История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Стихотворение цитируется по тексту, прочитанному самим О. Мандельштамом следователю ОГПУ. Следователь поправил его: вместо «кремлёвского горца» было написано: «душегубца и мужикоборца». Мандельштам ответил: «Это первый вариант».
После долгих и мучительных допросов в стенах ОГПУ, когда честный Мандельштам признался во всех «антисоветских грехах», неожиданно пришло сообщение от Сталина: «Изолировать, но сохранить…» Н. Бухарин, узнав о печальной судьбе Мандельштама, написал И. Сталину записку, в которой сообщил об этом аресте: «О Мандельштаме пишу ещё потому, что Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста Мандельштама – и никто ничего не знает». На письме Бухарина есть «резолюция» Сталина: «Кто дал им право арестовывать Мандельштама? Безобразие…» (Источник. 1993. № 2).
Коллегия ОГПУ приняла решение: выслать О.Э. Мандельштама в город Чердынь на три года. 28 мая 1934 года Мандельштама выслали в Чердынь, а 10 июня пересмотрели своё решение, и Мандельштам выбрал как место поселения Воронеж.
Литературной общественностью широко обсуждался звонок Сталина Пастернаку:
«Сталин. Дело Мандельштама пересматривается. Всё будет хорошо. Почему вы не обратились в писательские организации или ко мне? Если бы я был поэтом и мой друг поэт попал в беду, я бы на стены лез, чтобы ему помочь.
Пастернак. Писательские организации этим не занимаются с 27-го года, а если б я не хлопотал, вы бы, вероятно, ничего не узнали…
Сталин. Но ведь он же мастер? Мастер?
Пастернак. Да дело не в этом.
Сталин. А в чем же?
Пастернак ответил, что хотел бы встретиться и поговорить.
Сталин. О чем?
Пастернак. О жизни и смерти…»
На этом Сталин бросил трубку (См.: Шенталинский В. Рабы свободы в литературных архивах КГБ. М., 1995. С. 241. См. также: Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1999. С. 171–176).
У Сталина не было времени говорить о жизни и смерти. Это был политический лидер страны, которой угрожал весь мир, ему нужен был хлеб, продукты, чтобы обеспечить армию во время неминуемой войны, ему нужно было обновить вооружение армии, к нему в день приходили десятки авторитетных руководителей с десятками неотложных вопросов, ему нужно было решать сотни, тысячи вопросов куда более важных, чем предлагал ему Пастернак. Он резко осудил тех, кто арестовал Мандельштама, он дал ему возможность писать книгу. И он сохранил творческие условия М. Булгакову, А. Платонову, Н. Эрдману, наконец, О. Мандельштаму. «Сохранить, но изолировать» – это был православный гуманизм для Мандельштама, который в Воронеже писал свои прекрасные стихотворения, которые навечно вошли в историю русской литературы. Сталин поддерживал то, что соответствовало его политике. Он критиковал Булгакова, Шолохова, но видел в них талантливых людей, которые не умещались в схемы целесообразности его практической политики. Он поддержал Шолохова в его борьбе против лживых доносов на его друзей, вот почему Сталин был так жесток в разговоре с Пастернаком, который сделал вид, что плохо знаком с О.Э. Мандельштамом. Но это осудил не только Сталин, но и Надежда Мандельштам: в разговоре Сталина с Пастернаком, в её изложении, есть фраза: «Затем Пастернак прибавил что-то по поводу слова «друг», желая уточнить характер отношений с О. М., которые в понятие дружбы, разумеется, не укладывались. Эта ремарка была очень в стиле Пастернака и никакого отношения к делу не имела. Сталин прервал его вопросом: «Но ведь он же мастер…» (Мандельштам Н. Указ. изд. С. 172).
Н. Мандельштам вспоминает, почему О. Мандельштам написал стихи о Сталине в главе «Гибельный путь»: «Первый импульс можно назвать «не могу молчать»; «Вторая предпосылка для написания этих стихов – сознание собственной обречённости… Я не помню ничего страшнее зимы 33/34 года в новой и единственной в моей жизни квартире… денег нет, есть нечего, а вечером – толпа гостей, из которых половина подослана» (Там же. С. 186).
