История последних политических переворотов в государстве Великого Могола
Шрифт:
Что же касается хорошего общества, то надо признаться, что в этом отношении между населением Парижа и Дели существует разница. Из десяти человек, которых Вы встретите на улицах Парижа, семь или восемь всегда будут довольно хорошо одеты и иметь приличный вид, — их во всяком случае нельзя причислить к черни или к нищим, — тогда как в Дели на двух-трех человек, которые покажутся достаточно хорошо одетыми и не слишком обнаженными, вы встретите семь-восемь нищих, имеющих жалкий вид и плохо одетых. Армия, которая здесь стоит, приводит с собой весь этот сброд и бедноту. Однако не буду преувеличивать: по правде говоря, в Дели, так же как и в Париже, можно встретить большое количество людей, хорошо одетых, едущих верхом на хороших лошадях, сопровождаемых шикарной свитой. Зрелище, которое можно видеть на большой площади перед крепостью, в часы, когда все эти эмиры, раджи и мансабдары направляются на собрание или на караул, производит сильное впечатление. Со всех сторон подъезжают мансабдары, хорошо одетые, разукрашенные золотом, на хороших лошадях, несколько слуг идут впереди, чтобы расчищать им дорогу, несколько слуг следуют позади. Эмиры и раджи едут на великолепных слонах, а некоторые, подобно мансабдарам, — на хороших лошадях, большинство же сидит в богатых паланкинах, которые несут на плечах шесть человек. Облокотившись на большую парчовую подушку, они жуют свой бетель, чтобы изо рта шел хороший запах, а губы становились красными. Рядом с ними идет слуга и несет плевательницу из фарфора или серебра, а двое слуг обмахивают своего господина павлиньими хвостами, чтобы ему не было так жарко, отгоняют мух и смахивают пыль; трое или четверо слуг-пешеходов идут впереди, чтобы отстранять прохожих, а сзади едет часть их конного отряда, отборные всадники на самых лучших лошадях. Повторяю, когда вы видите, как все это двигается среди сутолоки, не меньшей, чем во многих местах Парижа, то нельзя отрицать, что это все-таки довольно внушительно.
Что касается окрестностей Дели, то они обращают на себя внимание своим плодородием: там возделываются рис, просо, три или четыре вида овощей, которые составляют обычную пищу простого народа, пшеница, сахар, ваниль, индиго — все это в большом изобилии. В двух лье от города, со стороны Агры, в месте, которое магометане назвали Койя-Котун-эддине, стоит очень старое здание, которое было деура, или языческим храмом. Там имеются надписи, тоже, должно быть, очень древние, потому что никто не может разобрать этих букв, так как они непохожи на шрифт всех тех языков, на которых говорят в Индии.
С другой стороны Дели, в двух или трех лье от города, находится загородный дом государя, который называется Шалимар (Шахлимар). Это действительно красивое и величественное здание. Но не думайте, что оно сколько-нибудь напоминает Фонтенбло, Сен-Жермен или Версаль. Без всякой лести для нас можно сказать, что это только их тень. Не думайте также, что вы найдете в окрестностях Дели что-нибудь подобное Сен-Клу, Шантильи, Медону, Лианкуру, Во, Рюэль и множеству других подобных мест или что вы хотя бы увидите не столь большие дачи простых дворян, буржуа и купцов. Как я уже говорил, это здесь невозможно, потому что подданные этого государства не владеют землей на праве собственности. Вы можете быстро проехать пятьдесят-шестьдесят лье, которые отделяют Дели от Агры, ибо на этом пути вы не встретите больших и хороших местечек, как на наших дорогах. За исключением Матураса, где еще сохранился древний великолепный языческий храм и несколько караван-сараев, довольно красивых и расположенных на расстоянии одного дня пути друг от друга, я не нахожу здесь ничего значительного, кроме, пожалуй, величественной аллеи, посаженной по распоряжению Джахангира, которая продолжается на расстоянии ста пятидесяти лье с маленькими пирамидами и башенками, расположенными на расстоянии коссэ, т.е. полулье друг от друга, для того чтобы указывать направление дорог; кроме того, часто встречаются колодцы для утоления жажды прохожих и для поливки молодых деревьев.
Если Вы получили достаточное представление о Дели, то Вы уже знаете, что собой представляет Агра: это относится и к ее местоположению на реке Джамне, и к крепости или к дворцу и большинству зданий. Правда, Агра имеет то преимущество перед Дели, что так как это город, в котором государи уже давно имели свою резиденцию — со времен Акбара, который построил Агру и назвал ее по своему имени Акбарабад, — то город этот более обширен, чем Дели, имеет больше красивых домов, принадлежащих эмирам и раджам, больше красивых караван-сараев и других хороших домов из камня и в особенности из кирпича. Затем, там есть две известные гробницы, о которых я еще буду говорить дальше. Но Агра невыгодно отличается от Дели тем, что она не обнесена каменными стенами. Кроме того, она не построена по единому плану, не имеет таких красивых широких улиц, как Дели. Кроме четырех-пяти главных торговых улиц, очень длинных и довольно хорошо застроенных, весь остальной город состоит из маленьких улиц, узких, несимметрично расположенных, с тупиками и закоулками. Это вызывает страшную толкотню, когда там находится двор. По-моему, Агра ничем не отличается от Дели, кроме того, что она производит более деревенское впечатление, чем Дели, в особенности если смотреть с возвышенного места. Но такой деревенский вид отнюдь не портит города, а придает ему большую красоту и разнообразие, потому что между домами эмиров и раджей и всех прочих много больших зеленых деревьев, так как каждый старался сажать их в своем саду и во дворе, чтобы иметь тень. Среди этих деревьев высокие каменные дома бании, т.е. индусских купцов, кажутся как бы остатками старых лесных замков. Благодаря этому открываются весьма красивые виды и перспективы, что особенно приятно в сухих и жарких странах, где глаз только требует зелени и тени.
