История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
По сведениям биографов, повесть «Москва – Петушки» была написана с 19 января по 6 марта 1970 года в редкие минуты трезвости, в 1973 году опубликована в Израиле, в 1977 году в Париже, переведена на многие языки. В 1985 году в журнале «Континент» была опубликована пьеса «Вальпургиева ночь, или Шаги командора», перепечатанная в журнале «Театр» (1989. № 4) – эта пьеса о советской психической клинике, «где царствуют антисемитизм и беспредельная грубость» (В. Казак).
«Даже в пьяной брани в адрес страны он оставался до предела русским», – писал критик и биограф В. Бондаренко.
«До предела русской» явилась и Вера Галактионова со своими первыми книгами – сборником рассказов и повестей «Шаги» (1985) и романом «Зелёное солнце» (1989), изданными в Алма-Ате в издательстве «Жалын». Известный русский писатель Василий Росляков с «радостью» приветствовал появление молодого, талантливого прозаика, мало кому известного: «Повесть «Шаги» – это повесть-раздумье. В центре её – два героя: умерший десять лет назад Илья, бессребреник, «тихий поэт», – и жадно обогащающийся племянник его Кирюша, которого Илья вырастил. День поминок стал для Кирюши днём пересмотра всей своей жизни, тревожным днем суда памяти… Достоинство и своеобразие книги Веры Галактионовой – это глубинное знание, со всей подноготностью, быта и бытия простых людей. Когда автор пишет о молодых и пожилых людях, о стариках и старухах, она входит в такие подробности житейских обстоятельств, в такие тонкости быта, часто скрытые от постороннего взгляда, так достоверно и тонко передаёт чувства, думы, поведение своих героев, что невольно кажется, что все эти жизни были прожиты самой писательницей». Любопытен эпизод, когда восьмиклассник Илья искренно сказал выступавшему в классе поэту то, что думал: «Я оба ваших сборника прочитал по нескольку раз – всё искал хорошее… Стихи изнутри как будто пустые совсем». Конечно, тут же возник скандал, рассердилась учительница, недоволен был и поэт, которому восторженно хлопали в классе. Илья – «со странностями», подвела черту учительница. Илья прочитал у Гегеля точное выражение – «Сущность духа – свобода», так и поступал, не кривя душой.
И ещё один интересный эпизод из повести… Студент исторического факультета Вовка Макаров пришёл как-то к Казаковым и сообщил, что он со всеми в разладе, с отцом, с девушкой, со своим вузом. Иронизировал по поводу своей будущей карьеры: «Я никогда не позволял себе роскоши поступать так, как мне хочется. Жил не я – Владимир Макаров, жил он – сын директора школы Фёдора Игнатьевича Макарова. А я? Я когда же? Вчера вдруг подумал: «А если никогда?» Живу я – студент. Завтра буду жить я – аспирант, и делать только то, что положено аспиранту, с этим всё и соизмеряя. Послезавтра – доцент… А я – не соотнесённый ни с каким местом в этой жизни? Я – как таковой?» (с. 127). Илья возражает – не чертите «вокруг себя меловые круги всевозможных запретов». Но – «у нас свои законы», о которых с яростью говорит мать Владимира Макарова. Вовочка, конечно, покорился напору матери.
Это типичный случай молодого бунтарства, который так и заканчивался, как иронически обрисовал Вовка в самом начале беседы.
В романе «Зелёное солнце» автор устами простой женщины Екатерины Анохиной рассказывает о своей нелёгкой судьбе. Екатерина прожила жизнь в тяжких условиях, от коллективизации до нынешних дней, и сохранила чистоту души, высоту нравственных помыслов и постоянную готовность к труду, куда бы судьба её ни посылала. В день её рождения, в 1921 году, ушёл из-под расстрела врач Аркадий Ильич Тарутин на её роды, а виноват он был в том, что укрыл в своем доме «какого-то большого учёного из Петрограда», который был связан с «эсерами-мятежниками», эсера-мятежника расстреляли, а Тарутина, тоже приговорённого к расстрелу, под конвоем увели к роженице, потом – ещё роженица, потом вылечил коммуниста, так и остался жив, простили. «Всем миром, считай, его прикрывали, – рассказывает Екатерина Анохина. – А потом и помилование какое-то ему оформили. И, видно, судьба ему навстречу шла. Потому что ведь – случись, умер бы тот коммунист? Ну и Тарутину бы сразу крышка» (Галактионова В. Зелёное солнце. Алма-Ата, 1989. С. 23).
Так откровенно и в простодушной манере начинается повествование Екатерины Анохиной, которая вспоминает наиболее яркие эпизоды из своей сложной и противоречивой жизни. Порой эти эпизоды ей не совсем понятны и ясны, но она без умысла рассказывает о них, а уж современный читатель, сопоставляя историю с повествованием, сам делает выводы.
Так Екатерина вспоминает Павла и Лёню Тарутиных: «Вот вроде и по характеру – твёрдые и умные, а – жалостливые. Тогда через жалостливость свою многие на тот свет отправлялись. Тогда непримиримость нужна была. Чтоб уцелеть-то. Уж только делай скорей, как говорят, и как от тебя требуют. А рассуждать – ох, нельзя было… Такие своей смертью не умирали» (Там же. С. 24). Это одна из важнейших идей романа, в которой высказана главная мысль того времени – о противоречии, остром конфликте гуманизма православного и гуманизма пролетарского, который ради достижения своих целей безжалостно расправлялся с противниками, «жалостливыми».
