История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
«Вокруг ЕАК и газеты «Эйникайт», издававшейся комитетом, постепенно сгруппировались все еврейские писатели и журналисты, именно в с е, и это важно иметь в виду, многие деятели культуры и науки. Трудно назвать кого-либо из еврейских писателей страны, от молодых, начинавших в ту пору, до таких патриархов, как прозаики Дер Нистер или Бергельсон, кто остался бы в стороне от антифашистской работы, не писал бы для «Эйникайт» или по запросам зарубежных изданий, поступавшим в ЕАК из США, Англии, Мексики, Аргентины, Бразилии и других стран. И почти никто из авторов не избежал ареста, следствия, обвинительного приговора. Скажу даже так: не следует называть тех считаных, кого обошли репрессии и преследования: едва ли им доставило бы радость узнать, что в дни, когда преследовалась и обвинялась кровь, национальность, когда на плаху и на муку шли сотни людей, слепой случай сохранил их, уберег от страданий» (Борщаговский А. Обвиняется кровь. С. 40). А. Борщаговский ошибается, уверяя своих читателей, что обвинялась кровь. Это чисто политическое дело, говорящее о розни в воюющем обществе, а в войне против фашизма должно быть единство под руководством коммунистической партии. «Еврейский вопрос» продолжался с 1948 по 1952 год. 21 сентября 1948 года в «Правде» появилась статья И. Эренбурга «По поводу одного письма», в которой автор убедительно доказывал, что евреи – не нация, они ходом истории обречены ассимилироваться с теми народами, на территории которых они проживают, говорить и писать на чужом языке, усваивать их обычаи и нравы. Многих евреев это удивило и раздосадовало. Но И. Эренбург был тонкий политик, хорошо знал «кремлёвскую кухню»: единая еврейская нация Сталину была не нужна, уже видно было, что начинается так называемая холодная война. Арестованный С. Лозовский резко и красноречиво говорил о нелепости обвинений:
«Президиум ЕАК признан шпионским центром, это – вздор. Внутри президиума могли быть члены, которые занимаются шпионажем: если Фефер утверждает, что он занимался шпионажем, то это его дело, но чтобы этим делом занимался весь президиум – это политический нонсенс и это противоречит здравому смыслу. Как же всё-таки получились эти 42 тома (на судейском столе громоздились 42 тускло-синих, объёмистых следственных тома. – А. Б.), как получилось, что все 25 следователей шли по одной дорожке?.. Дело в том, что руководитель следствия, заместитель начальника следственного отдела полковник Комаров имел очень странную установку, о которой я уже говорил и хочу повторить. Он мне упрямо втолковывал, что евреи – это подлая нация, что евреи – жулики, негодяи и сволочи, что вся оппозиция состояла из евреев, что евреи хотят истребить всех русских.
Вот что говорил мне полковник Комаров. И естественно, имея такую установку, можно написать чего хочешь. Вот из чего развилось древо в 42 тома, которые лежат перед вами и в которых нет ни слова правды обо мне» (Судебное дело. Т. 7. Л. 77. Борщаговский А. С. 143). И добавлял: «Если у вас будет хотя бы пять процентов уверенности в том, что я на полпроцента изменил Родине, партии и правительству, я заслуживаю расстрела» (Судебное дело. Т. 7. Л. 258. Борщаговский А. С. 144). А в книге А. Борщаговского «Записки баловня судьбы», написанной чуть ранее, в 1991 году, автор рассказывает о трагической истории ЕАК, и в книге есть фраза, в которой автор явно перебарщивает суть трагедии: «Я обратился к материалам ЕАК и судьбе еврейской художественной интеллигенции, чтобы показать нечто существенно новое – то небывалое злодейство, за которым не просто цепь убийств, а единый замысел, планомерная подготовка к уничтожению всех еврейских писателей, всех сколько-нибудь заметных деятелей национальной культуры – к уничтожению их как этапу на пути к геноциду в отношении целого народа» (Борщаговский А. Записки баловня судьбы. С. 136–137).
Но это это только одна сторона дела. Проблема состояла не в судьбе евреев-литераторов, даже не в судьбе АЕК, а в национализме как еврейском, так и русском.
В это время укрепилось положение Дмитрия Трофимовича Шепилова.
Д.Т. Шепилов обучался в Московском университете, Институте красной профессуры, стал профессором, во время войны был политработником, закончил войну генерал-майором, вскоре стал главным редактором газеты «Правда», был на хорошем счету у И. Сталина как экономист-аграрник.
Однажды Сталин пригласил Шепилова «потолковать» и заговорил об учебнике по политэкономии. «– Ну, вот, – начал Сталин. – Вы когда-то ставили вопрос о том, чтобы продвинуть дело с учебником политической экономии. Вот теперь пришло время взяться за учебник по-настоящему. У нас это дело монополизировал Леонтьев (Лев Абрамович Леонтьев (1901–1974, член-корреспондент АН СССР (1939), экономист. – В. П.) и умертвил всё. Ничего у него не получается. Надо всё по-другому организовать…
И дальше в течение двух с половиной часов говорил почти один Сталин… В нашей ночной беседе Сталин затронул большой круг теоретических проблем…» (Шепилов Д. Непримкнувший. М., 2001. С. 30). Учебник политической экономии был написан группой учёных-экономистов года через два-три, Сталин редактировал, внося кое-какие поправки.
18 сентября 1947 года Д.Т. Шепилов был назначен начальником Агитпропа ЦК ВКП(б), сменив на этой должности Г.Ф. Александрова, который был «сам по себе умный и книжно-грамотный человек, – вспоминал Д. Шепилов. – Опытный педагог и пропагандист, Александров представлял собой типичный образец «катедер-коммуниста» (т. е. «коммуниста от профессорской кафедры»). Он никогда не был ни на какой практической работе ни в городе, ни в деревне. Не был он и на фронте. Окончил среднюю школу, затем философский факультет, затем он стал преподавателем философии, а вскоре – начальником Управления агитации и пропаганды ЦК и академиком… Возглавив Агитпроп после опустошительных чисток 1937–1938 гг., Александров и в аппарате ЦК, и на всех участках идеологического фронта расставлял своих «мальчиков». Все они были «со школьной скамьи», на практической работе не были, следовательно, не общались ни с какими «врагами народа». За границей тоже не были, следовательно, не являлись «шпионами, завербованными иностранными разведками». Принципов и убеждений у них не было никаких, поэтому они с готовностью прославляли любого, кого им предписывалось прославлять в данное время, и предавали анафеме тоже любого, кого указывалось ей предать.
Типичными для этого обширного слоя людей, выдвинутых на руководство участками духовной жизни общества, были заместители Александрова – П.Н. Федосеев, В.С. Кружков, главный редактор газеты «Известия», а затем «Правды» Л.Ф. Ильичёв, заместитель Александрова по газете «Культура и жизнь» П.А. Сатюков и многие другие.
Все они, используя своё положение в аппарате ЦК и на других государственных постах, лихорадочно брали от партии и государства полными пригоршнями все материальные и иные блага, которые только можно было взять. В условиях ещё далеко не преодолённых послевоенных трудностей и народной нужды они обзаводились роскошными квартирами и дачами. Получали фантастические гонорары и оклады за совместительство на всяких постах. Все они в разное время и разными путями стали академиками (в том числе, скажем, Л. Ильичёв, который за свою жизнь сам лично не написал не только брошюрки, но даже газетной статьи, это делали для него подчинённые)» (Там же. С. 73–74).
К тому же в роскошной квартире одного из деятелей был устроен «великосветский» дом терпимости, куда приглашали молодых актрис, балерин, студенток, где хозяйствовали Г. Александров, А. Еголин, В. Кружков… ЦК ВКП(б) резко осудил их поведение.
В июне 1947 года была обсуждена книга Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии», в ходе дискуссии выступал А. Жданов, а в сентябре 1947 года в Агитпроп пришёл Д.Т. Шепилов, внук крепостного крестьянина, сын рабочего, сам начинавший свой трудовой пусть рабочим – «гильзовщиком на табачной мастерской».
Д. Шепилов готовил материалы объективно, но в высших эшелонах власти их огрубляли, придавали им резкий, непристойный характер. Иной раз Сталин во время обеда или ужина бросит какую-либо фразу, а её тут же подхватывают и делают руководящим мотивом. Не раз задевали подобные реплики Сталина и Жданова, иной раз тот попадал впросак, как в 1946 году.
В это время интрига между членами Политбюро достигла своей самой высшей точки. 1 июля 1948 года Г. Маленков вернулся к исполнению своих прежних обязанностей, вновь был назначен на пост секретаря ЦК ВКП(б). Вместе с Л. Берией это был могучий союз.
Обострился конфликт вокруг имени академика Т. Лысенко. Сначала о нём заговорил Н. Хрущёв, потом его идеями увлёкся Сталин. На мартовском заседании Политбюро Сталин, не слушая возражений академика Несмеянова, поддержал идеи Т.Д. Лысенко. В апреле 1948 года Юрий Жданов, сын А.А. Жданова, выступил с докладом на Всесоюзном семинаре лекторов, проводимом ЦК ВКП(б), в котором подверг идеи академика Лысенко разрушительной критике. Доклад он показал Д. Шепилову, который тут же передал его Суслову. Стенограмму доклада после выступления тут же показали Сталину. Узнав об этом, А.А. Жданов упрекнул Шепилова, что он не согласовал этот доклад с ним. На заседании Политбюро Сталин, указывая на текст доклада, спросил: