Иван Берладник. Изгой
Шрифт:
По утрам над городом плыл колокольный перезвон - начинали колокола на звоннице Спасо-Преображенекого Собора, за ним подхватывался только-только достроенный Борисоглебский, а уж потом звон разносился и по окраинам. К тому времени уже поднимались ремесленники - кузнецы раздували горны в печах, горшечники и сукноделы спешили к своей незаконченной работе, а хозяйки - к печам, готовить еству или гнать со двора скотину. На богатых подворьях тоже суета начиналась рано - вскакивали холопы и спешили по делам, пока строгий боярский тиун не заметил лености и не наказал.
Княжий двор ничем не отставал от прочих. Разве что сегодня
Распростёртый на полоках, голый Иван лежал лицом вниз, а его с двух сторон охаживали вениками. Справа старался княжий банщик, краснорожий мордатый детина, которому бы подковы гнуть одной левой. Слева был Мошка. То исхлёстанный с двух сторон, то окатываемый водой, Иван постепенно оттаивал, отходил душою, оживал. Банное потение выгоняло и долгую дорогу в трюме ладьи, и поруб в Киеве, и страх близкой смерти, и даже гибель Мирона. Старый друг пал в бою, погиб, защищая своего князя. Не было лучшей доли для берладника, вся жизнь которого проходила в боях и походах. Под ловкими руками княжьего банщика стонали и похрустывали косточки, и сила заново вливалась в суставы. По жилам веселее бежала кровь, хотелось жить, любить и радоваться жизни.
После бани, вымытый, переодетый во всё новое и чистое, с укороченной бородой - только длинные русые волосы так и остались мокрой гривой лежать на плечах, - хлебнув квасу, Иван поднялся в княжьи палаты. Бывал он в палатах Киева, приходилось всходить по красному крыльцу в Суздале и Смоленске, гостевать в Переяславле и Новгород-Северском, а сколько малых городов было за эти годы - не перечесть. Но всякий раз печаль сжимала его грудь - это был не Звенигород и не Галич.
Князь Изяслав Давидич встретил дорогого гостя в палатах. Был он почти ровесником самому Долгорукому - моложе его лет на пять, что, впрочем, при ранней седине Черниговского князя не ощущалось. Перед Иваном стоял старый человек с молодыми порывистыми движениями и сильным голосом.
Стол был накрыт, ломясь от яств, от которых Иван успел отвыкнуть за время сидения в порубе. Кроме него, к столу были приглашены кое-кто из бояр - среди них знакомый Ивану Константин Димитриевич, а также сын умершего Петра Ильича Борис Петрович. Прочих Иван не знал.
Поразило его то, что среди старцев и степенных мужей был отрок лет десяти-двенадцати, стройный, худенький и словно бы светящийся изнутри. Иван принял его за сына Изяславова, тем более что отрок держался спокойно-высокомерно, словно знал, что имеет право тут находиться.
– Рад, - Изяслав Давидич раскрыл объятия, - безмерно рад созерцать тебя, князь Иван!
Он стиснул Ивана сухими жилистыми руками, поцеловал в губы и, отстранясь, залюбовался им.
– Ликует сердце моё, видя тебя здесь, - продолжал он.
– Но и страдает безмерно и плачет кровавыми слезами, вспоминая, сколько мук тебе пришлось перенести. Однако отбросим всё. Ты - мой гость. Так негоже томить гостя. Проходи, садись!
Ивану досталось место по левую руку от князя. Справа утвердился отрок-княжич. На Берладника он смотрел с недетским любопытством.
– Зри, княжич, -
– Да нигде долго не задерживался, - добавил Иван негромко.
– Поелику сторонились они тебя, - Изяслав улыбался светло и добро.
– Ты - ровня нам, из княжьего рода, а тебя держали за воеводу.
– Так и дружина моя не из боярских сынов, - возразил Иван.
– Все люди мои простого народа. Я всех принимаю, никому преград не чиню.
– За то и любят тебя твои вой, - поддакнул Изяслав Давидич.
– Сказывали мне, на смерть за тебя шли.
Иван только вздохнул - опять вспомнился Мирон…
Но за едой забылись грустные мысли. Изголодавшись, Иван набросился на неё с жадностью, еле сдерживая себя, чтоб не уронить достоинства рядом с князем Чернигова и этим строгим мальчишкой. Случаем в разговоре он уловил, что это - Святослав, единственный сын погибшего шесть лет назад в бою Владимира Давидича, сыновец Изяслава, сирота, но и сам князь. Его земли лежали где-то по верховьям Десны - возле Сновска и Стародуба, и до недавнего времени жил Святослав в селе Березове, что под Черниговом, под приглядом стрыя-батюшки. Тот на сыновца дыхнуть боялся - ведь рано или поздно, а именно ему наследовать княжество Черниговское, потому как он последний княжич в роду. Избалованный Святослав кривил губы, что-то возражал стрыю на его слова и одним из первых покинул пирующих.
Изяслав Давидич со вздохом отпустил сыновца, но погрустнел и до конца пира и после, когда бояре удалились, пребывал в молчании и задумчивости. Иван, разомлевший от сытного обеда, посматривал на старого князя - чего от него ожидать.
– Сыновца моего Святослава зрел ли?
– спросил Изяслав Давидич.
– Отрок сущий, а помыслы его не отроческие суть. Предерзок умом и нравом дик. Кабы был родным сыном, а так - сирота. Наследник… Но, боюсь, в трудный час не встанет подле меня. Я его землями правлю, его на стол не пущаю, потому как ведаю - ветер у него в голове. Эх, кому оставляю Чернигов? Неужто пойдёт Ольжичам?
Он поднял глаза на Ивана, и тот улыбнулся:
– Меня пытаешь, княже? Служил я Ольжичам, про то ты ведаешь. Один умер, другого убили, а третьего…
– Помню, - скривился старый князь, - то дело прошлое. А то ты верно углядел, что нет промеж нас мира. Потому и метаемся из стороны в сторону. Сами себе пакостим, а тем более земле. А ей покой нужен - только тогда будет и сила, и достаток. Вот и задумал я объединить землю. Будет она едина - будет сильна. Нужно, чтоб один князь сидел высоко, а другие ходили в его подручниках, каждый в своём уделе, отдавая его сынам и внукам. Один стольный град должен быть на Руси…
– Киев - стольный град!
– промолвил Иван.
– Киев - матерь городов русских, - кивнул Изяслав Давидич.
– Да только ныне взял его под себя Юрий Долгорукий. Сам сидит в Суздале да Владимире, там сынов бы своих посадил, земли, чай, вдоволь. Ан нет - сюда прилетел, аки коршун.
Иван нахмурился. Восемь лет без малого служил он Долгорукому, и что-то по привычке шевельнулось в душе, когда при нём начали хулить его князя. Но поруб тут же вспомнился и гроза выдать его Галицкому князю для расправы. Вспомнился - и заслонил все восемь лет службы.