Иван Грозный и Девлет-Гирей
Шрифт:
Другое дело, если рассматривать, как предлагает, например, отечественный историк М.Ю. Зенченко, активную политику московских властей на крымском направлении во 2-й половине 50-х гг. XVI в. как стремление обезопасить центральные уезды Русского государства. Тогда все встает более или менее на свои места. Ни о какой колонизации речь тогда не шла, а осуществляемые мероприятия были направлены на то, чтобы выстроить надежную систему обороны южной границы в преддверии неизбежного конфликта с Великим княжеством Литовским (напомним, «вечного мира» с Литвой так и не было подписано, а перемирие всего лишь перемирие, краткая передышка перед новой войной).
Нельзя, конечно, исключить и влияния субъективного фактора. Иван, обладавший, судя по всему, весьма эмоциональным и порывистым характером, быстро загорался и столь же быстро мог остыть к какой-либо идее, если она не давала скорого эффекта. Может, его дед, Иван III, с его хладнокровием или отец, Василий III, упорный и настойчивый в достижении поставленной цели, лучше справились бы с этим делом, собрав всю свою волю и все ресурсы своего государства в кулак (и то, учитывая перечисленные выше трудности, это представляется маловероятным), но не Иван IV. Убедившись в том, что война с Крымом затягивается, не принося желаемых результатов, союзники не слишком торопятся втягиваться в этот конфликт, взять на себя часть тяжелеющей год от года ноши, Иван и та часть его советников, что по опыту предыдущих столкновений с Литвой и ливонцами полагали, что с ними воевать будет легче и прибыльнее, чем с неуловимыми крымцами, решили пойти, как им тогда представлялось, по пути наименьшего сопротивления. И в самом деле, Литва и Ливония были ближе, за ними не нужно было ходить за тридевять земель, и сам театр военных действий был хорошо изучен за много лет противостояния. Наконец, там можно было взять и более богатую добычу, а для небогатых русских дворян и детей боярских, не говоря уже о вассальных татарах, этот мотив был отнюдь не последним в ходе ведения войны. Война же с Крымом не обещала скорых и быстрых прибытков, а расходы выглядели просто устрашающими. Видимо, именно так следует толковать фразу Ивана из первого послания к Андрею Курбскому: «Что же убо и ваша победа, яже Днепром и Доном? Колико убо злая истощания и пагуба християном содеяшеся (выделено мной. — Я.В.), соиротивным же не малыя досады! О Иване же Шереметеве что изглаголати? Еже по вашему злосоветию, и не по нашему хотению, случися такая пагуба православному християньству (получается, что это по совету Адашева, Курбского и их единомышленников состоялся трагичный «Польской поход». — П.В.) …».{202}
Одним словом, Иван решил прекратить дальнейшие попытки вынудить хана пойти на уступки силовым путем, а договориться с ним. А. Адашев же (и те, кто стоял за его спиной) продолжал настаивать на продолжении прежней стратегии активной обороны (ведь наступление, как известно, лучший вид обороны). Так и представляется в лицах заседание ближней государевой Думы где-то в 1560 или 1561 гг., когда тот же И.Д. Вельский или И.В. Шереметев Большой доказывали с жаром Ивану, что еще немного, еще чуть-чуть, еще одно усилие, еще один «последний батальон» — и победа будет одержана! Но царь не стал более слушать их, разочаровавшись в их советах, и обратил свой взор и слух к другим советникам, а сторонники продолжения давления на Крым были удалены из Думы — кто навсегда (как А. Адашев), кто на время (как Вельский или Шереметев){203}.
Итак, решение, пусть и со скрипом, было принято. Как уже было отмечено выше, уже в 1561 г. военная активность России в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе начинает сворачиваться. Затем в конце года Иван, отвечая на недвусмысленные намеки Бахчисарая, отправляет к Девлет-Гирею гонца с грамотой и предложениями установить между двумя государствами «крепкую дружбу».
