История православия

Кукушкин Леонид

После отмены указа Петра III о полной секуляризации церковных земель Екатерина II стала для духовенства избавительницей от новой бироновщины. Однако эти надежды были преждевременными – Екатерина II в первый период своего правления относилась к православной Церкви и вообще к религии довольно прохладно, но, будучи хорошим политиком, она не хотела после не слишком законного воцарения возбудить против себя такую силу, как Церковь. Впоследствии, правда, Екатерина писала: «Я водворена была на престол для обороны православного закона. Мне приходилось иметь дело с народом благочестивым, с духовенством, которому не были возвращены его имения и которое вследствие такой дурно продуманной меры не знало, чем ему пробавляться». Не имея в виду вовсе отменить секуляризацию церковных земель, Екатерина писала в указе

1762 г., вскоре после переворота: «Мы не имеем намерения и желания присвоить себе церковные имения, но имеем данную нам от Бога власть предписывать законы о лучшем их употреблении на славу Божию и пользу отечества». Все это выглядело правдоподобно, и многие священнослужители восхваляли приход Екатерины, ожидая от нее возвращения допетровского церковно-помещичьего быта. Однако дело было гораздо сложнее – крестьяне уже поделили между собой монастырские вотчины, начали их обрабатывать и не были намерены возвращать свои уделы церковникам. Назревал бунт; по словам самой Екатерины, более 100 тысяч крестьян стали «под ружье». Императрица оказалась в сложном положении, поэтому ходатайство иерархов о возвращении им земельных вотчин, поданное после заявлений

Екатерины по этому поводу, императрица направила в Сенат, поручив ему «иметь рассуждение о духовенстве, как ему учинить удовольствие к его содержанию», не указав четко, что она имеет в виду. Поэтому в государстве началась сумятица и в Сенате, и на конференции Сената с Синодом, и среди членов Синода. Вернуться к патриархально-помещичьему укладу потребовали представители юго-западных епархий, в то время как представители центральной России были согласны получать средства на свои расходы из централизованного казенного источника, поняв, что повернуть время вспять невозможно. В конце 1762 г. Екатерина подписала указ об учреждении государственной комиссии по этому вопросу, но, как ей поступать в этой ситуации, не знала и потому тут же отправила графу Бестужеву-Рюмину пакет с просьбой: «Батюшка Алексей Петрович, прошу приложенные бумаги рассмотреть и мнение ваше написать в таком деле: комиссию ли учинить, не отдав ныне деревень духовенству, или отдать сейчас, а комиссию сделать потом? Пожалуй, помогай советами!» Бестужев к этому времени изменил свой взгляд на дело и склонялся к секуляризации земель, поэтому и Екатерина очень осторожно и постепенно двигалась в этом же направлении, стараясь максимально погасить недовольство сторон.

По своей натуре Екатерина была человеком рассудка и интеллекта и пользовалась ими весьма рационально; мистические переживания не затрагивали ее душу. Она много читала; любимыми ее книгами были сочинения деятелей европейского Просвещения, особенно его французских представителей – энциклопедистов. Она застала в живых Вольтера и переписывалась с ним, писала Дидро и д’Аламберу. После воцарения она настоятельно приглашала в Петербург и Москву, осыпала милостями, за что те умножали славу «просвещенной русской императрицы» в Европе. Она купила библиотеку Вольтера с условием забрать ее только после его смерти, выплачивала ему жалование, на что старый циник, принимая подарки, восклицал: «В какое время мы живем! Французы преследуют философию, а скифы ей покровительствуют!» Дидро посетил Петербург только в 1787 г., когда Екатерина не только охладела к теориям энциклопедистов, но и относилась к ним со значительной долей враждебности. На рассуждения Дидро о разумном устройстве государства императрица ответила не без иронии: «Мсье Дидро! Я с большим удовольствием выслушала все, что внушает Вам Ваш блестящий ум. Но Вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, действовать же по ним плохо. Составляя планы равных преобразований, Вы забываете разницу в наших положениях. Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит. Она гладка, мягка и не представляет затруднений ни воображению, ни Вашему перу. Между тем как я, несчастная императрица, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы». Это трезвое понимание долга «просвещенного монарха» перед его народом Екатерина перенесла на свои отношения с Церковью.

