Итальянец

Рэдклиф Анна

Глава 2

Коль ты боишься худшее услышать, Будь неуслышанным тогда сражен.

Шекспир

Скедони провел ночь без сна. После вчерашнего вечера его вновь стали терзать муки совести, оскорбленной гордости и страха. В обращении с ним проводника Скедони усматривал нечто не вполне понятное, но достаточно подозрительное, чтобы ввергнуть его в состояние крайнего волнения. С самым простодушным видом крестьянин заговорил о Спалатро, не скрывая, что немало о нем знает, и даже намекнул, что

ему небезызвестно, у кого тот состоит на службе, но в то же время словно бы и не подозревал, что действиями негодяя управляет именно Скедони. Иногда же в его неведении приходилось усомниться: некоторые упомянутые им обстоятельства могли быть известны лишь человеку, знавшему, кто такой Скедони; это ясно проявилось в его поведении, в особенности тогда, когда исповедник прервал его рассказ о Спалатро и он попытался оправдать себя тем, что не намеревался задеть Скедони; нечистая совесть монаха подсказывала ему также, что восклицание проводника во время представления о Виргинии оказалось столь метким отнюдь не случайно. Более всего исповедник желал бы немедленно отослать своего спутника прочь, но прежде необходимо было выяснить, что ему известно, и только после этого решать, какие необходимо принять меры. Трудно было, однако, повести расспросы, не выдавая при этом своей обеспокоенности, а она могла бы раскрыть проводнику глаза, меж тем как ныне он, быть может, лишь смутно догадывался об истине. Не легче было решить, как следует поступить с ним, если выяснится, что он подозревает Спалатро, — привезти его в Неаполь значило бы доставить с собой обличителя. Почти столь же опасным представлялось отпустить его домой: ведь теперь он, вероятно, знает, где обретается Скедони. Тайна останется тайной, только если проводник умрет.

Наутро после ночи, проведенной в смятении чувств, исповедник призвал крестьянина к себе и почти без предисловия объявил, что не нуждается более в его услугах, а затем небрежно посоветовал остерегаться на обратном пути Спалатро, который, быть может, устроил там засаду, дабы поквитаться за свое ранение.

— Судя по твоим словам, он очень опасен, — прибавил Скедони, — но ты ведь можешь и ошибаться.

Проводник принялся сердито возражать, а Скедони попытался незаметно вытянуть из него все, что ему было известно. Но то ли его самолюбие было уязвлено прежним с ним обхождением, то ли для сдержанности у проводника имелись иные основания, однако поначалу он был гораздо менее расположен к общению, чем накануне.

— Своими вчерашними словами об этом человеке ты пробудил мое любопытство, — сказал Скедони. — Я сейчас ничем не занят, так что, если хочешь, можешь изложить до конца свою удивительную историю.

— Но она длинная, синьор, — устанете слушать, а кроме того, вы уж простите, не больно-то мне нравится, когда меня перебивают!

— Где жил этот человек? Ты упомянул как будто дом на побережье?

— Ах, синьор, у дома этого тоже странная история, а прежний ваш попутчик, как я уже говорил, появился там нежданно-негаданно, невесть откуда; дом тогда стоял запертый, с тех пор как маркиз…

— Маркиз? — холодно переспросил Скедони. — Что еще за маркиз, приятель?

— Не маркиз, синьор, а барон — барон Камбруска. Я сам собирался вам об этом сказать, если бы вы меня послушали. Так вот, дом стоял запертый и покинутый, с тех пор как барон… На этом, кажется, я остановился.

— Я думал, что барона нет в живых.

— Так-то оно так, синьор, — ответил крестьянин, внимательно вглядываясь в Скедони, — но только какое это имеет отношение к тому, о чем я рассказываю? Он умер позже.

Это неожиданное замечание смутило исповедника, так что он даже не стал возражать против развязного тона проводника.

— Выходит,

этот человек, Спалатро, был связан с бароном Камбруска?

— Многие так думали, синьор.

— Как? Думали? Не более того?

— Да, но барону и это бы не пришлось по вкусу, могу поручиться. Он уж очень старался спрятать концы в воду, и это было с его стороны вполне разумно, а то бы ему несдобровать. Но я вам собирался рассказать историю, синьор.

— Какие были основания считать, что Спалатро состоял при бароне Камбруска?

— Я думал, что вы хотели послушать мою историю, синьор.

— В свое время, но сперва ответь, какие у тебя были основания так считать?

— Даже одного было бы достаточно, синьор, и если бы вы позволили мне говорить без помех, то успели бы уже об этом узнать.

В ответ на дерзость собеседника Скедони ограничился тем, что нахмурил брови.

— Дело в том, синьор, что, кроме барона Камбруска, это злодеяние совершить было некому; другого такого нечестивца в наших краях не водилось. Достаточно вам этого основания, синьор? Что это вы так смотрите на меня? Так бы, наверное, и сам барон на меня глядел, если бы послушал, что я говорю.

— Рассказывай короче, — потребовал Скедони, едва сдерживаясь.

— Ну что ж, синьор, начну сначала. С тех пор как Марко впервые появился у нас в городе, минуло уже немало лет. И вот как-то ночью, когда бушевала буря…

— Об этом можешь не рассказывать, не трудись, — вмешался Скедони. — Приходилось ли тебе, друг мой, самому видеть барона, о котором шла речь?

— Ну вот, к чему было просить рассказать вам эту историю, синьор, если вы ее уже знаете? И зачем это я тогда здесь сижу зря!

— Как странно! — сказал коварный Скедони, не обращая внимания на слова собеседника. — Если все знали, что этот Спалатро такой негодяй, то почему же никто не попытался привлечь его к суду? Как это произошло? Видно, это все же одни досужие разговоры.

— Ну, вы знаете, синьор, как бывает: это касалось всех — или никого; никто ничего не мог доказать, и хотя все поверили в правдивость этой истории, как будто видели все собственными глазами, но дойди дело до суда — и это не годится без доказательств. Да вы и без меня знаете: в девяти случаях из десяти доказать ничего нельзя, но это не мешает людям верить!

— А тебе бы, выходит, хотелось, чтобы этого человека наказали за убийство, которого он, вероятно, не совершал?

— Убийство? — повторил крестьянин.

Скедони на несколько мгновений замолк, а потом произнес:

— Ты разве не говорил, что речь идет об убийстве?

— Я ни словом об этом не обмолвился, синьор.

— Что же это было за преступление в таком случае? — спросил исповедник после новой паузы. — Ведь ты упоминал о чудовищном преступлении; что же это, если не убийство? — Когда Скедони произносил последнее слово, губы его задрожали.

Крестьянин не отвечал, только пристально смотрел на исповедника, а затем повторил:

— Разве я поминал убийство, синьор?

— Тогда рассказывай, что ты имел в виду, но только в двух словах, — высокомерно потребовал исповедник.

— Эту историю в двух словах не расскажешь, синьор.

— Ладно-ладно, короче.

— Как это возможно, когда история такая длинная!

— Я не намерен более тратить время впустую, — сказал Скедони, вставая.

— Хорошо, синьор, я постараюсь. Как-то в бурную декабрьскую ночь Марко Торма вышел в море порыбачить. Марко был старый человек, синьор; он жил в нашем городе, когда я был еще мальчишкой. Я только немного помню его, а вот мой отец знал его хорошо; он любил старого Марко и все говорил, бывало…