Итальянец
Шрифт:
— Отец мой, — сказал она со вздохом, — я каждый раз ищу у вас утешения и редко бываю разочарована. Вы слишком хорошо знаете о снедающей меня с давних пор тревоге; могу ли я заключить, что причина ее устранена? — Маркиза остановилась и после паузы добавила: — Можно ли надеяться, что сына моего ничто не уведет со стези фамильного долга?
Скедони безмолвствовал, не поднимая глаз, потом наконец произнес:
— Главная причина вашей тревоги устранена, — и вновь замолк.
— Как! — воскликнула маркиза, мгновенно заподозрив недоброе. Под влиянием испуга
В напряженном ожидании ответа маркиза не сводила со Скедони глаз и, заметив его необычную взволнованность, добавила:
— Молю вас, любезный отец, рассейте мои опасения, скажите, что вы добились успеха, а преступницу настигло возмездие.
Скедони поднял глаза на маркизу и тут же отвел; он поднял их в негодовании, а опустил в ужасе и отвращении. Сколь слабо и мимолетно ни проявились эти чувства, маркиза все же уловила в лице исповедника выражение, ранее ей незнакомое. Удивленная маркиза нетерпеливо и настойчиво повторила свой вопрос.
— Главная цель достигнута, — отозвался Скедони, — неравный, позорный брак вашему сыну более не грозит.
— В чем же тогда вы отчасти потерпели неудачу? Ведь я вижу, что вы не добились полного успеха.
— Я бы не назвал это неудачей, — взволнованно произнес Скедони, — ибо честь вашего дома осталась незапятнанной, и к тому же… спасена жизнь.
В конце фразы монах запнулся и мысленно вновь пережил ужас, испытанный в тот миг, когда он, с кинжалом в руке, узнал, что Эллена его дочь.
— Спасена? — повторила маркиза с сомнением в голосе. — Объяснитесь, святой отец!
— Она жива, — отозвался Скедони, — но опасаться вам нечего.
Маркиза, которую тон его слов поверг в недоумение, а смысл поразил до глубины души, изменилась в лице и сказала с нетерпением:
— Вы говорите загадками, отец мой.
— Госпожа! Сие чистейшая правда — она жива.
— Мне это вполне понятно, но когда вы добавляете, что для опасений нет причин…
— …то и тут не отступаю от истины; и, зная вашу доброжелательную натуру, спешу вас обрадовать: ныне справедливость не исключает милосердия.
— Все это на своем месте прекрасно, — не сдержалась под влиянием досады маркиза, — но напоминает мне парадное платье, пригодное лишь для хорошей погоды; мой же небосклон затянут тучами. Вспомним о здравом смысле: объясните мне, что произвело в ваших воззрениях такую неожиданную перемену, и — любезный отец! — будьте немногоречивы.
Скедони в ответ принялся с обычным своим искусством живописать маркизе вновь открывшиеся семейные обстоятельства Эллены в надежде победить отвращение своей духовной дочери к предполагаемому союзу и, напротив, склонить ее ради счастья сына к согласию на этот брак; свой рассказ исповедник дополнил благовидным объяснением того, как упомянутые обстоятельства дошли до его сведения.
Маркизе с трудом удалось обуздать свое нетерпение и не прервать речь духовника, еще труднее было скрыть досаду под маской лицемерия. Когда он наконец умолк, маркиза с раздражением и недовольством
— Возможно ли, отец мой, чтобы вы так легко обманулись, поддавшись на уверения этой девчонки, которая, как и следовало ожидать, готова прибегнуть к любой выдумке, только бы защитить себя! И вы, человек выдающейся проницательности, приняли за истину пустые и невероятные россказни! Признайтесь уж лучше, отец мой, что в решающую минуту вам отказало мужество и теперь вы сочиняете отговорки, чтобы оправдать свое малодушие.
— Не в моем обыкновении полагаться на видимость, — серьезным тоном сказал Скедони, — а тем паче колебаться, когда надлежит совершить действие, диктуемое необходимостью и справедливостью. Что же до вашего последнего намека, то тут я промолчу: мне не пристало суетливо изощряться в оправданиях, дабы отвести от себя обвинение во лжи.
Маркиза, понимая, что под влиянием гнева преступила пределы благоразумия, снизошла до извинений; свою горячность она объяснила тем, что крайне обеспокоена неосмотрительной мягкосердечностью духовника. Скедони принял эти оправдания благосклонно; они оба понимали, что не могут обойтись без взаимной помощи.
Вслед за тем Скедони поведал маркизе, что опирается в своих суждениях на свидетельства более основательные, нежели уверения Эллены, и упомянул некоторые дополнительные обстоятельства, заботясь при этом не столько об истине, сколько о должном воздействии своих слов. Скедони полагал, что тайна его происхождения надежно от маркизы сокрыта, а посему счел возможным разоблачить ряд частностей, касавшихся семейства, к которому принадлежала Эллена, не опасаясь выдать тем самым свою собственную семейную принадлежность.
Маркиза, далекая от того, чтобы успокоиться и склонить слух к доводам собеседника, все же сохраняла самообладание, пока исповедник с изощренным искусством рисовал душевные страдания Винченцио, а также удовлетворение, которое она испытает, если освятит своим согласием союз, желанный ее сыну и не унизительный для достоинства рода Вивальди. Он напомнил, что, сколь убежденно ратует ныне в пользу этого брака, столь усердно противился ему ранее, когда полагал его неравным. В заключение Скедони мягко упрекнул маркизу за то, что предубеждения и гнев лишили ее привычной трезвой рассудительности. Он добавил:
— Зная присущую вам ясность мысли, я не сомневаюсь: по зрелом размышлении вы признаете, что счастье вашего сына при нынешних обстоятельствах превыше всего.
Обнаружив в Скедони поборника интересов юного Вивальди, маркиза была немало удивлена, однако не снизошла до ответа ни на доводы его, ни на упреки; она осведомилась только, догадывается ли Эллена, с какой целью и по чьему приказанию ее увезли в леса Гаргано. Скедони мгновенно сообразил, к чему клонятся эти расспросы, и тут же заверил — благо не был привержен излишней, наносившей ущерб его интересам правдивости, — что Эллена не имеет никакого представления о своих недругах и не подозревает в них никакого иного желания, кроме как подвергнуть ее краткому заточению.