такое состояние. Наши монахи и отшельники не должны думать, что в этих делах они превосходят йогов или вообще азиатских монахов. Свидетельством могут служить посты у армян, коптов, греков, несторианцев, якобитов, маронитов; по сравнению с этими людьми наши европейские монахи покажутся послушниками, хотя надо признаться (это я испытал на себе), что муки голода в Индии не так чувствительны, как в нашем более холодном климате.
Среди факиров встречаются также и совершенно непохожие на только что описанных. Это тоже весьма странные люди. Они почти все время путешествуют, решительно ко всему относятся с пренебрежением и живут, ни о чем не заботясь. Они держат себя таинственно. Народ воображает, что они владеют искусством делать золото и умеют так изумительно приготовлять ртуть, что достаточно принимать каждое утро по одному или по два зернышка этой ртути, чтобы вернуть здоровье больному телу и так укрепить желудок, что он будет хорошо переваривать пищу, и у человека появится невероятный аппетит. Но это еще не все. Когда встретишь двух таких замечательных йогов и удастся вызвать их на соревнование, то они, стараясь перещеголять друг друга, показывают такие фокусы, что вряд ли даже сам Симон-волхв сумел бы их превзойти. Они угадывают, что вы думаете, заставляют ветви деревьев распускаться и давать плоды в течение одного часа; меньше чем за пятнадцать минут они высиживают яйца у себя за пазухой, причем у них вылупливается любая птица и летает по комнате; и кроме того, они будто бы могут делать еще много разных других чудес. Не знаю, сколько правды в этих рассказах, но помню, что однажды мой ага послал за одним из таких знаменитых предсказателей и пообещал триста рупий (около ста пятидесяти экю), если он скажет ему (а тот говорил, что он может это сделать), что ага думает. При этом ага обещал предварительно в его присутствии записать свою мысль. Я, со своей стороны, обещал дать ему двадцать пять рупий, если он скажет, что я думаю. Но пророк не сдержал своего слова. Другой раз меня постигло разочарование в обществе одного из этих специалистов по высиживанию яиц, которому я обещал двадцать рупий. Как видите, я еще не убедился в правдивости этих рассказов. Несмотря на все мое любопытство, мне ни разу не удалось оказаться в числе тех счастливцев, которым удается это видеть, и если даже мне случалось присутствовать при действиях, которые вызывали изумление зрителей, то я обыкновенно расспрашивал, нет ли тут какого-нибудь обмана, хитрости или ловкости рук, и несколько раз я, — не знаю, к несчастью или к счастью, — раскрывал надувательство. Так, например, я поймал человека, который заставлял кататься по столу чашку, чтобы узнать, кто украл деньги у моего ага. Но иногда встречаются факиры, которые производят совсем иное впечатление, чем те, о которых я только что говорил. Их жизнь и благочестие носят более приятный и благопристойный характер. Они ходят по улицам босиком, с обнаженными головами, повязанные шарфом, который спускается до колен, и набрасывают на себя белое покрывало, которое перекинуто через левое плечо в виде мантии и продернуто под правую руку. Но при этом они не носят никакого исподнего платья. Эти люди всегда бывают хорошо вымыты и вообще имеют вполне чистоплотный вид. Обыкновенно они ходят вдвоем и держат себя очень скромно. В одной руке у них маленький красивый глиняный горшок на трех ножках с двумя ручками. Они не ходят просить милостыню из одной лавки в другую, как это делают многие другие факиры, а свободно входят в дома индусов, где их радушно встречают и оказывают им гостеприимство, потому что их присутствие рассматривается как счастье для дома. Боже упаси того, кто посмеет обвинять их в каком-нибудь проступке, хотя все знают, какие дела часто происходят между этими посетителями и женами в тех домах, где они бывают. Но таков уже местный обычай: невзирая ни на что, их продолжают считать святыми, и дом, который они посетили, не считает себя обесчещенным. Но не это останавливает мое внимание. Мы знаем, что на свете найдется немало других стран, где на подобные дела смотрят не так строго. Но что действительно смешно, так это то, что они имеют дерзость сравнивать себя с нашими монахами, которых они видят в Индии. Я иногда забавлялся тем, как они попадали впросак: я обращался к ним с большими церемониями и внешне выказывал им глубочайшее уважение, и тогда тотчас же один говорил другому: «Этот франги знает, кто мы такие. Он уже давно живет в Индии, он знает, что мы падре индусов». — «Недурное сравнение, — думал я про себя. — Какие наглые языческие канальи!» Но я слишком много времени уделил этим нищим. Перейдем теперь к их религиозным и научным книгам. Ознакомившись с ними, Вы сможете сами судить, следует ли, как я это полагаю, признать нелепостью большую часть того, о чем я сейчас расскажу.
Прежде всего не удивляйтесь, если, несмотря на незнание санскрита (это язык ученых, о которых я еще буду говорить, и, может быть, даже язык древних брахманов), я все-таки буду много рассказывать о книгах, написанных на этом языке. Дело в том, что мой ага Данешменд-хан, отчасти по моей просьбе, а отчасти по собственному любопытству, пригласил к себе на службу одного из наиболее знаменитых пандитов в Индии, который раньше состоял на жалованье у Дары, старшего сына Шах-Джахана. Этот пандит не только постоянно находился в моем обществе в течение трех лет, но, кроме того, он ввел к нам в дом других ученых пандитов. Когда я уставал объяснять моему ага последние открытия Гарвея и Пеке [131] в анатомии или обсуждать с ним философию Гассенди и Декарта, которую я переводил ему на персидский язык (это было моим главным занятием в течение пяти или шести лет), мы обыкновенно обращались к нашему пандиту, и тогда наступал его черед излагать нам свою премудрость и рассказывать нам свои сказки. Он это делал с невероятной важностью и без единой улыбки, и в конце концов нам надоедали его разглагольствования.
131
Уильям Гарвей (1578-1637) и Жан Пеке (1622-1674) — исследователи человеческого кровообращения.