Первые слушатели стихотворения о Сталине, вспоминает Надежда Мандельштам, приходили в ужас и умоляли О. Мандельштама забыть стихи; некоторые слушатели утверждали, что автор не имел права писать такие стихи, ведь он одобрял революцию? Эренбург просто не признавал эти стихи, он называл их «стишками», называл их «одноплановыми и лобовыми». Резко возражал против этого стихотворения Пастернак: «Обрушился на меня… с целым градом упрёков… ведь он еврей!» Что здесь еврейского? – спросила Н. Мандельштам, но Пастернак «с ужасом отказался». Нельзя держать людей в ватной коробке, отвечает сегодня Н. Мандельштам, легче жилось тем, кто пытался приспособиться к тяжким временам. Ещё в 1927 году Надежда Мандельштам как-то сказала Пастернаку: «Берегитесь, они усыновят вас». И действительно, новое руководство щедро печатало Пастернака, он готов был на примирение, он искал литературную форму, которая даст ему положение и устойчивость в обществе. «Пастернак хотел дружбы, Мандельштам от неё отказался… Пастернак находился во власти центростремительной, а О. М. – центробежной силы. И литература соответственно обращалась с ними – благоволила сначала к Пастернаку и с первых же шагов уничтожала Мандельштама» – так точно и глубоко Н. Мандельштам определила творческие устремления Мандельштама и Пастернака, назвав их «антиподами».
О. Мандельштаму было тоскливо в Воронеже, он привык двигаться, без движения – ему смерть. Он бывает в Москве, в писательской среде, которая остро обсуждает судьбу О. Мандельштама. Весной 1938 года Литфонд дал ему путёвку в дом отдыха. Перед поездкой на отдых поэт был у генерального секретаря Союза писаталей СССР В. Ставского, который заверил его, что и с изданием сборника стихотворений вопрос будет решён. И тут же, 16 марта 1938 года, отправил письмо наркому внутренних дел Н.И. Ежову с просьбой «решить вопрос об Осипе Мандельштаме». Сопровождает это письмо Н.И. Ежову рецензия П. Павленко о новых стихах О. Мандельштама: «Он не поэт, а версификатор, холодный, головной составитель рифмованных произведений», критик одобряет только новые стихи о Сталине, которые в корне отличаются от стихотворения 1933 года.
3 мая 1938 года О. Мандельштам был арестован за антисоветскую деятельность. 17 мая на первом же допросе ему предъявлено обвинение, Мандельштам в антисоветской деятельности не признался и все обвинения отверг.
2 августа 1938 года Особое совещание при НКВД приняло решение заключить О. Мандельштама в концлагерь сроком на пять лет за контрреволюционную деятельность. 9 сентября из Бутырской тюрьмы выслан в северо-восточные исправительно-трудовые лагеря во Владивостоке. 12 октября прибыли в концлагерь. В середине декабря 1938 года О. Мандельштам написал Александру Мандельштаму письмо, в котором сообщил: «Здоровье очень слабое. Истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги – не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей» (Шенталинский В. Рабы свободы в литературных архивах КГБ. С. 249).
Осип Эмильевич Мандельштам скончался 27 декабря 1938 года в возрасте 47 лет.
Мандельштам О. Избранное. СПб., 2008.
Мандельштам О. Проза поэта. М., 2008.
Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1999.
Михаил Афанасьевич Булгаков
(3 мая (15 мая) 1891 – 10 марта 1940)
«Мне сразу стало ясно, что передо мной человек поразительного таланта, внутренне честный и принципиальный, очень умный, с ним, даже тяжелобольным, было интересно разговаривать, как редко бывает с кем. И люди политики, и люди литературы знают, что он человек не обременивший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью, что путь его был искренен, органичен, а если в начале своего пути (а иногда и потом) он не всё видел так, как оно на самом деле, то в этом нет ничего удивительного, хуже было бы, если бы он фальшивил» (Отдел рукописей Российской государственной библиотеки, бывшая Государственная библиотека им. В.И. Ленина. Ф. 562. Затем: Булгаков М.А. Письма. М.: Современник, 1989), – писал Александр Фадеев Е.С. Булгаковой 15 марта 1940 года, через пять дней после смерти Михаила Афанасьевича Булгакова. Если бы эти слова были сказаны при жизни М.А. Булгакова, в 20-х и 30-х годах, может быть, его жизнь сложилась бы по-иному… Но А. Фадеев вынужден был написать это письмо как руководитель Союза писателей (вероятно, не без подсказки Сталина или кого-либо из влиятельных руководителей государства, ведь пять дней он размышлял, чтобы выразить соболезнование «милой Елене Сергеевне»).
Фадеев только недавно познакомился с Булгаковым, видел писателя в тяжёлый период его болезни, именно тогда Булгаков поражал его «своим ясным талантливым умом, глубокой внутренней принципиальностью и подлинной умной человечностью». Фадеев хорошо знал пьесы и сатирические повести Булгакова и не принимал их содержания и их православный и общечеловеческий гуманизм, его неучастие в похоронах может быть понято «как нечто имеющее» политическое значение, как знак имеющегося якобы к нему «политического недоверия».