Однако Вам отнюдь нет надобности покидать Париж для того, чтобы найти самый красивый и величественный вид, какой только существует на свете. Прогуляйтесь по Вашему Новому мосту и присмотритесь внимательнее днем ко всему, что Вас окружает, к этой невероятной и удивительной суете, а ночью взгляните на бесконечное множество мерцающих огоньков в окнах высоких зданий. Суета, господствовавшая днем, продолжается даже после полуночи. Добрый буржуа и — чего вы уже никогда не увидите в Азии — добрая буржуазка прогуливаются, не боясь жуликов и грязи. А потом вы увидите длинные ряды лампочек, которые не боятся ни ветра, ни дождя, ни темноты. Прогуляйтесь, взгляните на все это, и, поверьте моему слову, вы можете утверждать, что перед вами самый красивый, самый величественный искусственный вид, какой только существует на земле, за исключением, может быть, Китая или Японии, где я не был. А что будет, когда закончат постройкой Лувр, про который думали, что его никогда не увидят иначе, как на плане, нарисованном на бумаге? Я нарочно сказал искусственный вид, потому что когда я говорю о самых прекрасных видах, какие только существуют, то всегда нужно сделать исключение для Константинополя, для того вида, который открывается с корабля посреди большого канала, как раз напротив сераля. Здесь чувствуешь себя совершенно ошеломленным, словно находишься среди обширного волшебного амфитеатра. Но здесь мы имеем дело главным образом с творением природы, тогда как в Париже почти все искусственно и является творением рук человеческих. Это несомненно придает Парижу большое значение. Здесь больше чувствуется пребывание великого короля, столица великого императора и, взирая на все красоты Дели, Агры и Константинополя, можно без лести сказать, что Париж является самым красивым, самым богатым, самым первым городом в мире.
В Агре у отцов-иезуитов есть церковь и дом, который они называют коллежем. Там они обучают христианскому учению детей двадцати пяти — тридцати христианских семейств, которые, я не знаю уж как, обосновались там и обжились благодаря помощи, которую им оказывают отцы-иезуиты. Их призвал сюда Акбар во времена наибольшего могущества португальцев в Индии, он назначил им пенсион для пропитания и позволил построить церкви в главных городах — в Агре и Лахоре. Его сын Джахангир еще больше покровительствовал им. Но Шах-Джахан, сын Джахангира и отец правящего ныне Аурангзеба, лишил их пенсии, распорядился разрушить церковь в Лахоре, а также и большую часть церкви в Агре, сравнял с землей колокольню церкви, на которой был колокол, слышный во всем городе.
Добрые отцы-иезуиты питали большие надежды на распространение христианства в царствование Джахангира ввиду пренебрежительного его отношения к магометанской вере и уважения, которое он проявлял к нашей. Он позволил двум своим племянникам стать христианами, а также разрешил принять христианство некоему мирзе Зулкармину, который был воспитан в серале и подвергся обрезанию. Это было сделано под тем предлогом, что он христианской крови, является сыном жены богатого армянина, которую Джахангир увел в сераль.
Те же отцы-иезуиты утверждают, что государь, начав с разрешения христианства, возымел намерение одеть весь двор так, как одеваются франги. Сделав для этого все нужные приготовления и, в частности, одевшись сам таким образом, он призвал к себе одного из своих эмиров и спросил его, какого он мнения об этой одежде. Но эмир, крайне изумленный, холодно ему отвечал, что это дело весьма опасное; тогда он должен был отказаться от своего плана и обратил все в шутку.