Рассказывая о Лёне Тарутине, с которым дружила, хотя он на два года был старше её, Екатерина вспоминает, как Лёня любил бывать в конюшне после раскулачивания, туда поместили шестёрку породистых лошадей, кулак Наумов в эту шестёрку лошадей «разве только самого себя не вложил: так лошадей любил – пуще всего любил». «Никогда я больше таких лошадей в жизни не видала, как наумовская шестёрка эта. Всё село смотреть выходило – летят и земли не заденут. И смотреть – сердце от красоты заходится». И Лёня Тарутин, увидев, как конюх Прохор жестоко обращался с наумовскими лошадьми, оставшись наедине, стремился замолить грех Прохора: «И вот помню, суёт он крапиву-то лошади этой избитой, а она – хоть бы шелохнулась. Голова опущенная, грива свалялась, а по морде – диво дивное – слеза бежит. Видали вы когда-нибудь, чтобы лошади плакали? А я вот видала…» Неожиданно вернувшийся Прохор жестоко наказал Лёню Тарутина, и о Лёниной жалости узнала вся деревня. А завершается этот эпизод тем, что на пионерском собрании выбирали председателя отряда, все закричали, что Лёню Тарутина нужно избрать председателем, по всем статьям он наиболее подходящая кандидатура. Но встала директорша и сказала: «Нет, ребята, насчет Тарутина давайте подумаем вместе. Есть у Тарутина, товарищи, тёмное пятно… А какая у него, товарищи, сознательность?.. А классовое чутьё его где было, когда он, товарищи, кулацких лошадей подкармливал?.. Беречь каждую колхозную лошадь – значит беречь общее колхозное, ребята, добро! Но одно меня, как сельского народного педагога, настораживает, и я с вами сейчас, как с равными, этими сомнениями своими делюсь: почему Тарутин подкармливал и жалел не крестьянскую беспородную лошадёнку, замученную произволом, а именно кулацкую, породистую?.. А я, товарищи юные пионеры, предлагаю избрать Стёпу Одинца. Он из бедноты произошёл, и я уверена: у него чутьё – никогда не подкачает!» (Там же. С. 27).
Пионеры знают, что Стёпа – ябедник, а выбрали его.
Екатерина Анохина обладала потрясающей памятью, могла прочитать страницу и тут же в точности воспроизвести её по памяти. С точностью изложила и судьбу раскулаченных Наумовых: «…всю их семью, осенью уже поздней, на подводы погрузили и – в двадцать четыре часа вывезли: что на себя одеть можно было, то им и оставили»: Наумов запил, красавица дочь Аннушка через год умерла от туберкулёза, мать сохранила из четверых маленьких детей только двоих, сама ослепла в киргизских степях.
Так завершилась судьба Тарутиных, Наумовых и Степушки Одинца во время Гражданской войны, коллективизации и перед самым началом Великой Отечественной войны. В острой борьбе победил пролетарский гуманизм, с его пролетарским чутьём и беспощадностью к человеку.
После Великой Отечественной войны Екатерина Анохина услышала однажды разговор Павла Тарутина и Степана Одинца, вернувшихся с фронта. Павел сожалел о судьбе одного талантливого солдата-механика, попавшего под расстрел: «Кто вправе отнимать человеческую жизнь из-за четырёх слов? Кто? Это шельмой, мерзавцем, человеконенавистником надо было быть, чтобы за эти слова мальчишку к стенке толкнуть… И кто больший урон нашей армии нанёс – тот, кто четыре слова сказал, или тот, кто солдата советского уничтожил?» Степан Одинец возражает Павлу Тарутину, мол, расстреляли органы власти, нельзя панику разводить, «а в жизни под власть лучше голову не совать: оттяпают… Ты знаешь, что с теми стало, кто позволил себе больше. Такая порода – н е в ы ж и в а е т, отбор идёт». Павел возмущен: «Племя холуёв вырастим. Мы и вырастим! Этого же потом десятилетиями не вытравить рабства в душах! На генетическом уровне раба сформируем и взрастим, думать отучим, а значит, и болеть, действовать, и созидать отучим! Спохватимся, скажем им через полсотни лет, новому, выращенному нами племени: думайте! болейте! созидайте! Они и засуетятся, взращённые нами люди, да по-рабски засуетятся: чего изволите… Вот тогда и увидим, чего натворили!» (Там же. С. 67—68).
В романе происходит много событий, прослеживается много судеб, счастливых и не очень: Павел Тарутин стал ректором, Степан Одинец защитил диссертацию, читал даже лекции, жил на квартире Анохиной, украл все книги из библиотеки у Тарутиных, но остался бездетным, одиноким стариком, оказался пустым, ничтожным человечком, привык что-то получать от людей, от общества, но в сущности так ничего и не дал. Он собрал коллекции, альбомы, приглашал красивых женщин. Однажды он спросил: «– Скажи-ка мне напоследок, – странно каменея лицом, спросил он вместо этого, – … бывает на свете… зелёное солнце?.. А?
Она подняла недоумённые глаза. И улыбнулась.
– Да. Какой ты смешной… Да. А что? – И старательно объяснила: – Знаешь, белые, самые белые, невероятно просты белые кувшинки… У Клода Моне. Так ведь и тут. Да вот же, «Белая лошадь» у Гогена!
– Которая – зелёная? – без иронии уточнил он» (Там же. С. 264). А через двадцать лет после этого Вера Галактионова, написав ещё интересные книги в ХХI веке, вернулась к ХХ веку и кое-что весьма существенное пояснила в своём творчестве.
Отвечая на вопрос, что подточило Советскую империю в первую очередь и что изменилось в её творчестве за это время, Вера Галактионова сказала: