История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
А. Куприн называет его здоровым человеком, но с безумной, сумасшедшей тягой к убийствам, ко всему тому, что стояло на его пути. В его речах был страшный яд, он брал деньги у немцев для осуществления своих сатанинских планов, «призраки убитых по его приказанию людей его не тревожат. Пролитая им кровь его не душит. Его тёмный разум спокоен» (Там же. С. 139). Ленин обещает райскую жизнь для рабочих и крестьян, у Иоанна Грозного были просветления, у Ленина не бывает, «при нём нет никого, кто бы сказал ему правду. Наглый еврей Троцкий пляшет перед ним и разжигает всё больше и больше его ненависть к России» (Там же. С. 139–140), сумасшедший Ленин превратил Россию в сумасшедший дом. Говорят, что весь народ страдает от голода и разрухи, утверждают, что все в равном положении, все нищие, но и это ложная информация: известно, что при большевиках десятки миллиардеров и миллионы нищих. И Александр Куприн вспомнил, как в конце 1918 года ему пришлось быть на приёме в Московском Совете, бывшем старинном генерал-губернаторском доме, беседовать с председателем Совета Львом Борисовичем Каменевым (Розенфельдом), «видным лицом большевистского мира, человеком, кстати сказать, весьма внимательным, умным и терпимым». Его отозвали от рабочего стола для разговора с высоким монахом, «Константинопольским патриархом, приехавшим хлопотать за святейшего Тихона». «Но за время его отлучки, огядевшись вокруг, – продолжал А. Куприн, – я был не менее заинтересован и другим зрелищем. У задней стены, около большого стола, наклонившись над ним, стояли трое степенных козлобородых людей в косоворотках и высоких сапогах типа московских артельщиков. На столе были грудами навалены серебряные и золотые вещи – миски, призовые кубки, венки, портсигары и т. п., многие – в скомканном и сплющенном виде. Тут же помещались железные гарнцы, доверху наполненные золотой и старинной, времен императриц, монетой. Артельщики чем-то брякали, что-то взвешивали и записывали.
Я тогда же сообразил: «Так вот, значит, каким путём было выплачено германцам, по негласному пункту Брестского договора, двести сорок тысяч килограммов золотого лома, подвезённого к границе в пятнадцати вагонах!»
Но со времени этой уплаты прошло два года. Бессистемные реквизиции были оформлены в многочисленных декретах. Золото и бриллианты объявлены собственностью государства. Частным лицам разрешается оставлять у себя золотые вещи не тяжелее золотника и камни не свыше полукарата. Вещи, превышающие эти нормы, должны быть сдаваемы в казначейства или местные Советы.
В Совдепии нет ни одного взрослого человека «некоммуниста», не подвергавшегося тюрьме и предварительному обыску с попутной реквизицией драгоценных вещей. На то, что перепадает в руки комиссаров и их жён, правительство смотрит сквозь пальцы. Но оно не напрасно состоит из людей тонких и ловких. Предоставляя мелким агентам лакомиться пескарями и плотвичкой, красную рыбу, по безмолвному уговору, оно оставляет за собою. Таким образом оно и наложило тяжёлую лапу не только на сейфы, но и на все заклады ссудных касс и ломбардов – частных и казённых.
Мне теперь очень ясно, откуда берутся у большевиков те миллионы золотом, которыми они расплачиваются с раболепствующими, и те миллиарды, которые они хвастливо предлагают в виде залога и поруки в верности своих обещаний…» (Там же. С. 177).
Когда-то А. Куприн заказал сделать дамское кольцо: «В нём два александрита: один, побольше, около карата… другой, помельче, весом менее полкарата… По бокам первого камня – два крошечных бриллиантика…» (Там же. С. 178). В тяжкие минуты кольцо было заложено в ломбард и не выкуплено, оно досталось большевикам, «шайке заведомых убийц, сутенёров и мошенников, самозвано именующих себя русским правительством» (Там же. С. 179. Одна из последних публикаций в Гельсингфорсе: Александриты. Новая русская жизнь. 1920. 6 февраля).