Распятие. Икона иконостаса Троицкого собора Павло-Обнорского монастыря. Дионисий. 1500 г.

Еще в начале своего правления она писала, что следует «уважать веру, но никак не давать ей влияния на дела государства». В трактате «О повреждении нравов» князь Щербатов рассуждает о религиозности Екатерины: «Имеет ли она веру к Закону Божиему? Но – несть! Упоена чтением новых писателей. Закон христианский ни за что почитает, хотя довольно набожной быть притворяется… Она, конечно, знает, до наших мест власть духовная должна простираться и из пределов ее не выпустит. Но я впредь не ручаюсь, чтобы духовный чин, найдя удобный случай, не распростер свою власть». Показное благочестие Екатерина демонстрировала постоянно: она пешком ходила на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, ездила в Киев к печерским угодникам. Узнав в 1763 г. о предпринятом митрополитом Арсением Мациевичем переносе мощей святителя Димитрия в новую раку, она распорядилась перенести церемонию до ее прибытия. Она поручила обучение Павла Закону Божиему ректору Троицкой семинарии иеромонаху Платону Левшину. Так дипломатично и с видимой смиренностью начали развиваться нелегкие отношения императрицы с православной Церковью, отношения, основанные на долге монарха перед верой народа, а не на внутренней религиозности. Многие это понимали и ценили приверженность Екатерины к разумному чувству ответственности.

По делам задуманной секуляризации церковного имущества была учреждена особая комиссия и издан указ императрицы, написанный в стиле распоряжений Петра I: «Божественное Писание предписывает мне как блюстительнице Церкви святой учреждать все порядки и законы, подкрепляющие Православие так, чтобы совесть блюстительницы не была отягощена сокрушением при виде существующих в этом чину нестроений».

Алексий митрополит с жителем. Дионисий. Конец V – начало VI в.

В состав комиссии вошли лица духовные и светские. Осенью 1762 г. сразу после коронации императрицы двор, Сенат и Синод собрались в Москве для принятия решений по предстоящей секуляризации и разработке плана действий особой комиссии. Ввиду начавшихся крестьянских волнений комиссия потребовала от высших органов власти создания исполнительной ветви. Для практических действий через несколько лет, в 1769 г., была воскрешена коллегия экономии, но уже без участия духовенства, а как чисто государственное учреждение. В юго-западных епархиях протест против секуляризации земель был так силен, что проведение реформы там правительство отсрочило до 1786 г. Согласно реформе, все духовенство, и монастырское, и церковное, было переведено на жалование, поступавшее непосредственно из государственного казначейства.

Среди наиболее яростных противников реформы выступил уже упоминавшийся выше архиепископ ростовский непримиримый борец за дела Церкви Арсений Мациевич. В поздравительном послании императрице 1763 г. он мечет анафемы на тех, кто посягает на церковное имущество: «Если кто восстанет на Церкви Божии, на храмы и места святые, да будут прокляты!» Это был прямой выпад против императрицы, и Екатерину он привел в ярость. С тех пор Арсений был обречен, но не понимал ситуации и продолжал писать письма во все инстанции. Он не мог понять, как можно церковные доходы употреблять на нужды нецерковные. Кроме того, его заботили дела, связанные с просвещением, – на какие средства будут строиться и содержаться необходимые для народного образования школы и академии. При этом он не щадил священническую братию, которая, по его словам, «как псы немые, не лая, смотрит» на процесс разрушения православной Церкви, в результате чего государство станет «или раскольничьим, или лютеранским, или атеистическим». На доносы императрице о посланиях Арсения она ответила: «Святейший Синод! В поданном мне Вашем докладе представлено, что архиепископ ростовский Арсений прислал доношение в Синод, в котором все что ни есть написано, следует к оскорблению Величества императорского, за что он подлежит осуждению». Получив эту бумагу, Синод приказал арестовать Арсения и привезти в Москву. Как раз в это время Арсений написал «Доношение» в Синод, в котором возмущался начавшейся описью церковного

