Итальянец
Шрифт:
— Прочь, мошенник, — Вивальди вскочил на ноги рядом с простертой на полу Элленой, — или мой меч проучит тебя за дерзость!
— Вы посягаете на служителя инквизиции! — воскликнул негодяй. — Скоро вы узнаете, как поступает священное братство с теми, кто не повинуется его приказам.
Опередив Вивальди, в разговор вступил священник:
— Если вы доподлинно служитель этого суровейшего из трибуналов, предъявите нам доказательства, что вы облечены его доверием. Не забывайте, что пребываете в стенах святилища и обман вам не простится. Вы ошибаетесь, полагая, что я предам в ваши руки лиц, нашедших здесь убежище, не будучи уверен, что этого требует
— Предъявите мне приказ, — с высокомерным нетерпением потребовал Вивальди.
— Вот он, — ответил чиновник, доставая какой-то черный свиток и протягивая его священнику. — Читайте и удостоверьтесь!
Один взгляд на свиток заставил бенедиктинца содрогнуться, но он все же взял пергамент в руки и принялся внимательно изучать. Сорт пергамента, оттиск печати, необычное письмо, а также рад тайных знаков, ведомых лишь посвященным, — все убеждало в том, что документ и в самом деле исходит от Святой Палаты. Священник выронил свиток и уставил на Вивальди взгляд, исполненный изумления и безграничного сострадания. Винченцио наклонился, чтобы поднять свиток, но чиновник опередил его.
— Несчастный юноша! — проговорил священник. — Сомнений нет, грозное судилище призывает тебя к ответу за совершенное тобой преступление, своим вмешательством не попустив меня сотворить кощунство!
Вивальди застыл как громом пораженный.
— Что это за преступление, святой отец, за которое меня призывают к ответу? Сколь дерзок и изощрен должен быть обман, коли даже вы ему поддались! Что за преступление, что за кощунство?
— Не ожидал я, что ты так закоснел в грехе! Одумайся! Не добавляй к безудержным страстям юности наглую ложь! Тебе лучше, чем кому-либо другому, известно, что ты совершил.
— Ложь? — вскипел Вивальди. — Но ваши почтенные лета и священное облачение служат вам защитой. Что же до негодяев, которые посмели обвинить невинную жертву, — Винченцио указал на Эллену, — то им не уйти от моей мести.
— Одумайся! Смирись! — взывал священник, удерживая его руку. — Сжалься над самим собой и над ней. Неужели тебе неведомо, какую кару ты на себя навлекаешь неповиновением?
— Не знаю и не хочу знать, а Эллену ди Розальба я буду защищать, покуда жив. Пусть только приблизятся.
— На нее, на ту, что лежит в беспамятстве у твоих ног, падет гнев оскорбленных служителей закона — на нее, на твою сообщницу во грехе.
— Сообщницу во грехе? — воскликнул Вивальди с изумлением и гневом. — Мою сообщницу?
— Безумный юноша! Разве не выдает ее вины носимое ею покрывало? Уму непостижимо, как я не замечал его ранее!
— Вы похитили монахиню из монастыря, — сказал старший чиновник, — и за это преступление будете привлечены к ответу. Если вы уже довольно покрасовались в позе героя, синьор, извольте следовать за нами, наше терпение на исходе.
Тут Вивальди впервые заметил, что Эллена закутана в монашеское покрывало, взятое у Оливии, чтобы укрыться от глаз аббатисы в ночь бегства из Сан-Стефано. Девушка тогда второпях забыла вернуть его монахине. До сих пор, снедаемая тревогами и заботами, Эллена и не подумала сменить это покрывало, в то время как кое-кто из сестер-урсулинок, оказался куда более внимательным.
Пока Вивальди раздумывал, не зная, какое приискать оправдание, ему стали приходить на ум различные обстоятельства, способные подтвердить предъявленное ему обвинение; он все более убеждался, что вокруг него широко раскинуты вражеские сети. Винченцио подумалось, что не иначе как
В убеждении, что нынешний поворот судьбы искусно направлен отцом Скедони, Вивальди застыл, пораженный ужасом, и с неизъяснимой тоской глядел на Эллену, которая, придя в сознание, беспомощно простерла к нему руки и взмолилась о спасении.
— Не оставляй меня, — жалобно сказала она, — только рядом с тобой я чувствую себя в безопасности.
При звуках любимого голоса Винченцио очнулся от оцепенения и, в ярости обернувшись к негодяям, которые с угрюмым видом стояли вокруг, приказал им удалиться либо готовиться испытать на себе его гнев. В тот же миг те обнажили мечи, и испуганные вскрики Эллены вкупе с мольбами священнослужителя потонули в шуме битвы.
Вивальди, не желавший проливать кровь, ограничивался обороной, пока ожесточенные атаки одного из врагов не вынудили его пустить в ход все свое умение и силу.
Он поверг наземь одного из негодяев, но сноровки его все же недостало, чтобы отбиться от двух других, и Винчен-цио был уже близок к поражению, когда у двери раздался топот и в часовню ворвался Пауло. Увидев, что вооруженные незнакомцы вот-вот одолеют его господина, Пауло с яростью ринулся на помощь. Он сражался с безоглядной храбростью и свирепостью до тех пор, пока (в то самое мгновение, когда его противник пал) в часовню не вошли еще несколько головорезов; вскоре Вивальди с верным Пауло были ранены и разоружены.
Эллена, которую удержали чьи-то руки, когда она пыталась броситься меж сражавшихся, видя Винченцио раненным, возобновила попытки вырваться на свободу; свои усилия девушка сопровождала такими отчаянными мольбами и жалобами, что едва не тронула сердца окружавших ее головорезов.
Израненный Вивальди, схваченный врагами, вынужден был беспомощно наблюдать горестное положение своей невесты. Он обратился к старому священнику с безумной мольбой защитить девушку.
— Я не смею ослушаться святой инквизиции, — отвечал бенедиктинец, — не говоря уже о том, что мне не приходится тягаться силами с ее служителями. Несчастный юноша, пойми наконец: кто противится инквизиции, тот обрекает себя на смерть.
— Смерть? — вскричала Эллена. — Смерть?
— Ах, госпожа, именно так, и не иначе.
— Напрасно, синьор, вы не вняли моему совету, — сказал один из чиновников, — а теперь вам предстоит горькая расплата. — И он указал на раненого, недвижно лежавшего на полу часовни.
— Моему господину расплачиваться не за что, — вмешался Пауло, — потому что это моих рук дело; мне бы только вырваться, и я бы уложил еще парочку, даром что меня всего успели исполосовать вдоль и поперек.
— Молчи, мой добрый Пауло, ты здесь ни при чем. — Обратившись к чиновнику, Вивальди добавил: — Не о себе я пекусь — я свой долг исполнил, — а о своей невесте. Как можете вы без жалости взирать на это чистейшее и беззащитное создание! Неужто вы, как варвары, готовы увлечь к погибели жертву наглого, вопиющего оговора?