В «Новой русской жизни» с 3 января по 9 июля 1920 года А. Куприн опубликовал следующие очерки и заметки: «Победители», «Голос друга», «Пророчество первое», «Христоборцы», «Пролетарские поэты», «Королевские штаны», «Слово – закон», «Противоречия», «Город смерти», «Самогуб», «Заветы и завоевания» – всё о том же, о провалах русского правительства.
Как-то, в 1919 году, А. Куприн был в гостях у одного знакомого на Аптекарском острове. Стояли светлые петербургские ночи, никто не спал, и Куприн увидел большой поясной портрет Троцкого и задумался о судьбе правителя России. Куприн зажёг свет и стал вглядываться в это лицо, «в котором так странно и противоречиво совмещены крайняя расовая типичность с необыкновенно резко выраженной индивидуальностью» (Куприн А. Троцкий. Характеристика // Новая русская жизнь. 1920. 19 января. Цит. по кн.: Голос оттуда. С. 157). Потом А. Куприн долго размышлял и над портретом и над тем, что говорили ему люди, знавшие Троцкого по работе и общению с ним. А. Куприн описал портрет Троцкого. Вглядываясь в личность на портрете, представил себе, что муравья, паука, клеща, блоху или москита он увидел под микроскопом, «с их чудовищными жевательными, кровососными, колющими, пилящими и режущими аппаратами», как если бы их увеличат и превратят в существо с человека ростом, и оно обладало бы «в полной мере человеческим разумом и волею», в этом случае можно было понять его «тогдашний ночной страх – тоскливый и жуткий»: «Я безошибочно понял, что весь этот человек состоит исключительно из неутолимой злобы и что он всегда горит ничем не угасимой жаждой крови. Может быть, в нём есть и какие-то другие душевные качества: властолюбие, гордость, сладострастие и ещё что-нибудь – но все они захлёстнуты, подавлены, потоплены клокочущей лавой органической, бешеной злобы. «Таким человек не может родиться, – подумал я» (Там же. С. 158). Далее А. Куприн прослеживает этот тип личности по всей мировой истории. А Троцкий «выскочил» в мировую историю по «слепому случаю» и был бы совершенно незаметной фигурой. «Но Судьбе было угодно на несколько секунд выпустить из своих рук те сложные нити, которые управляли мыслями и делами человечества, – и вот – уродливое ничтожество Троцкий наступил ногой на голову распростёртой великой страны, – продолжал психологический анализ А. Куприн. – Случилось так, что большевистская революция нашла себе в лице Троцкого самого яркого выразителя. В то же время она явилась для разрушительных способностей Троцкого той питательной средой, тем бульоном из травы агар-агар, в которой бактериологи помещают зловредные микробы, чтобы получить из них самую обильную разводку. Таким образом, фигурка, едва видимая невооружённым глазом, приняла исполинские, устрашающие размеры… В молниеносных кровавых расправах он являет лик истинного восточного деспота. Когда под Москвой к нему явились выборные от его специального отряда матросов-телохранителей с каким-то заносчивым требованием, он собственноручно застрелил троих и тотчас же велел расстрелять всю сотню… Он не творец, а насильственный организатор организаторов. У него нет гения, но есть воля, посыл, постоянная пружинность» (Там же. С. 161–163).
В Париж Куприны приехали 4 июля 1920 года, и уже 31 июля 1920 года А. Куприн напечатал очерк «Генерал П.Н. Врангель» (Общее дело. 1920. 31 июля), где дал точную оценку военному и гражданскому таланту генерала, который писал Деникину письмо, в котором призывал объединить усилия Белой армии и помочь Колчаку, терпевшему поражения в борьбе против Красной армии. Его не послушали и продолжили идти обречённым путём. Куприн напомнил своим читателям, что Врангели работают для своего нового Отечества со времён Петра Великого, они за царя, но никогда не уступят царскому своеволию и всегда поступят по совести офицера. А. Куприн одобрил назначение Врангеля командующим Русской армией после отставки и эмиграции Деникина.