имущества, в том числе храмового, иконного и амбарного, производившейся армейскими офицерами. Чтобы продемонстрировать свою милостивость и отсутствие мстительности, Екатерина написала Синоду: «Сан митрополита и священства с Арсения снять, а если правила святые и другие церковные законы дозволяют, то для покаяния преступнику, по старости его лет, оставить только чин монашеский, от гражданского же суда и истязаний мы, по человеколюбию, его освобождаем, повелевая нашему Синоду послать его в отдаленный монастырь под надзор разумного начальника с таким определением, чтобы там невозможно было ему развращать ни письменно, ни словесно слабых и простых людей!» Синод назначил местом ссылки Арсения Ферапонтов монастырь, где в свое время отбывал наказание патриарх Никон. День снятия сана не удалось утаить – огромные толпы народа собрались у Синодского двора в Кремле. В церкви Арсению не дали сесть, как и патриарху Никону во время подобной процедуры. Как и Никон, он бесстрашно громил тех, кто участвовал в церкви при расправе снятия сана, слал им проклятия и предсказания о скорой мучительной смерти. Эти предсказания исполнились с поразительной точностью – Дмитрию Сеченову он предрек: «Ты задохнешься от собственного языка», и через четыре года Дмитрий внезапно скончался от апоплексического удара; Гедеону Пековскому Арсений сказал: «Ты не увидишь больше своей епархии», и молодой еще Гедеон скончался по дороге в Псков; своему земляку и бывшему другу Амвросию предсказал: «Ты, как вол, ножом зарезан будешь», что вскоре случилось в Москве во время холерного бунта. Народ воспринимал Арсения как мученика за веру, особенно после того, как через два месяца после осуждения Арсения внезапно рухнула церковь Трех Святителей, стоявшая рядом с Крестовой палатой, где его расстригали.

Святой воин.

Из храма Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря. Дионисий. 1500–1502 гг.

Из Крестовой палаты Арсения в монашеской одежде повезли в Ферапонтов монастырь, но по дополнительному указу его отправили еще дальше – в архангельский Никольский монастырь. Однако и в Корело-Никольской обители неугомонный Арсений продолжал обличать императрицу и ее церковные реформы. Тогда в архангельскую канцелярию поступило распоряжение отправить Арсения в ревельскую крепость на вечное и безысходное поселение под неусыпный надзор; при этом, лишив монашеского звания, переименовать в Андрея Враля, бумаги и чернил не давать, не допускать к нему ни под каким видом никого. В Ревеле Арсений был фактически погребен – его крошечную камеру в подвале заложили кирпичами, оставив окошко за решеткой, в которое ему подавали еду. Вскоре и в еде, и в одежде ему стали отказывать; в 1772 г. мученик Арсений скончался и был похоронен у северной стены маленькой деревянной Никольской церкви. Монахи и богомольцы после смерти Арсения стали приходить к его жилью и могиле и молиться там, как на месте святом. Арсений Мациевич был канонизирован Русской Церковью уже в наше время. Распространились легенды о том, что Арсений жив и увезен в Сибирь. Известный сенатор екатерининских времен Лопухин, масон-мартинист, восхваляя императрицу, заметил: «Из дела Арсения видно, до чего и Великая Екатерина могла быть на гнев подвигнута».

