Иван Грозный и Девлет-Гирей
Шрифт:
Смелые и успешные действия украинных воевод и упорная оборона возглавляемых Басмановым рязанцев вынудили хана принять решение отступить. Эффект внезапности был уже утрачен, русские опомнились и стягивали к местам, где хозяйничали татары, все новые и новые силы. Дальнейшее промедление грозило большими неприятностями — вплоть до «прямого дела», а скованное захваченной добычей и драгоценным ясырем, татарское войско теряло свой главный козырь — высокую мобильность. Одним словом, не дожидаясь возвращения в лагерь всех разосланных для грабежа и людоловства «загонов», хан 5 октября снялся с места и начал быстрый отход домой. И он не ошибся, ибо не насытившийся ширинский «князь» Мамай со своими людьми (согласно летописи, их было 4 тыс.) решил попытать счастья в одиночку и вернулся. Однако, не успев распустить своих людей для «войны», он был атакован Басмановым, к которому к тому времени присоединились государевы дворяне и Михайловский воевода Ф.И. Татев со своими людьми, и потерпел сокрушительное поражение. Множество татар было перебито, а 500 вместе с самим Мамаем были взяты в плен{225}.
Иван, вернувшийся в столицу 6 октября, собрался было выступить своими людьми к Коломне «для своего дела и земского против крымского царя», однако тут к нему пришло известие об отступлении неприятеля, и он
Во всей этой истории прихода «царя» под Рязань есть одно интересное обстоятельство, на которое обратил внимание отечественный историк А.В. Виноградов. Оказывается, во время осады Рязани Девлет-Гирей вступил в переговоры с Басмановым и передал ему грамоту для Ивана IV. В этом послании хан обвинял «московского» в том, что близившиеся к концу переговоры о «замирении» были сорваны по вине самого Ивана, который отказался платить «Магмет-Кирееву дань» и не отпустил без всяких условий задержанное в Москве крымское посольство. Вскоре после этого к царевичу Ивану Ивановичу прибыл гонец от калги Мухаммед-Гирея с посланием, содержание которого было сходным с письмом Девлет-Гирея{227}. Во всей этой истории обращает на себя внимание тот факт, что и хан, и его наследник умолчали о требовании передать Крыму казанский и астраханский «юрты». Что это? Хитроумная интрига со стороны хана, отнюдь не заинтересованного в том, чтобы окончательно поставить крест на переговорном процессе с Москвой и отправившегося в поход только потому, что этого хотела настроенная резко против соглашения с «московским» «казанская» «партия»? Не пытался ли тем самым хан оставить для себя лазейку для продолжения «крымского аукциона», позволявшего ему без особых на то усилий играть на стремлениях Москвы и Вильно заручиться его, ханской поддержкой, и разменивать обещания примкнуть к одному из соперников за его благосклонность на щедрые «поминки»? Как будто в пользу такого варианта свидетельствует освобождение русского посольства в Крыму из-под фактического ареста после возвращения хана в Крым. И хотя сам хан в личный контакт с А. Нагим не вступал, он не препятствовал переговорам с ним Джан-Мухаммеда и сбору русскими дипломатами информации о дипломатических контактах Сигизмунда с турецким султаном и султана с Девлет-Гиреем. Наконец, возобновились и пересылки между Москвой и Бахчисараем. В конце июня 1565 г. в Москву прибыл из Крыма посланный годом раньше туда гонец А. Мясной с грамотами от А. Нагого и ханский гонец Акинчей с тремя короткими посланиями Девлет-Гирея, адресованными Ивану Грозному.
Хотя эти грамоты не содержали ничего обнадеживающего (в частности, в одной из них хан озвучил требование передать ему Казань и Астрахань), Иван не стал медлить с ответом и меньше чем через месяц после приема крымского гонца отправил его в обратный путь вместе со своим гонцом С. Бертеневым. И, поскольку требования хана были отвергнуты, а «великие поминки» были обещаны «крымскому» и его «земле» только после размена послами, то наученный горьким опытом предыдущего года царь заблаговременно подготовился к возможному нашествию. Как писал летописец, комментируя действия Ивана, «для крымского неправды, что с царем и великим князем гонцы будто ссылается, а на государевы украйны приходил, и для бережения государь воеводам по берегу и по украйным городом стояти велел». В марте был составлен «розряд от Поля и по берегу», гарнизоны украинных городов были усилены, а на берегу, в Коломне, Кашире, Серпухове и Калуге развернулись 5 полков рати под началом большого воеводы И.Д. Вельского (10 воевод, 37 голов, т.е. примерно 8—9 тыс. детей боярских с послужильцами). 1 мая новосильский воевода Ю.Ф. Барятинский получил царский указ «итти на Поле к Сосне и за Сосну». В случае появления татар предусматривался «сход» воевод украинных городов с воеводами береговой рати, а несколько позднее роспись была несколько изменена. В Москве решили, что в случае прихода самого крымского «царя» войско должно было разделиться. Большая часть рати оставалась на берегу прикрывать сердце Русского государства от неожиданного прорыва «злых татаровей». Три же полка под началом воеводы князя И.Ф. Мстиславского (4 воеводы) должны были «по вестям итить з берегу» навстречу неприятелю и, нападая на отделившиеся от основной массы татарского воинства отряды, сдерживать врага, добывать «языков» и отслеживать перемещения противника. С подготовкой к отражению очень даже возможного нападения врага связан один интересный эпизод. 19 мая с Поля «прибежал» станичник с вестью, что на реке Мерла (к западу от нынешнего Харькова), на Муравском шляху, замечена была татарская сакма, а «обапол по мурамскому же шляху шли люди многие, а позади сакмы слышет зук велик». Получив эту новость, в Москве срочно отправили на усиление береговой рати в Калугу воеводу И. Меньшого Шереметева «на подводех». Понятно, что конницу на подводах посылать не будут, значит, вместе с воеводой столицу покинуло несколько статей стрельцов, которых для повышения их мобильности посадили на собранные с московских посадских людей подводы{228}.
Одним словом, в 1565 г., несмотря на то, что боевые действия на литовском фронте продолжались, Ивану Грозному удалось собрать на южной границе довольно приличные силы, и она была, не в пример прошлому году, надежно прикрыта. Эти приготовления не были напрасны. Конечно, сегодня трудно восстановить перипетии той глухой борьбы вокруг ханского трона между сторонниками и противниками союза с «московским», между «московской» и «казанской» «партиями». Однако, размышляя post factum над событиями тех лет, создается впечатление, что сам Девлет-Гирей, отнюдь не пылая излишней воинственностью, помнил о том, как он пришел к власти. Потому-то он, лавируя между разными группировками татарской знати, склонялся на сторону той из них, что была наиболее влиятельна в данный конкретный момент. А весной—летом 1565 г. «казанская» «партия», «партия войны», явно доминировала на крымском политическом небосклоне. И, продолжая переписываться с Иваном об условиях замирения, хан был вынужден идти у нее на поводу. Видимо, так можно объяснить тот факт, что после относительно компромиссной грамоты, что была передана от хана через Басманова, Иван получил новую, с более жесткими требованиями (о которой говорилось выше). И именно давлением со стороны «казанской» «партии» можно, на наш взгляд, объяснить решение хана, не дождавшись ответа из Москвы, «всесть в седло» и снова отправиться в набег. Во всяком случае, так можно трактовать сообщение А. Нагого Ивану IV, в котором он, рассказывая о событиях бурных лета и осени 1565 г., писал, что, встретив по пути на «государеву украйну» московского гонца С. Бертенева и ознакомившись с грамотами Ивана, Девлет-Гирей решил было повернуть назад. Однако, узнав об этом, «на царя и на царевича пришли землей со всем войском, что им воротиться немочно, потому что многие люди пошли на войну, а лошадей покупали заимья»{229}. Причина для продолжения похода, конечно, более чем весомая! Видимо, поход 1564 г. и в самом деле оказался для татар удачным, и в следующий ход на Москву собралось множество охотников за живой добычей. Ради такого случая влезшие в долги, они не собиравшихся отказываться от надежды разжиться «животами» и полоном только потому, что к хану приехал какой-то там гонец от правителя «неверных». А рисковать своей короной, да и жизнью в придачу ради того, чтобы продолжить переговоры с неуступчивым русским царем Девлет-Гирей не желал.
Итак, поход продолжился. Но зря «татаровя» надеялись и в этом году неплохо поживиться на Руси и поправить свои дела, рассчитавшись по кредитам русскими пленниками, мужиками, бабами да детишками. Пока Орда медленно продвигалась на север по Муравскому шляху, в Москве тем временем с началом осени и нового, 7074 г., переменили некоторых воевод в украинных городах и продолжали держать войско на берегу в готовности — «сентября в 19 день царь и великий князь приговорил з бояры: как царь крымской или большие крымские люди а ево государевы украины пойдут, бояром и воеводам князю Ивану Дмитреевичю Вельскому, да князю Ивану Федоровичи) Мстисловскому, да князю Петру Михайловичю Щенятеву, да князю Василью Семеновичю Серебряному итти на Коломну и государевым делом промышлять, смотря по тамошнему делу». Прошло полторы недели, и путивльский наместник князь Г. Мещерский прислал на Москву государю весть, что «прибежал к нему в Путивль от станишного головы от Романа Семичова сын боярской ноугородец Гришка Яцкой, а сказывал, что наехал Роман вверх Торца и на Каменном броду сентября в 21 день, стоят де многие люди и огни горят многие и стрельбу слышали». И дальше князь сообщал, что станичники ему сообщали, что де чают они, «пришли люди в Русь на Изюм Курган да на Савин перевоз, а Донец возилися два дни»{230}.
По получению этих неприятных вестей колеса московской военной машины закрутились с нарастающей силой. Воеводы немедленно вернулись ко своим полкам, гарнизоны украинных городов были приведены в готовность, а украинные воеводы поспешили на сход с береговыми. И когда хан подошел к Волхову, небольшому городку юго-восточнее Тулы, на территории нынешней Орловской области, там его уже ждали.
Описания того, как разворачивались события под Болховым, в летописях и разрядных книгах различаются. Согласно летописи, 11 октября в Москву прибыло послание от болховского воеводы князя И. Золотова (не успевший покинуть Волхов до начала набега), что «пришел крымской царь к Волхову октября в 7 день, и из наряду по городу стреляли и к городу приступали». Однако на этот раз у хана ничего не вышло. «Князь Иван Золотова з детми боярскими из города выходил и с ними дело делал, и языки поймал, а посаду ближних дворов пожечи не дал». Взятые с бою «языки» показали, что под город пришел сам Девлет-Гирей вместе с наследником калгой Мухаммед-Гиреем и «царевичем» Адыл-Гиреем, «а с ними все крымские люди». Кстати, если «царь» пришел с нарядом, значит, он взял с собой свою «гвардию» — своих мушкетеров и легкую артиллерию, что косвенно подтверждают сведения станичников, доносивших, что татарами «многие сокмы биты до черные земли и телеги болшие под наряд есть». Внезапность, залог успеха, была татарами утрачена, и к Волхову уже шли на помощь береговые полки. Узнав о их приближении, хан «войны не распустил» и под покровом ночи поворотил назад. Отход хана летопись датирует 19 октября, но это явная описка. При этом Девлет-Гирей, как и в прошлом году, не стал дожидаться, пока соберутся разосланные по округе фуражиры, которых русские ратные люди и украинные мужики «побивали и корму имати им не давали»{231}.
В разрядных книгах известия об этом набеге чрезвычайно лаконичны — приход хана под Волхов датируется серединой дня 9 октября, а его отход — ночью того же дня. Никаких иных подробностей при этом не сообщается, если не считать того, что, узнав о благополучном завершении истории с отражением прихода Орды, царь наградил И.Д. Вельского со товарищи «золотыми», а значит, остался их действиями вполне доволен. И еще одна интересная подробность из разрядных книг — в болховской истории впервые приняли участие опричники: «Из опришнины посылал государь под Волхов воевод, как царь приходил к Волхову, воевод с Москвы князя Андрея Петровича Телятевского, князя Дмитрея да князя Ондрея Ивановичев Хворостининых»{232}.
И еще один довольно красочный рассказ (хотя, конечно, и не без преувеличений) о набеге 1565 г. содержится в наказе, данном приставу Ф.И. Третьякову со товарищи, что встречали литовских послов в мае 1566 г. На расспросы литовцев об отношениях между Иваном и Девлет-Гиреем приставу было велено отвечать, что «по ссоре лихих людей» приходил хан осенью минувшего года к Волхову, было такое дело, и приходил он «казатцким обычаем, а с ним тысеч с пятнатцать или з дватцать, и против таких людей у государя нашего на украинах николи без заставы не живет». Потому и как только стало известно о приходе «царя», тотчас на помощь болховчанам поспешили государевы воеводы со многими ратными людьми. «И, заслышев государя нашего воевод по украинным городом, и он (Девлет-Гирей. — П.В.) одное ночи в государя нашего земле не начевал и людей в розгон не роспустил, и не токмо что полону взяли, и корму взятии не дали»{233}. Так что пришлось хану и его людям уйти с Руси не солоно хлебавши, а дома их ждали кредиторы, с требованием платить!
Неудачный (в сравнении с предыдущим 1564 г.) поход крымского воинства, явное нежелание Сигизмунда II, подстрекавшего хана на организацию все новых и новых набегов на Русь, но при этом отнюдь не поспешавшего присылать обещанные щедрые «поминки» и координировать действия своих ратей с татарскими, отсутствие у престарелого Сулеймана I, могущественного турецкого султана, желания идти на конфронтацию с Москвой — все это подрывало позиции «казанской» «партии» при ханском дворе. Естественно, что в этих условиях вес «московской» партии и ее влияние на политику хана возрастали. Одним словом, после возвращения хана из похода наметилось очередное потепление в русско-крымских отношениях. Более того, в 1566 г. хан даже отказался от предлагавшегося ему нового похода на «московского». А тут еще и Иван занял гибкую позицию, согласившись на выплату «Магмет-Киревых поминок», частично удовлетворив ханские запросы.