Отцы также утверждают, что, умирая, Джахангир требовал, чтобы их допустили к нему, так как он хотел принять христианство, но что им об этом не сообщили. Некоторые утверждают, что этого совсем не было и что он умер так, как жил, — без всякой религии и с намерением, которое он имел: подобно своему отцу Акбару, провозгласить себя пророком и стать главой самостоятельной религии, которую он придумал. Не знаю, что было в действительности, но вот что мне рассказал один магометанин, отец которого состоял в свите Джахангира. Однажды этот государь напился и велел призвать к себе некоего отца Флорентина, которого он называл отцом Атеш за его пылкий нрав. Он потребовал, чтобы тот высказал все, что он может, против магометанского учения и в пользу христианского учения в присутствии самых ученых мулл, после этого Джахангир пожелал тут же на месте произвести следующее жестокое испытание обоих вероучений. Он распорядился вырыть большую яму и развести в ней основательный костер и предложил, чтобы отец Атеш с Евангелием под мышкой и мулла с Кораном вместе бросились в огонь, а он примет учение того, кто не сгорит. Но печальные мины повергнутых в изумление мулл и сострадание к отцу Флорентину, который согласился на это предложение, заставили его отказаться от своего замысла. Но как бы то ни было, не подлежит сомнению, что пока был жив Джахангир, отцы-иезуиты пользовались уважением и почетом при дворе и возлагали большие надежды на успехи христианства в этой стране. Но с тех пор у них нет больших оснований питать такие надежды. Может быть, это немного вызвано тем обстоятельством, что наш отец Бюзе был близок с Дарой.
Но раз уж мы заговорили о миссионерах, то почему бы мне не сказать Вам о них в нескольких словах, с тем чтобы впоследствии посвятить им специально целое большое письмо. Укажу, что я бы одобрил миссии хороших миссионеров, и в особенности наших капуцинов и иезуитов, а также некоторых других, если бы они проповедовали свое учение мягко, без чрезмерного рвения и высокомерия, если бы они занимались благотворительными делами на пользу местных христиан и помогали в делах христианства, будь то последователи католической, греческой, армянской, несторианской, якобинской или какой другой церкви; если бы они служили примером и утешением для бедных иностранцев и путешественников; если бы они благодаря своему образованию, своему скромному образу жизни приводили в замешательство невежественных, распущенных и неверных.
Но не всегда это делается: некоторых миссионеров лучше было бы оставить в их монастырях за крепкими запорами, вместо того чтобы пускать в эти страны, где они притворно исповедуют нашу религию и своим невежеством, завистью, распущенной жизнью, злоупотреблением властью, недостатками характера только позорят учение Иисуса Христа. Но исключение не уничтожает общего правила, и все это нисколько не мешает мне чрезвычайно ценить миссии и хороших ученых-миссионеров; они безусловно необходимы. Это предмет гордости и прерогатива христианства, что во всем мире существуют люди, выполняющие обязанности апостолов. Но на основании всего, что я видел, на основании многократных бесед и рассуждений со многими упорствующими неверными, я позволю себе сказать, что я почти отчаиваюсь в возможности таких великих апостольских деяний, как обращение двух или трех тысяч человек после одной проповеди или как, например, обращение магометанских государей в широком масштабе. Зная по собственному опыту и побывав почти во всех местах, где имеются миссии на Востоке, я скажу, что все миссионеры, вместе взятые, не только в Индии, но и во всех магометанских государствах, могли бы, конечно, своим обучением, соединенным с раздачей милостыни и благотворительными делами, иметь некоторый успех у индусов, но им не удастся даже раз в десять лет своим учением и своими доводами обратить в христианство хотя бы одного магометанина. Бесспорно, эти неверные всегда будут питать большое уважение к нашей религии, будут отзываться об Иисусе Христе не иначе, как с большим почтением, и никогда не произнесут слово Айса, т.е. Иисус, не добавив к этому слову азарет, что означает величество. Они даже соглашаются с нами, что он зачат и рожден чудесным образом непорочной девой и что он келум-аллах и ру-аллах, т.е. слово божие, дух божий. Но нельзя рассчитывать на то, что они признают все остальное в нашей религии и расстанутся со своей, в которой родились, со своим ложным пророком, и примут нашу религию, — все равно, какие бы убедительные доводы им бы ни приводили. Наши европейские христиане должны прилагать все старания, делать пожертвования и даже пускать в ход силу, для того чтобы повсюду имелись миссионеры, которые являлись бы не бременем для местного населения и не совершали низостей по нужде. Это необходимо как по соображениям, которые я только что привел, так и для того, чтобы они всегда могли воспользоваться благоприятным случаем, всегда бы воздавали должное истине и возделывали свой виноградник, когда это будет угодно богу, но в остальном не следует предаваться иллюзиям и верить всяким россказням, не следует думать, что это дело такое легкое, каким его некоторые изображают. Магометанство — секта слишком вольная, слишком привлекательная, для того чтобы с ним расстались. Это губительное учение было распространено оружием и силой и все время продолжало распространяться таким же способом. Я не вижу других средств, для того чтобы поколебать его и вырвать с корнем, кроме тех, которыми оно пользуется, если только не случится какое-нибудь великое, необыкновенное чудо небесное, если в это дело не вмешается сам бог, на что можно надеяться, судя по великим делам, которые имели место в Китае, Японии и при государе Джахангире, о котором я только что говорил. К этому надо присовокупить, хотя я не желаю выступать здесь с проповедями, что серьезным препятствием для обращения магометан в христианство является непочтительность, проявляемая христианами в их церквах, столь не соответствующая нашему верованию, что бог присутствует в алтаре, и столь отличная от глубокого, удивительного почтения, которое обнаруживают неверные в своих мечетях, где они не повернут головы, не скажут друг другу ни слова.