Переговоры — переговорами, посылки — посылками, но береженого Бог бережет, потому в Москве с началом весны 1562 г. на берегу снова расставили полки на случай прихода «крымских людей». Эта мера предосторожности была тем более необходима, что перемирие с Литвой закончилось теперь и де-юре, и в конце марта «за королево неисправление» Иван отправил воевать «Литовскую землю» свои полки, а в мае и сам отправился в поход «на свое дело Литовское»{204}. Естественно, что когда большая часть русской рати оказалась задействована на Литовском фронте, у татар возникал соблазн попробовать на прочность оборону государевой «украйны». В Москве предвидели это, и кроме выставления завесы на берегу, командование над которой формально было поручено двоюродному брату царя князю Владимиру Старицкому, в низовья Днепра, как уже отмечалось выше, снова был отправлен князь Вишневецкий с 850 казаками{205}. Надо полагать, что перед ним была поставлена задача своевременно оповещать Москву о намерениях хана и угрозой набегов связывать ему руки (как Гази-мурза мешал Исмаилу, так и Вишневецкий должен был мешать Девлет-Гирею). Но мы знаем, что князь изменил клятве и перебежал на сторону Сигизмунда (интересно, а почему он так поступил? Неужели потому, что у него не получилось стать великим князем всей Черкесии?). Надо полагать, хан вряд ли не был осведомлен о намерении Вишневецкого покинуть Ивана Грозного, ежели переговоры между князем и Сигизмундом шли, как было показано выше, еще с 1561 г.
Одним словом, ситуация складывалась как нельзя более благоприятно для Девлет-Гирея. Вишневецкого можно было не опасаться, равно как и Исмаила, за которым присматривал Гази бей Урак, Иван собрался на войну с Сигизмундом. А хану сейчас как никогда нужен был хотя бы небольшой, какой-нибудь успех для того, чтобы на время заткнуть рты недовольным и заодно показать «московскому», что его рано списывать со счетов. И Девлет-Гирей решился. Очевидно, еще в начале весны он объявил о сборе войска, в мае выступил за Перекоп, здесь, в причерноморских степях, соединился с ногаями (Дивей-мурзы) и двинулся на север. 6 июля передовые татарские отряды объявились под Мценском.
В летописях сохранилось довольно подробное описание этого похода. Первыми к Мценску подошли сыновья хана, калга Мухаммед-Гирей и Адыл-Гирей. Мценский воевода князь Ф.И. Татев-Хрипунов (из рода Стародубских князей) «с украйными людми не со многими» и со сбежавшимися со всей округи мужиками и их семьями (кто успел) сел в осаду. «Царевичи» блокировали город, ожидая подхода отца с главными силами, а сами пока «во Мценском уезду войну роспустили», т.е. занялись грабежом и людоловством. Два дня под стенами Мценска шли стычки между татарскими наездниками и людьми Татева. Воевода, полагая, что главная защита города не стены, а люди, в нем сидящие, неоднократно выезжал из ворот Мценска со своими ратниками, «о посаде билися и посаду им жечи не дали и крымских людей побивали и языки у них поймали».
На третий день к Мценску прибыл сам «царь», и не один, а с «нарядом». В течение всего дня продолжался бой за посад, и Татеву удалось все же отстоять примыкавшую непосредственно к Мценскому кремлю часть посада, а «далние дворы у посада, которых уберечи было немошно, те татарове дворы пожгли». Убедившись в том, что с ходу взять городок не удалось, хан отдал приказ отойти от города. Ночью, по сообщению летописца, свернулся и начал отход татарский обоз-кош, «а назавтрее сам царь со всеми людми и прочь пошел от города». На обратном пути Девлет-Гирей не стал удерживать своих людей, и его мурзы, среди которых первым был назван Дивей-мурза, «войну роспустили к Волхову и на Белевские места»{206}.
Обращает на себя внимание сообщение летописи о том, что «царь» пришел под Мценск «в невеликой силе», всего лишь с 15 тыс. воинов. Это настолько поразило летописца, что он написал: «Не прихаживал бо бяше царь николи в такове мале собрание». Действительно, учитывая, что поход возглавлял сам хан, взявший с собой свою гвардию и «наряд», названная летописцем цифра, более или менее отражавшая реальную численность крымского войска на тот момент, была невелика. С такой ратью пристойно было прийти на государеву «украйну» каким-нибудь мурзам или паре-тройке «царевичей», но никак не самому крымскому владыке. Выходит, что военный потенциал Крымского ханства все еще не восстановился после трудной во всех отношениях для крымцев «пятилетки» 1556— 1561 гг. Естественно, что Девлет-Гирей не желал рисковать и не стал дожидаться, пока русские воеводы на берегу проснутся от богатырского сна и попытаются наказать вторгшихся во владения Ивана Грозного татар. Какая-никакая добыча захвачена, необходимый эффект произведен — можно и отойти, ну а кому захваченной добычи было мало — пусть попытает счастья самостоятельно.
Между тем именно в это время отдельные отряды татарских людоловов из-за своей жадности и ненасытности и оказывались в смертельной опасности, превращаясь из хищников в добычу. В сходной ситуации за шестьсот лет до этих событий неизвестный византийский военачальник в трактате «О боевом сопровождении» советовал имперским стратигам, охраняющим границы империи от набегов мусульман, атаковать врага не тогда, когда он вступает на ее территорию, а тогда, «когда они (мусульмане. — П.В.) возвращаются к себе домой из наших владений». Почему? Ведь, казалось бы, лучше было бы разбить неприятеля прежде, чем он успеет разорить твои земли. На этот вопрос стратиг отвечал, что «вследствие долговременного пребывания в ромейских областях они будут сильно угнетены и ослаблены. Возможно, они будут обременены большим количеством добычи, пленных и скота, и поскольку и сами они, и их лошади будут измучены, они будут искать возможности уклониться от сражения, стараясь и желая как можно скорее достичь собственной земли. Кроме того, в течение этих дней успеют собраться и войска ромеев… Они будут собраны в достаточном количестве, снаряжены и хорошо подготовлены к сражению. В этом случае, как мы сказали, и днем, и ночью сражение с врагами, несомненно, будет оканчиваться победой»{207}.
Вряд ли, конечно, московские воеводы изучали этот трактат, но вот в том, что они, сами не зная того, в точности следовали рекомендациям опытного византийского военачальника, сомнений нет. Известие о приходе татар под Мценск подняло на ноги всех и вся. От Ивана на берег, в Серпухов, где стоял большой полк, прискакал царский гонец князь Д.И. Хворостинин с приказом немедленно «всесть в седло» и идти на Мценск, оставив часть сил на берегу на всякий случай. Во главе выступившей рати стал 1-й воевода большого полка князь М.И. Воротынский. Одновременно к Мценску начали стягиваться полки из украинных городов. Собравшись вместе, воеводы порешили идти в погоню за ханом и, по словам летописца, «ходили за ним до Коломака и до Мерчика (в пределах нынешней Харьковской области. — П.В.); и не сошли воеводы царя крымского, потому что пошол от украйны спешно». Под раздачу попали отделившиеся от главных сил татарского войска отряды Дивей-мурзы и присоединившихся к нему других мурз и «князей». Карачевский воевода В.А. Бутурлин «з болховичи и карачевцы, болховских мест воевати им (татарам. — П.В.) не дали, но и во многих местех в загонех крымских людей побили и языки имали и полон многой отполонили». Интересно, что 15 сентября того же года Иван положил опалу на братьев князей М. и А. Воротынских, активных участников этого похода, «за их изменные дела»{208}. Возникает вполне закономерный вопрос — а не связан ли гнев царя с не слишком удачными действиями князя Михаила, не проявившего необходимой быстроты и решительности и не сумевшего в итоге перехватить Девлет-Гирея и, отобрав у него взятый полон, потрепать и без того не слишком многочисленное татарское войско?{209}