Итальянец
Шрифт:
К поведению сына маркиза была в последнее время тем более чувствительна, что с ее супругом завел разговор
на матримониальную тему видный аристократ, отец девицы, которая, вне всякого сомнения, была бы достойна назваться дочерью также и семейства Вивальди. К тому же названная молодая особа располагала значительным состоянием — немалое достоинство в глазах маркизы, чью суетную страсть к роскоши не удовлетворяли более доходы семейства Вивальди, сколь бы велики они ни были.
И вот, в то время как маркиза с раздражением обдумывала поведение сына в деле, почитаемом ею жизненно важным как в отношении ее меркантильных интересов, так и фамильной чести, прибыл
Отыскать Скедони не удалось. Между тем маркиза пребывала в таком состоянии, что ничтожнейших обстоятельств было довольно, чтобы довести ее до крайнего раздражения. Изнывая от желания облегчить свое сердце как можно скорее, она вновь и вновь посылала слуг за духовником.
— Не иначе как хозяйка уж очень сильно согрешила, — говорил слуга, дважды за последние полчаса успевший побывать в монастыре. — Видно, совесть не дает ей покоя, полчаса вытерпеть — и то не под силу. Богатым хорошо: греши себе сколько хочешь, а потом дукат-другой — и ты снова невинен как младенец. А вот нам, беднякам, чуть ли не по месяцу приходится замаливать каждый грех, да и то, только если хорошенько себя побичуешь.
Под вечер Скедони явился и подтвердил худшие опасения своей духовной дочери. До него тоже дошли вести о бегстве Эллены, о ее пребывании на берегах Челано и о свершившемся там браке. Каким образом до него дошли эти известия, монах поведать не пожелал, но привел немало убедительных подробностей в подтверждение своей осведомленности и всем своим видом показывал, что не питает ни малейших сомнений в подлинности изложенного; маркизе оставалось лишь разделить его уверенность, вследствие чего ее злоба и отчаяние вышли за границы приличия.
С тайным удовлетворением наблюдал Скедони за неистовством ее чувств; он понял, что наступил час, когда он сможет подчинить эти чувства собственным целям, добиться, чтобы маркиза не в силах была обойтись без его содействия, и тем самым получит долгожданную возможность отомстить Вивальди, не теряя расположения его матери. Менее всего желая облегчить страдания маркизы, Скедони делал все, чтобы возбудить ее негодование и уязвить гордость, но добивался своего при помощи столь неприметных маневров, что казалось, он елико
— Он, безусловно, совершил опрометчивый шаг, — говорил духовник, — но он еще слишком юн, чтобы предвидеть последствия своих поступков. Он не способен постичь, какой ущерб причинен будет родовой чести, сколь пострадает его положение при дворе и в кругу людей знатных, равных ему по рангу, — и даже среди тех самых плебеев, до которых он вследствие своего легкомыслия снизошел. Опьяненный юношескими страстями, он пренебрегает благословенными дарами, оценить каковые может лишь мудрость и опытность зрелых лет. Он отвергает эти дары лишь потому, что не видит, как много они значат в обществе и как сильно он унизит себя в глазах окружающих, если легкомысленно откажется от этих даров. Несчастный молодой человек; не менее, чем порицания, он достоин жалости!
— Ваши снисходительные речи, почтенный отец, — ответствовала маркиза с досадой, — говорят о вашем добром сердце, но в то же время служат невольным свидетельством извращенности ума моего сына и глубины тех несчастий, какие он навлек на свое семейство. Мне отнюдь не утешительно знать, что его падение является следствием заблуждения рассудка, а не сердца; важно лишь то, что оно свершилось и исправить случившееся никому из смертных не под силу.
— Не торопитесь с таким утверждением, дочь моя.
— О чем вы, святой отец?
— Некоторые возможности все же остаются.
— Укажите их, отец мой. Я их не вижу.
— Нет, госпожа моя, — хитроумный Скедони взял свои слова назад, — я ни в коей мере не убежден, что таковые возможности имеются. В заботе о вашем спокойствии и о чести вашего дома я так цепляюсь за малейшую надежду, что, быть может, только тешу себя вымыслом о таких возможностях. Позвольте мне подумать… Увы! Придется претерпеть этот — спору нет, суровый — удар судьбы, отвратить его нет средств.
— Это жестоко, отец мой, — внушить надежду и тут же объявить, что она несбыточна.
— Вы должны простить меня, дочь моя, но каково мне видеть семейство древнее и благородное ввергнутым в унижение безумством легкомысленного юноши, как не испытывать при этом печали и негодования, не озираться в поисках средств — пусть самых отчаянных, — могущих избавить знатный род от падения в пучину позора. — Монах замолк.
— Позор! — вскричала маркиза. — Отец мой, вы… вы… Позор! Суровое слово, но… что поделаешь? — справедливое. И мы должны претерпеть его? Неужели это действительно так?
— Спасения нет, — холодно ответствовал Скедони.
— Боже праведный, и не существует закона, чтобы объявить недействительным или, по крайности, покарать подобный преступный брак?
— Об этом остается лишь сожалеть.
— Женщина, навязывающая себя благородному семейству с намерением его обесчестить, — продолжала маркиза, — заслуживает наказания едва ли не наравне с государственными преступниками, ибо тем самым она подтачивает столпы, на которых покоится государство. За это она должна поплатиться…
— Наравне с преступниками, дочь моя, наравне, без всяких «едва ли». И заслуживает она смерти.
Ненадолго воцарилось полное молчание, а затем духовник добавил:
— Ибо то, что она разрушила, восстановимо лишь ценой ее смерти. Только смерть ее может восстановить величие поруганного родословного древа.
Скедони вновь замолк, но, не дождавшись, пока заговорит маркиза, добавил:
— Меня часто удивляло, что наши законодатели не осознают справедливости — и необходимости — такой меры!