6, 13 и 20 августа 1920 года в газете «Общее дело» был опубликован очерк «Русские коммунисты», в котором А. Куприн ответил на свой же вопрос: «Что же на самом деле представляют из себя эти 600 000 коммунистов, которыми ежедневно и так громко хвалится перед всем миром советская печать?» «Не забудем, что русский коммунизм идет не от любви, а от злобы, – продолжает размышлять о недавно виденном А. Куприн, – что русский коммунист, по заданию, предполагается существом, не только всегда готовым к убийству, но постоянно подстрекаемым и подстрекающим к нему, – человеком, у которого и сознание, и навыки характера, и тёмные инстинкты должны говорить: разрушение – единственная форма власти, смерть и голод – единственные средства управлять, кровь – цемент, связывающий товарищество» (Там же. С. 272). Размышления А. Куприна могут показаться субъективными и односторонними, но достаточно привести цифры расстрелянных и замученных по спискам ВЧК, и этого будет достаточно, чтобы поверить в справедливость этих мыслей. Продолжая размышления, А. Куприн ещё раз вернулся к личности вождя революции и написал очерк «Ленин» (Общее дело. 1920. 10 сентября). В сопровождающем очерк А. Куприна редакционном сообщении говорилось: «На страницах «Общего дела» не раз говорилось о Ленине как о цинике, хищном фанатике и преступном авантюристе. Еще недавно на этих же столбцах В.Л. Бурцев обрисовал мрачную фигуру Ленина, – Иуды, в цинизме своем дошедшем до исполнения приказаний германского генерального штаба, который пользовался услугами Ленина в разгар войны Германии с Россией.
Тупой, чёрствый, упрямый, фанатичный Ленин, словно маньяк, увлечён сейчас одной «идеей». Не глядя по сторонам, не замечая моря крови, он упорно и упрямо продолжает свой «опыт прикладной социологии» над живым телом России. Наша обескровленная и истощённая родина вот уже почти три года является предметом вожделений великого циника Ленина…» «Опыт характеристики» А.И. Куприна, не изменяя общего представления о мрачной и циничной фигуре Ленина, углубляет и расширяет существующее о нём мнение, давая яркие и образные черты жестокого средневекового циника, живущего и действующего в ХХ веке» (Там же. С. 668–669).
А.И. Куприн, прослеживая жизнь Ленина и сравнивая её с другими, отчётливо говорит о том, что Зиновьеву и другим нужны куриные котлеты, икра и доброе вино, а Ленину «ничего не нужно»: «Он умерен в пище, трезв, ему все равно, где жить и на чем спать, он не женолюбец, он даже равнодушно хороший семьянин, ему нельзя предложить в дар чистейший бриллиант в тридцать каратов, не навлекая на себя самой язвительной насмешки», но «есть другой соблазн, сильнейший, чем все соблазны мира, – соблазн власти» – «власть пролетариата». Ему всё равно, сколько погибнет пролетариата, а сколько «попадёт в неслыханное рабство, он – эта помесь Калигулы и Аракчеева – спокойно оботрёт хирургический нож о фартук и скажет:
– Диагноз был поставлен верно. Операция была произведена блестяще, но вскрытие показало, что она была преждевременна. Подождём ещё триста лет…» (Там же. С. 287).
Высказывалось и до этого, и после этого множество мнений. Это мнение одно из них. И Куприн ещё не раз обратится к личности В.И. Ленина. Узнав о смерти Ленина, А. Куприн тут же написал статью «Ленин» (Русская газета. Париж. 1924. 11 февраля), вернулся к оценке его личности, сожалея, что Ленин умер от болезней, а не предан великому народному суду, «с нелицеприятными защитой и обвинением». А через две недели в статье «Рака» (Русская газета. 1924. 25 февраля) А. Куприн надеется, что Ленин «не утерпел бы, встал из гроба», произнёс бы «страшную речь» на заседании Совнаркома: «Ну, не идиоты ли вы, занимающиеся кукольной комедией, постановкой памятников и перелицовкой городов, в то время когда судьба СССР висит на гнилой ниточке? На кой чёрт вам понадобилось заключать меня в стеклянный ящик и выставить для обозрения, как восковую Клеопатру в паноптикуме?» (Там же. С. 371).