Итальянец
Шрифт:
— Когда речь шла о выборе удобного места, вы упомянули…
— Да, да, — пробормотал исповедник по-прежнему в раздумье, — в одной из комнат этого дома…
— Что там за шум? — прервала его маркиза.
Оба насторожились. Вдали послышались очень низкие, жалобно-рокочущие звуки органа и тут же опять смолкли.
— Что это за скорбная музыка? — спросила маркиза прерывающимся голосом. — Она исполнена робкой рукой! А ведь вечерня давно уже завершилась!
— Дочь моя! — упрекнул ее Скедони не без оттенка суровости в голосе. — Вы говорили, что обладаете мужской неустрашимостью, но я — увы! — убеждаюсь, что у вас женское сердце.
— Простите,
— …в которой имеется потайная дверца, устроенная еще в незапамятные времена…
— С какой целью? — робко осведомилась маркиза.
— Прошу прощения, любезная дочь, с нас довольно того, что дверь наличествует и она весьма пригодна для наших целей. Через эту дверцу ночью, когда та, о ком мы говорим, будет спать…
— Я поняла вас. Не сомневаюсь, что у вас имеются свои резоны, но объясните мне, зачем понадобилась потайная дверь в затерянном в глуши обиталище отшельника?
— Потайной ход ведет к морю, — продолжал Скедони, не отвечая на вопрос. — Там, на берегу, под покровом тьмы, исчезнет в волнах, не оставив следа…
— Чу! Опять те же звуки!
На хорах вновь раздался слабый вздох органа. Еще через мгновение послышался тихий напев хора, сопровождавшийся нараставшим колокольным звоном, необычайно печальным и торжественным.
— Кто умер? — спросила маркиза тревожно. — Ведь это реквием!
— Да почиет в мире! — воскликнул инок, осеняя себя крестом. — Да обретет покой душа усопшего!
— Вслушайтесь в пение, — сказала маркиза дрожащим голосом, — это первый реквием; душа едва успела отлететь!
Они стали молча прислушиваться. Маркиза была очень взволнована; на лице ее бледность то и дело сменялась румянцем, дыхание стало частым и прерывистым, а по щекам даже скатились одна-две слезинки, свидетельствовавшие более об отчаянии, нежели о скорби. «Это тело, ныне хладное, — говорила она себе, — не далее как час назад оживлялось теплым дыханием! Смерть навеки остановила тончайшие восприятия и чувствования. И такую участь я готовлю существу, во всем подобному мне самой! О несчастная, злополучная мать, до чего довело тебя сыновнее сумасбродство!»
Она отвернулась от духовника и в одиночестве проследовала вдоль ряда колонн. Смятение ее росло; она дала волю слезам, положившись на защиту покрывала и вечернего сумрака, а вздохи ее заглушались созвучиями хора.
Скедони был не менее взволнован, но его одолевали страх и презрение. «О женщина! — восклицал он про себя. — Рабыня страстей, пленница иллюзий! Обуреваемая гордыней и жаждой мести, она не замечает препятствий и с легкостью идет на преступление, но стоит задеть ее чувства, стоит музыке, например, коснуться слабой струны ее сердца и найти отклик в воображении — и уже все в ней меняется: деяние, которое она только что признавала достохвальным, страшит ее, она уступает новым чувствам, она побеждена — и чем же? Всего лишь звуком! О слабое, презренное создание!»
Поведение маркизы, казалось, оправдывало наблюдения отца Скедони. Разнузданные страсти, перед которыми оказались бессильны доводы рассудка и голос милосердия, уступили лишь напору иных страстей. Трогающая душу скорбная мелодия, прозвучавшая, по загадочному совпадению, вслед за разговором о смертоубийстве, совокупное воздействие жалости и суеверного страха — и маркиза на время отступила. Не вернув себе спокойствия, она тем не менее вернулась к своему исповеднику.
— Отложим наш разговор на будущее,
— Мир да пребудет с вами, госпожа, — отозвался Скедони, торжественно склоняясь перед своей духовной дочерью. — Обещаю не забыть вас. Но и вы соберите всю свою решимость.
Маркиза знаком подозвала к себе служанку, склонилась на ее руку, плотнее закуталась в покрывало и вышла из монастыря. Скедони провожал свою собеседницу взглядом, пока ее фигура не растаяла в темной глубине аркады, а затем неспешно зашагал к другой двери. Он был разочарован, но не отчаивался.
Глава 5
Над цепью холмов одинокой
И простором пучины далекой
Плач жалобный и громкий слышен стон!
От рек и от долины,
От рощи тополиной
Дух опечаленный навеки отлучен.
Сплетенные с венками пряди,
Скорбя, склонили нимфы в сумрачной прохладе.
Мильтон
Пока маркиза и монах составляли заговор против Элле-ны, она все так же пребывала в урсулинском монастыре на озере Челано. В этом глухом уголке ее удерживало недомогание — следствие перенесенной ею длительной и жестокой тревоги. Дух девушки томила лихорадка, бренной же оболочкой владела усталость, укоренявшаяся все глубже с каждой попыткой ее побороть. Любого нового дня Эл-лена неизменно ожидала с надеждой обрести наконец силы, потребные для возвращения домой, но всякий раз оказывалось, что о путешествии пока не может быть и речи. Протекло две недели, прежде чем возымели благотворное действие покойная жизнь и целительный воздух здешних мест. До той поры Вивальди, изнывавший от беспокойства, в ежедневных беседах через решетку монастырской приемной избегал затрагивать предмет, способный вызвать возбуждение чувств Эллены и через то губительным образом сказаться на ее здоровье. Теперь же, когда здоровье ее укрепилось, юноша осмелился напомнить об опасностях, грозящих ей, если будет раскрыта тайна их местопребывания, и о том, что нет иного средства предотвратить угрозу вечной разлуки, помимо скорейшего заключения брака. При каждой встрече Винченцио не уставал вновь перечислять те беды, коими чревато промедление, вслед за чем возобновлял мольбы и уговоры; считая, что со временем опасность возрастает, он не мог более придерживаться утонченной деликатности, запрещавшей ему настаивать на соединении с любимой. Ничто так не отвечало бы сердечным устремлениям Эллены, как возможность вознаградить искренним согласием любовь и преданность поклонника, однако она не могла ни преодолеть, ни отбросить возражения против такого шага, которые подсказывал ей разум.
Вивальди напомнил Эллене грозящие им опасности и вместе с тем ее обещание стать его женой; она дала это обещание в присутствии своей покойной тетушки, синьоры Бьянки. Он сказал, что их браку помешало в свое время событие столь же внезапное, сколь и плачевное; будь синьора Бьянки жива, Эллена давно исполнила бы свой обет. Вновь и вновь, взывая к воспоминаниям священнейшим и нежнейшим, Винченцио заклинал Эллену избавить их будущие судьбы от пугающей неопределенности и позволить ему сделаться ее законным защитником, прежде чем они рискнут покинуть свое временное убежище.