История с продолжением
Шрифт:
– Юра, он ещё жив, – Валентина поднялась с колен, – но я ничего не смогу одна сделать… Звони скорее шефу и проси сюда всё, что он может дать. Объясни ему, что произошло, что стреляли в голову, в грудь… и что он умирает…
Валентина сокрушенно покачала головой. Она и вправду ничем не располагала. Прямое попадание в голову с расстояния в метр… “Он не выживет, – пронеслась у неё мысль, – это просто невозможно”. Она прикрыла Пятого своей курткой и обернулась к молодому надсмотрщику.
– Как ты додумался до такого? – спросила она. – Тебе же дали все документы, велели ознакомиться… – Валентина
– Это агония, – с отчаянием в голосе проговорила она – Не успеют… Коля, Андрей, закройте дверь и не впускайте сюда Лина! Он свихнется…
Пока Андрей держал трещащую под ударами дверь, пока ждали бригаду скорой, вызванную Юрой, пока Валентина безуспешно пробовала что-то сделать, у неё появилась жуткая уверенность, что всё уже напрасно. Она прекрасно видела, что при каждом вдохе воздух, вместо того, чтобы идти через рот или нос, со свистом всасывается через раны в груди…
Бригада приехала очень быстро, примерно через двадцать минут. Пятого перенесли наверх и Валентина оказалась за дверью, впервые за два года работы на этом предприятие. Её не слишком вежливо оттеснили в сторону и Пятым занялись сразу трое врачей. Валентине пришлось помогать Лину, который находился в состояние аффекта. Он разбил себе руки о дверь, потом ему не дали даже подойти к Пятому и при этом поколотили, после он всё же прорвался и увиденное совершенно выбило его из колеи. Он никого к себе не подпустил, кроме Валентины, которая сумела таки обработать ему раны на руках и немного успокоить. Теперь Лин сидел на корточках, привалившись к серой стене, в углу, закрыв руками голову и иногда вздрагивая. Валентина ходила взад-вперёд по коридору. Прошло уже два часа. Ещё через час в коридор вышел один из врачей.
– Ну, что? – с волнением спросила Валентина.
– Живет на аппаратах, – ответил тот, – посмотрим… Мы его прооперировали, но голову пока не трогали. Если доживёт до вечера, вызовем нейрохирурга и посмотрим, что осталось от мозгов…
– Можно вас на секунду? – спросила Валентина. Врач кивнул, они отошли в сторону. – Поймите меня правильно, но вон тот парень в углу – его друг и я хотела бы попросить… – Валентина замялась, – не говорить в таком духе… пожалейте человека…
– Хорошо, о чем речь. Что ещё? Вы говорите, не стесняйтесь…
– Что ни будь успокоительное для него, если можно… И… скажите мне, ради Бога, хоть какая-то надежда есть?
– Не знаю… Когда в голову стреляют с столь малого расстояния, обычно можно с уверенностью сказать, что мозг мёртв, разрушен, это необратимо. Но он дышит, плохо, правда, давление и температура пока стабилизировались. Может и выживет. Но… скорее всего, будет… как трава.
– Почему?
– Погодите-ка. Вон, Павел Васильевич идёт, я с ним поговорю и вернусь к вам, хорошо?
Валентина кивнула и пошла обратно, к Лину.
– Ну, как ты? – спросила она. Лин посмотрел на неё полными слёз и отчаяния глазами. – Доктор сказал, что он поправиться… наверное… Сейчас дам лекарство, тебе станет полегче…
– Не надо… – Лин опустил голову, – я всё слышал…
Он снова закрыл лицо руками и отвернулся к стене.
До Валентины долетели обрывки фраз
– … и я решил, что это пока – оптимальный вариант. Мы проверим активность мозга, если хоть что-то есть, будем продолжать. Если нет – просто отключим аппараты. Вы согласны?
– Пожалуй, вы правы. Постарайтесь, конечно. Всё, что от вас зависит, что в ваших силах…
Подошедшая Валентина перебила говорившего:
– Я… простите, но это важно… Если вы решите, что он… ну… Что лечить уже бесполезно, что мозг умер… то, если можно, если он хотя бы сможет сам дышать, отдайте его мне… Я сумею обеспечить и уход и обслуживание… не ради него, ради Лина… его жалко очень, он тогда… может с собой покончить, я в этом почти уверенна. А так он хоть на что-то будет надеяться…
– Мы пока не думали об этом, хотя тут есть некий здравый смысл, – не оборачиваясь к Валентине, произнёс Павел Васильевич, – это интересно. В общем-то, спасайте то, что сможете.
Он ушел. Валентина осталась с врачом.
– Пока мы с вами одни, хоть расскажите, как там, – попросила она, – какой-нибудь шанс есть?
– Я же всё уже сказал. Остановили внутреннее кровотечение, он ведь потерял очень много крови, позашивали дыры. Дышит плохо, отказывают почки. Отвезти его в город хотели, но не получилось – он не транспортабелен. Вечером приедет сменная бригада, мы его к тому времени подготовим, они будут делать трепанацию и думать, можно ли помочь.
– Я даже толком не посмотрела, куда этот мерзавец попал, – сказала Валентина, – что там было?
– Одно – в живот, пуля засела в тканях, пришлось удалить часть кишечника. Две пробили правое лёгкое, прошли навылет, открытый пневмоторакс. Там мы ещё вытаскивали по кускам осколки рёбер. И ещё одна… Чего говорить-то? Я удивляюсь, каким образом мы вообще смогли что-то сделать. Хотя, по-моему, он как был при смерти, так и остался.
– Он крепче, чем кажется. Может, и выживет.
Врач с сомнением хмыкнул и пожал плечами. Судя по выражению его лица, он сильно сомневался, что пациент дотянет даже до вечера.
– Можно Лину на него взглянуть? – спросила Валентина. – А то он места себе не находит, как бы рехнулся совсем…
– Давайте ещё полк солдат сюда позовем! – возмутился врач. – Для комплектации… Вы все тут с ума, что ли, посходили? – он понизил голос почти до шепота, – этот ваш шеф не то, что вы, просил, нет, он приказал пустить седьмого во время операции в комнату. И так приходиться работать в жутких условиях, при плохом свете, да ещё чтоб под локоть толкали посторонние?
– Лин – не посторонний. Просто он сможет лучше любого прибора определить, имеет ли смысл продолжать оперировать. Про телепатию слыхали?
Врач вдруг схватил Валентину за плечо и притянул к себе, да так резко, что она едва устояла на ногах.
– Молчи, дура… – прошипел он, – если ты в своём уме – молчи! Ты хоть соображаешь, что ты делаешь? С кем я только что разговаривал?… Конечно, я пущу его. Я сам этого хотел, как никак мы с ним знакомы… раньше были знакомы… Но запомни! И придерживайся для всех этой версии: пустил только из жалости. Он разбил руки, перенервничал и я его пожалел. Ни о какой другой причине не может быть и речи… Плакать умеешь?