Для помощи в продолжении церковных реформ императрица выбрала себе в 1765 г. нового обер-прокурора Синода бывшего ректора Московского университета Ивана Мелиссино; товарищем обер-прокурора чиновника особых поручений камер-юнкера Григория Потемкина. Из незначительной фигуры времен Петра I обер-прокурор при Екатерине становится «оком государевым», взявшим под контроль весь административный аппарат Церкви. Свою деятельность Мелиссино начал с попытки перевести в государственную собственность церковное имущество Украины, прежде всего Слободской ее части – губерний Харьковской, Воронежской, Екатеринославской и Курской. Однако осуществление реформы затянулось до 1788 г., и проведена она была не в полной мере. Мелиссино проявлял завидную активность – он представил Сенату ряд своих предложений и проектов: в 1767 г. он переслал в Синод 13 пунктов для проекта Нового Уложения, которые депутаты должны выполнять. В комиссию по подготовке Нового Уложения вошли в основном представители государственных учреждений, а от Церкви и духовенства только один депутат – член Синода. Пункты, представленные Мелиссино, позволяли иностранцам свободно исповедовать свою веру, раскольникам – публично совершать богослужения, предлагали исправить богослужебные православные книги, очистить Церковь от суеверий, касающихся отношения «непросвещенного народа» к мощам и иконам, прекратить содержание монахам, которые не приносят ощутимой пользы государству, отменить обрядовые обычаи поминовения усопших. На Мелиссино посыпались жалобы, и он был в 1768 г. уволен, а на его место Екатерина назначила бригадира Чебышева, известного как образованного безбожника; кроме того, он оказался казнокрадом. В XIX в. Филарет Московский писал по этому поводу: «Когда открылась растрата казенных денег, Чебышев с отчаяния кинулся в воду, да всплыл и, обсушившись, побрел по членам Синода с повинной». В 1774 г. на место Чебышева стал статский советник Акчурин, человек твердый и благочестивый. В это время кончалась пора вольнодумства императрицы, для которой тяжелым шоком явилось крестьянское восстание Пугачева.

Яркой личностью среди церковных иерархов екатерининского времени был московский митрополит Платон, сын дьячка подмосковного села. Успешно окончив московскую Академию, Платон стал учителем Троице-Сергиевой семинарии, а вскоре был назначен ее ректором. Когда Екатерина посетила лавру, Платон произнес блестящую приветственную речь, после чего императрица решила взять талантливого учителя и оратора воспитателем к сыну Павлу Петровичу, а затем – к его первой супруге принцессе Гессен-Дармштадтской Вильгельмине. В 1768 г. Платон возведен в епископы и в 1770 г. поставлен на тверскую кафедру. После победы русских над турецким флотом в Чесменском бою Платон произнес в Петропавловском соборе знаменитую речь. Спустившись к гробнице Петра I, он патетически воскликнул: «Но встань теперь, Великий Монарх, отечества нашего отец! Восстань и воззри на любезное изобретение твое. Оно не истлело от времени и слава его не помрачилась. Восстань и насладись плодами трудов твоих. Флот, тобою устроенный, уже не на море Балтийском, не на океане Северном. Он – в странах восточных, близ стен Константинопольских, т. е. в тех местах, куда ты нередко обращал око свое. Мы тебе как живому вещаем, слыши: флот твой близ берегов Азийских до конца истребил Оттоманский флот. Российские высокопарные орлы, торжествуя, именем твоим наполняют Восток и стремятся предстать пред стенами Византийскими!» Во время этой необычной речи, которую Екатерина тут же распорядилась перевести на ряд языков и переправить европейским правителям, Кирилл Разумовский шептал соседу: «Зачем он его зовет? Как встанет, так всех нас достанет!» Екатерина гордилась Платоном и познакомила его с приехавшим в Петербург Дидро. Между ними, по рассказам, состоялась такая беседа: «—Известно ли вам, святой отче, что философ Дидро утверждает, что Бога нет? – Об этом говорили гораздо раньше. – Когда же и кем? – Еще Давид сказал: Рече безумец в сердце своем – Бога нет». Во время управления московской епархией Платон, пользуясь благоволением императрицы, улучшил положение низшего слоя приходского духовенства, построил новые богословские школы и скит Вифании. Платон хорошо видел разрушительные для Церкви стороны секуляризации; он писал казанскому архиепископу Амвросию: «Все, кажется, идет к худшему. Не удивляюсь жалкому положению духовенства, зная, что привлечены светские начала, от чего проистекает все зло, именно им вверена вся власть. Нас ставят ни во что и не только хотят подчинить себе, но уже считают подчиненными. Боже Благий! Сколь тяжкий гнев твой мы привлекли на себе!» Последний период жизни Платона приходится уже на царствование Павла I и Александра I.