История вторая: Самый маленький офицер
Шрифт:
— Пусти, — прошептал Сиф, попытался оттолкнуться руками, но Тиль лишь посмеялся, крепко взял за запястья — откуда только сила взялась!
— Не вырвешься, Сив, не исчезнешь никуда больше.
— А что это нарисовано? — вытягивая шею, чтобы увидеть, мольберт, спросил Сиф, неловко попытавшись сменить тему.
— Рано пока знать тебе. Подожди чуток, — и с прежним смехом Тиль толкнул офицерика на диван, строго наказав: — Не шевелись, мне рисунок окончить надо. С натуры оно удобнее.
— Да-а, — задумчиво подал голос забытый Ивельский. — Значит, к тебе всё-таки сдарий фельдфебель пожаловал.
— Ко мне, Стефан Сергич, — отозвался Тиль, довольный донельзя, словно кот, выклянчивший недавно себе вкусный кусочек и теперь сыто и благодушно мурлычущий. — К кому ж ещё!
— Дверь только к себе изредка закрывай, — строго пожурил старик, тоже несдержавший улыбки. — Мало ли, что случится.
— Ах, с вами в соседней квартире мне спокойно, как за десятком таких дверей! — сказать, что Тиль льстит, не поворачивался язык, уж слишком умильное выражение лица у молодого человека было. Даже старик перестал ворчать, вздохнул, бросив взгляд на сидящего Сифа, и вышел, прикрыв за собой в квартиру дверь.
— До свиданья! — вдогонку крикнул было мальчик, но Тиль недовольно к моему подскочил:
— Я же просил: не шевелись!
— И долго мне так сидеть? — поинтересовался Сиф, глядя, как Тиль снова ставит на ножки мольберт. Теперь ему стало ясно, отчего художник щеголял такой «двухцветной» кожей: за мольбертом могли загореть только спина да внешние стороны рук, остальное, включая лицо, оставалось загаром нетронутым.
— Совсем чуть-чуть, — отмахнулся художник, поднимая с пола уголь, и жалобно объяснил: — Мне только набросать пару черт — и всё!
И действительно, не успел Сиф разозлиться со скуки, как мольберт был аккуратно отставлен в сторону, и Тиль, отложив уголёк в сторону, поднял с пола замеченную Сифом ещё вначале лимонно-жёлтую тряпку, оказавшуюся длинной яркой футболкой. Скомкал её в руках, да так и не натянул — жарко было слишком Тилю, жарившемуся только что на солнце.
— Всё, — объявил он весело. — Хватит. Потом докончу.
Сиф неуверенно поднялся с дивана и потянулся: всё-таки, сидеть неподвижно, пусть и недолго, тяжело. Тиль лишь фыркнул смехом и сел рядом, потянув Сифа за плечо, чтобы откинулся на спинку дивана:
— А ты не больно-то и вырос. Сколько тебе уже?
— Пятнадцать, — помрачнел юный фельдфебель, касаясь одной из самых болезненных своих тем. Поэтому и выпалил резко: — Сам знаю, что года на три меньше дашь!
— Ну, три-не три, но год-полтора — точно. Не обижайся! — и, завладев правой рукой мальчика, Тиль принялся играть с пальцами, забавляясь происходящим, как ребёнок.
— Отпусти! — Сиф сердито выдернул руку. — Просил же беспокойные руки держать в карманах!
— Ты про лицо говорил тогда… — принялся оправдываться Тиль. — Что, руку тоже трогать нельзя?
— Я не люблю, когда меня начинают теребить и трогать, как настенный ковер с бахромой!
— Ишь ты как, — надулся Тиль, отворачиваясь. — Стараешься тут, рисуешь до боли знакомую рожу…
Бормотание становилось всё неразборчивее, под конец Тиль уже чуть слышно бубнил себе что-то под нос, но понять нельзя было ни слова. Сиф подрастерял свою сердитость и неуверенно, словно готовую взорваться мину, тронул отвернувшегося художника за плечо. Взрыва не последовало, но это Сифу тоже не понравилось: похоже, Тиль совсем разобиделся.
— Эй, ну ты что! — испугался Сиф. — Я же не нарочно, я же не знал, что тебя это так заденет. Ну Ти-иль… — он принялся его тормошить, под конец нашёл руку художника — узенькую ладонь, загорелую только с внешней стороны — и, затаив дыхание, вложил-всунул в неё свою, с трудом сплёл пальцы… И ладонь Тиля с неожиданной силой сжалась, так что Сиф даже охнул.
— Сив, не пропадай никогда! Без тебя плохо, — зашептал Тиль, даже не поворачивая головы.
— Не пропадаю, — растерянно пробормотал мальчик. Ему захотелось потрогать лоб Тиля, показалось, что у того жар. Уж больно горячо он говорил, словно в бреду забывшись.
— Смотри! — Тиль вскочил, едва успев разжать руку, иначе бы дёрнул Сифа вперёд, и, подбежав к стеллажу у стены, схватил какую-то папку. Всё так же рывком, стремительно вернулся, оттянул резинки назад, раскрыл папку и высыпал содержимое — листы бумаги — прямо на диван. Это были наброски углём, на светло-бежевой бумаге. Лица, взгляды… И со многих листов на Сифа глядело его собственное лицо — только злое и совсем детское.
— Смотри! Это ты, это Кап, это Крыс — он потом к нам пришёл, под самый конец… а это снова ты и Кап! — перебирал листы Тиль, жадно вглядываясь в рисунки. — Я это рисовал почти сразу, как всё закончилось… Нас, оставшихся, пытались по детдомам распихать, но вышло не всех. Да и в детдоме… Знаешь, какие они там зашуганные? А кто посмелее — со мной всё равно, разве поспоришь? — художник рассмеялся, поглаживая пальцем чистое поле на очередном наброске. — Шакалы сильные, слабак — враг. Ну, ты и сам помнишь.
— Помню, — задумчиво кивнул Сиф, украдкой разглядывая друга. Тиль сам был — такой же набросок углём на бежевой бумаге, торопливый и не совсем аккуратный. И то ли знал, то ли просто чувствовал — неспроста в одежде предпочитал всем цветам угольный, только футболка выбивалась. Правда, сейчас лимонно-желтая тряпочка вновь валялась на полу у мольберта…
Но в отличие от своих набросков, Тиль, казалось, внутри нёс огонь — жаркий, бешеный, от которого сам почти дрожал. Пламя проступало сквозь угольки глаз, дикое, как пожар, но… кажется Сифу это или нет, но хотелось огню стать сердцем домашнего очага, а не лесного пожара. Хотелось быть тихим и смирным, потрескивать на заботливо подкладываемых поленьях, а не выть, облизывая лесные деревья.
Только вот с таким рвением не сожжёт ли пламя дом ненароком, если попытается попасть в очаг?
— Рисовал и рисовал, день за днём, — Тиль уже успокоился, улеглось пламя, только лениво потрескивало, высылая изредка на разведку в воздух снопы искры. Человек-набросок аккуратно собирал листы и складывал в папку. — Страшным оно было, наше детство. Не хочу, чтобы снова война была! Зачем здесь русские?! — он беспомощно взмахнул руками, положил-выронил папку на пол.
— Потому что здесь Выринея, — тихо ответил Сиф. Он-то, в отличие от Заболотина, плохо ещё понимал про «военную политику безопасности границ», поэтому говорил так, как сам видел. — Забол выбрал протекторат Империи в своё время, и Империя помогает, как может.