Иван Болотников (Часть 2)
Шрифт:
Более тысячи казаков потеряли донцы за первые дни осады. Но жертвы были не напрасны: свыше семи тысяч янычар и крымчаков полегли у стен крепости.
Агата бродила по городу вместе с Любавой, дочерью раздорского есаула Григория Соломы. Агата искала мужа, а соседка по куреню - отца родного. С тревожным беспокойством вглядывались они в лица убитых, крестились и со слезами на глазах шли дальше.
Но ни среди павших, ни среди тяжелораненых Берсеня и Солому они не разыскали.
– У Засечных ворот поглядите, там
Пошли к Засечным воротам, возле которых вповалку лежали казаки. Бодрствовали лишь трое караульных, досматривавших за вражеским станом.
– Кого вам, девки?
– окликнул с высоты башни один из дозорных.
– Федора Берсеня, да Гришу Солому, - ответила Агата.
– На стене пали, - махнул рукой дозорный.
– Пали?
– меняясь в лице, дрогнувшим голосом переспросила Агата.
– Батюшки, пресвятая дева!
– охнула Любава.
Обе зарыдали, а караульный протяжно зевнул, крякнул и усмешливо крутнул головой.
– От народ водяной. Че слезу-то пустили, оглашенные! Пали, грю, на стене. Спят ваши мужики, вон там, за пушками. Лезьте на помост.
Агата и Любава обрадованно полезли на стены. Федька Берсень, широко раскинув ноги, лежал на спине. Глаза ею глубоко запали, лицо черно от копоти, правая рука сжимала окровавленный меч. Спал Федька тревожно: мычал, скрипел зубами и что-то невнятно выкрикивал; Агата разобрала лишь одно слово "круши".
"Федор мой и во снах воюет", - с улыбкой подумала она и осторожно подложила под Федькину голову чей-то кинутый на помосте разодранный зипун.
Григорий Солома лежал невдалеке от Берсеня, привалившись спиной к дубовому тыну; на обнаженной руке его густо запеклась кровь. Любава вновь пригорюнилась.
– Ранен батюшка. В курень надо.
– Не полошись, девка. Рана неглубока, затянется, - успокоил Тереха Рязанец. Поникший и угрюмый, он сидел возле остывшей "трои", горестно пощипывая густую, с подпалиной бороду.
"Теперь совсем без зелья худо, - думал он.
– И надо ж было приключиться экой напасти. Чертовы янычары! Угодили-таки в самую пороховницу. Седни турки подтянут пушки к самой крепости, и никто их не подавит. Едва ли вынесут Раздоры еще один огненный бой - крепость все же деревянная. Как ни крепись, как ни обороняй, но тын и сруб от огня не спасти".
– Вы бы не толкались тут, девоньки. Неровен час, - предостерег с башни караульный.
Оставив возле Федьки и Соломы по узелку снеди, Агата и Любава спустились на землю. Вначале пошли они было к своим куреням, но Агата вдруг повернула к Степной башне.
– Куда ж ты?
– спросила Любава.
Лицо Агаты залилось румянцем.
– У Федора близкий дружок есть... Иван Болотников. Сказывали, на Степной стене он
– И я с тобой, - молвила Любава.
Подруги подались к южной стене, но отыскали они Болотникова не вдруг. На стене Ивана не оказалось.
"Нигде его нет. Ужель за тыном лежит? Ужель загубили сокола?" закручинилась Агата.
У подножия башни бранился казак Емоха. Ухо его воспалилось и так стреляло, что бедный донец не находил себе места.
– Трезубец в ханское брюхо! Смолы - на плешь!..
– Худо, родимый?
– участливо коснулась его плеча Агата.
– Турецкому султану худо, - огрызнулся Емоха.
– Че тут бродите?
– Ивана Болотникова ищем. Не ведаешь ли, что с ним?
– спросила Агата, и вся невольно насторожилась.
– Пошто те батька?.. У-ух, пику хану в глотку!.. Пошто, грю, батька? закричал, закрутившись волчком, Емоха.
– Глянуть хочу. Уж ты поведай, родимый, - еще мягче молвила Агата. Жив ли, Иван?
– Жив. Еще не хватало, чтоб батьку сразили. Жив Болотников! На стрельню ступайте.
Агата и Любава поднялась на башню. Дозорный молча глянул на обеих, но не забранился, пустил.
Болотников спал рядом с Васютой, спал крепко и отрешенно. Белая рубаха его была в клочья изодрана и окровавлена; и весь он пропах порохом, дымом и гарью. Курчавая борода свалялась, черные волосы слиплись, упав прядями на загорелый лоб.
Агата слегка коснулась его головы, подумала:
"Добрый казак... Сильный, удалый".
Она все смотрела и смотрела на Болотникова, и ей вдруг невольно захотелось приласкать этого отважного казака, прижать к своей груди. И от этих грешных мыслей она еще больше зарделась.
Любава взглянула на подругу. Глаза Агаты излучали теплоту и нежность.
"Мать-богородица!
– охнула она.
– Любит Агата этого казака, ой, любит!"
Васюта Шестак, лежавший обок с Болотниковым, неожиданно проснулся и, увидя перед собой синеокую дивчину с темными густыми ресницами, улыбнулся.
– И привидится же такая, - пробормотал он и перевернулся на другой бок.
Любава рассмеялась, и ее звонкий смех окончательно разбудил Шестака. Он поднял голову и удивленно захлопал на Любаву глазами.
– Откуда такая свалилась, любушка?
– Она и есть Любушка, Любавой ее кличут, - сказала Агата.
– Вот те на!.. А меня Васютой.
Сон с Шестака начисто слетел; он во все глаза разглядывал пригожую дивчину и простодушно приговаривал:
– Вот так, Любушка, вот так ангел... Чья ж ты будешь?
– А ничья, - с лукавинкой ответила Любава и потупила очи: уж больно пристально разглядывал ее этот сероглазый казак.
– Так уж и ничья. Хитришь, Любушка. Ужель такую красу казаки не приметили? Да я б тебя давно выкрал, из-под земли достал.