Итальянец
Шрифт:
— Проснись! Вставай! Скажи, как твое имя? Говори же, быстро говори!
Эллена, пробужденная звуками мужского голоса, резко приподнялась и затем, обнаружив при тусклом свете лампы изможденный лик и дикий взгляд своего гонителя, вскрикнула и откинулась на подушку. Сознание не оставило девушку: решив, что настал ее смертный час, она собрала все силы, чтобы взмолиться о пощаде. Энергия ее чувства помогла ей подняться и броситься монаху в ноги.
— Смилуйтесь, о отец, смилуйтесь! — воскликнула Эл-лена дрожащим голосом.
— Отец? — взволнованно
Поглощенный новыми заботами и ощущениями, Скедони забыл и думать о злых намерениях, что привели его сюда, а заодно и о необычности своего поведения.
— Чего ты боишься? — повторил он.
— Сжальтесь, святой отец! — молила Эллена в отчаянии.
— Почему ты не говоришь мне, чей это портрет? — произнес монах, не сознавая, что задает этот вопрос впервые. — Чей это портрет? — повторил он громче.
— Портрет? — отозвалась Эллена в крайнем изумлении.
— Как он к тебе попал? Говори же быстрей — с кого он написан?
— Но для чего вам это знать?
— Отвечай на вопрос, — повторил Скедони с неожиданной суровостью.
— Я не могу отдать его, святой отец. — Эллена прижала портрет к груди. — Не отнимайте его у меня!
— От тебя не добьешься ответа! — воскликнул монах вне себя от волнения и отвернулся. — Похоже, ты от страха совсем потеряла голову.
Вслед за тем Скедони снова обратился к Эллене, сжал ее запястье и тоном отчаяния вновь задал тот же вопрос.
— Увы, он мертв, не то бы я сейчас так не нуждалась в защите! — Эллена отшатнулась и залилась слезами.
— Ты шутишь, — произнес Скедони, уставив на Эллену дикий взгляд. — Я требую ответа: чей это портрет?
Эллена взглянула на медальон, прижала его к губам и прошептала:
— Это мой отец.
— Твой отец, — глухо повторил монах, — твой отец! — И, содрогаясь, отвернулся.
Эллена глядела на него в изумлении.
— Я никогда не знала отцовской заботы и лишь недавно поняла, как я в ней нуждаюсь. Но теперь…
— Его имя? — перебил ее исповедник.
— Но теперь, — продолжала Эллена, — если вы не замените мне отца, к кому еще мне прибегнуть за покровительством?
— Его имя?
— Оно священно, ибо он был страдалец!
— Его имя? — в ярости повторил Скедони.
— Я поклялась никому не открывать его, отец.
— Говори, или ты умрешь, я этого требую — говори!
Эллена, вся дрожа, молчала; взглядом она молила монаха прекратить допрос, но Скедони не отступался.
— Его звали Маринелла, — произнесла Эллена наконец.
Скедони застонал и отвернулся; прошло несколько секунд, и он, едва справляясь с волнением, от которого его била лихорадка, поднял Эллену с колен.
— Где он обитал? — спросил монах.
— Отсюда неблизко.
Монах потребовал более ясного ответа, и Эллене пришлось нехотя дать его.
Скедони, как и прежде, с тяжким стоном отвернулся
Испуг Эллены постепенно уступал место удивлению, которое усилилось, когда Скедони приблизился к ней и она увидела слезы, накипавшие в его устремленных на нее глазах, и смягчившееся выражение его лица. Он уступил наконец зову сердца — Скедони, суровый Скедони лил слезы и вздыхал! Исповедник сел на матрас рядом с Эл-леной, взял ее руку, которую она в страхе пыталась отнять, и, овладев своим голосом, сказал:
— Несчастное дитя, перед тобой твой вдвойне несчастный отец! — Речь монаха перешла в стенания; он надвинул на лицо капюшон.
— Мой отец? — вскричала Эллена, не веря собственным ушам. — Мой отец? — Она устремила на монаха пристальный взгляд.
Скедони вначале не отозвался, но мгновение спустя поднял голову и произнес пристыженно:
— Зачем ты смотришь на меня с таким укором?
— Укорять вас? Укорять своего отца! — повторила Эллена, и в голосе ее зазвучала нежность. — За что же мне укорять своего отца!
— За что? — воскликнул Скедони, вскакивая на ноги. — Боже всемогущий!
Сделав движение, он споткнулся о кинжал, брошенный подле матраса, и в сердце его клинком вонзилась боль. Он быстро оттолкнул кинжал подальше с глаз. Эллена не заметила его, но от нее не укрылось затрудненное дыхание, смятение во взоре, поспешность, с какой Скедони принялся ходить по комнате; тоном, исполненным нежнейшего сострадания и тревоги, Эллена осведомилась, что его огорчило, и попыталась смягчить его муки. Душевные терзания монаха, казалось, лишь возрастали по мере того, как она старалась рассеять их; он то останавливался, чтобы посмотреть на нее, то снова срывался с места.
— Почему вы взираете на меня так жалостно, отец? — спросила Эллена. — Отчего вы так несчастливы? Откройтесь, чтобы я могла вас утешить.
При этих словах печаль и угрызения совести овладели монахом с новой силой; он прижал девушку к груди, и щека Эллены увлажнилась его слезами. Эллена заплакала, увидев, что он плачет, но вскоре в ней проснулись сомнения. Каковы бы ни были доказательства, убедившие Скедони в том, что между ними существуют родственные узы, Эллене он об этом не поведал ни слова. И как бы ни был силен заговоривший в Скедони голос природы, Элленой услышанный, этого было недостаточно, чтобы оправдать полное доверие к его утверждениям и без боязни принять его отеческие ласки. Эллена сделала движение, чтобы уклониться от объятий; в мгновение поняв ее, Скедони сказал: