Иван Грозный и Девлет-Гирей
Шрифт:
К сожалению, о действиях русских войск в кампанию 1561 г. известно чрезвычайно мало. Государев разряд вообще умалчивает о том, какие силы были посланы против крымцев, и даже о том, сколько и где встали полки на берегу, не говорит ничего. Лишь в частных разрядных книгах сказано без указания точных сроков, что «тово же лета (т.е. в 1561 г. — П.В.) послал государь царь и великий князь на берег к Оке-реке воевод своих для приходу крымских людей». Во главе обычной 5-полковой рати был поставлен князь И.Д. Вельский, а вторым воеводой большого полка был назначен князь М.И. Воротынский. Далее разрядные записи сообщают, что с берега царь послал своих воевод «в Ряской город, а из Ряского города велел итти на Поле». Видимо, летом в Москву поступили какие-то известия о появлении в Поле небольших татарских отрядов, и встречь им была послана «лехкая» 3-я полковая рать под началом воеводы князя П.С. Серебряного (в береговой росписи он числился 2-м воеводой передового полка). И, судя по именам воевод, отправленных вместе с князем, рать была немногочисленной{190}. Однако о каких-либо столкновениях с неприятелем в Поле ни разрядные книги, ни летописи не сообщают.
Из разрозненных упоминаний в летописях и дипломатической переписке можно заключить также, что и в 1561 г. русские отряды продолжали оставаться в низовьях Дона и Днепра. Во всяком случае, в апреле 1561 г. Иван сообщал Исмаилу и его мурзам, что он отдал приказ казакам на Дону беспокоить набегами улусы Гази-мурзы (с Д. Чулковым?), а в низовья Днепра посланы
Кстати, Гази-мурза неожиданно стал серьезной помехой планам Ивана на пути вовлечения Исмаила и признававших его власть мурз в войну с Крымом. Опасения, что как только главные силы бия уйдут воевать Крым, Гази и его воины разгромят и разорять ногайские улусы, красной нитью проходят через всю переписку Ивана и Исмаила в 1560—1562 гг. В январе 1562 г. Исмаил даже предложил Ивану организовать совместную экспедицию против Гази-мурзы с тем, чтобы согнать мурзу и его улусы с «промежка» «меж Черкас и Азова». Для этого «Смаиль князь» предложил Ивану послать в июне 2—3 тыс. своей конницы да 6 сотен стрельцов по правому берегу Волги, соединиться с ногайскими «полками» и вместе идти на «Казыя мирзу». И дальше ногайский бий писал, что «как с того промежка Казый сойдет; и ож даст Бог Крым взятии, тот минят (обязательство. — П.В.) на мне будет потому, что по два года сряду которая животина за Перекопью будет, то поемлю, и хлеб потравлю. И потом будут гол одни (крымцы. — П.В.), сами ж рознью порушатца…». В противном же случае, ежели «Казый» не покинет свои кочевья на левом берегу Дона, «нам Крыма воевати немочно, потому толко нам всеми людми ити от своих улусов, и он на наши улусы придет. А посылати нам людей своих, и он не пропущает. Однолично бы еси с того промежка Казыя згонил. Толко то наше дело зделаетца». Однако Иван к тому времени окончательно отказался от своих прежних воинственных намерений по отношению к Крыму. Поэтому он отказался поддержать план Исмаила, сообщив тому, что он отправляет посла к черкесам И. Федцова с предложением тамошним князьям «над Казы мирзою промыслити». В ответ же на повторные просьбы Исмаила послать ему тысячу московских стрельцов для похода на Гази бей Урака Иван в октябре 1562 г. отписывал, что «сего лета литовской нам не друг учинился». И поскольку воевать летом в Литве трудно — дороги узки, болота, леса, то он, Иван, намерен «как реки устаиовятса, и у Бога милости прося сами хотим на конь всести и со всею ратыо и недругу недружбу хотим довести сколко нам милосердный Бог милости подаст», потому «нам к тебе послати многих стрельцов для литовского дела не вмесно; а малых людей послати к тебе, ино тебе то непособь же»{192}.
Причины, по которым русский царь отказал Исмаилу в его настоятельной просьбе, более чем очевидны, особенно если принять во внимание, что фактически война между Москвой и Литвой началась не весной 1562 г., с истечением срока перемирия, а намного раньше — летом 1561 г. Тогда литовское войско под началом великого гетмана Н. Радзивила Рыжего осадило и взяло занятую русским гарнизоном крепость Тарваст, а другая рать под командой Ю. Тышкевича опустошила занятые русскими ливонские уезды до самого Юрьева (Дерита). К тому же серьезную обеспокоенность действиями казаков в низовьях Дона и Вишневецкого на Северном Кавказе проявили турки. Еще весной 1561 г. они отправили в Черное море свою эскадру с десантом на борту для противодействия «капитану Дмитрашке». И хотя в конце лета османская эскадра после долгого крейсерства вернулась домой, Иван не стал далее испытывать судьбу и, согласно летописному свидетельству, отозвал князя с Кавказа.
Возвращение Вишневецкого в Москву состоялось в ноябре 1561 г., причем он приехал с Днепра, где был «государьскою посылкою» и «крымские улусы воевал, которые кочевали блиско Днепра»{193}. В этой истории обращают на себя внимание два обстоятельства. С одной стороны, в 1563 г. Иван наказывал отправленному в Крым послу А. Нагому на вопросы о Вишневецком отвечать, что де тот был выведен «из Черкас» потому, что «учал жити в Черкасех не по наказу»{194}. С другой стороны, 5 сентября 1561 г. датируется «глейтовный лист» (охранная грамота) Сигизмунда II, адресованная Вишневецкому, разрешающая ему вернуться в Литву и снова служить своему законному государю. Более того, тем же днем датируется другое письмо Сигизмунда князю М. Вишневецкому, старосте каневскому и черкасскому, в котором он сообщает, что его брат, находясь на Монастырском острове на Днепре, прислал к нему, великому литовскому князю, письмо с просьбою «его в ласку нашу господарскую принемши, лист наш кглейтовный ему послати росказали и до нас господара приехати ему дозволили». Интересно, что тогда же Сигизмунд попытался переманить на свою сторону казаков, засевших в низовьях Днепра и оттуда совершавших набеги на крымцев, предложив им принять участие в готовящемся походе в Ливонию. История же с Вишневецким закончилась тем, что посланный в апреле 1562 г. вместе со своими казаками в низовья Днепра «недружбу делати царю крымскому и королю литовскому» князь в июле с тремястами своих людей, переманив вдобавок к ним еще полторы сотни московских «полских» казаков прибора атамана Водопьяна, перешел на сторону Сигизмунда II.{195}
За всеми этими перипетиями мы совсем забыли о втором нашем главном герое — Девлет-Гирее. А хан, судя по всему, в этом году особой активности не проявлял. Чувствуя, что напор со стороны Москвы постепенно слабеет, что ее отношения с Литвой, и без того весьма далекие от идеальных, стремительно портятся, Девлет-Гирей затаился за Перекопом. Внимательно наблюдая за развитием событий, он не торопился откликаться на призывы великого литовского князя, раз за разом славшего в Бахчисарай гонцов и богатые «поминки», напоминая Девлет-Гирею о взятых им на себя союзнических обязательствах. Так, в октябре 1560 г. Сигизмунд отправил к Девлет-Гирею своего гонца Г. Кайдаша с грамотой, в которой высказывал сожаление по поводу того, что хан не выполнил своего обещания отправиться в поход на «московского», и выражал надежду, что крымская рать все же «всядет на конь» зимой 1560/61 г. Вместо этого в мае 1561 г. хан прислал в Москву гонца с грамотой и «поминком» великому князю — аргамаком. Сам факт присылки гонца, да еще и «поминка», пусть и малого, выглядел ободряюще, к тому же в Москве знали о попытках «литовского» вынудить хана выполнить свое обещание и выступить наконец с ратью на Русскую землю. И бездействие «крымского» в ответ на эти послания можно было истолковать как намек на продолжение переговоров. Правда, хан по-прежнему требовал от Ивана платить ему «Магмет-Кирееву дань», но в Москве знали о сложном положении в Крыму. Так сопровождавший ханских людей служилый татарин Семен Тутаев рассказывал, что «в Крыму голод великой, батман пшеницы в семьдесят рублей». Поэтому такие требования хана выглядели как отправная точка для долгого торга. И, наверно, стоит согласиться с мнением отечественного историка Б.Н. Флори, который полагал, что отправка 16 декабря 1561 г. в Крым московского гонца служилого татарина Девлет-Хози Рязанова «с товарыщи» с грамотой, в которой Иван «писал ко царю о дружбе», подвела итог долгому, но оказавшемуся в конечном итоге безуспешным русскому наступлению на Крым{196}.
ГЛАВА III.
НЕЗАДАВШЕЕСЯ «ЗАМИРЕНИЕ»: ОТ ВОЙНЫ «ХОЛОДНОЙ» К ВОЙНЕ «ГОРЯЧЕЙ»
(1562-1571 гг.)
§ 1. Ни мира, ни войны: русско-крымские отношения в 1562 —1567 гг.
Итак, предпринятая Иваном IV во 2-й половине 50-х гг. XVI в. попытка наступления на Крым не привела к успеху. Несмотря на достигнутые определенные успехи, Крыму не было суждено повторить в эти годы судьбу Астрахани и Казани. Причины отказа Ивана от продолжения активных, наступательных операций на южном направлении представляются достаточно ясными. Подчинение Крыма воле Москвы (не говоря уже о его завоевании) оказалось намного более сложным предприятием, чем могло показаться на первых порах. Мы уже отмечали выше, что даже смена хана на троне, утверждение на нем промосковски настроенного «царя», как показывал опыт Казани и Астрахани, не гарантировали окончательного завершения противостояния Руси и Крыма, тем более что Казань и Астрахань были самостоятельными государствами, а за спиной у «крымского» стоял могущественный сюзерен — султан Оттоманской Порты. Чрезмерная активность Русского государства в Причерноморье могла вызвать его серьезное неудовольствие, и к каким последствия могло привести столкновение России и Турции, первоклассной военной державы середины XVI в., можно было только догадываться. Ясно было только одно — у России и так хватало врагов, чтобы обзаводиться еще одним, да еще и таким.
Но кроме внешнеполитических проблем, на пути покорения Крыма стояли еще и сложные чисто технические препятствия. Снова подчеркнем, что Поле, поистине безбрежная степь, оказалось для крымских татар крепостью понадежнее, чем самые мощные валы и стены. Конечно, военный потенциал Крымского ханства, безусловно, уступал русскому. Москва, своевременно подключившись к военной революции и обладая более развитой и мощной экономикой, получила неоспоримое военно-техническое преимущество над крымцами. И в артиллерии, и в пехоте, оснащенной огнестрельным оружием, и в умении брать крепости — во всем этом рати Ивана Грозного превосходили татарские полки, а московские дети боярские, закаленные многолетними походами и малой войной на южной границе, по меньшей мере не уступали татарским наездникам. Но, как метко заметил американский историк У. Мак-Нил, «…московские цари устанавливали свою власть повсюду, куда судоходные реки позволяли доставить тяжелые пушки…»{197} До Казани, а после ее падения — и до Астрахани, Москва могла относительно легко добраться по Оке и Волге, быстро и без особых трудностей перебросив по воде пушки, пехоту и необходимые припасы. С Крымом такой вариант не проходил. Выход из Дона запирал турецкий Азов, а днепровские пороги оставались серьезным препятствием на пути тяжело груженных караванов точно так же, как и шестьсот лет назад, во времена Игоря, Ольги и Константина Багрянородного. К тому же попытки русских закрепиться в низовьях Днепра были негативно встречены Вильно, а проблем в отношениях с Литвой хватало и без того, чтобы добавлять к ним еще одну. А ведь казанский сценарий как раз и предполагал создание баз в непосредственной близости от неприятеля, с которых русское войско могло нанести решающий удар по врагу. Не закрепившись в низовьях Днепра и Дона, нельзя было и думать об организации масштабной военной экспедиции против Крыма, поскольку поход через Поле большой армии со столь же большим обозом был на то время невозможен. От Тулы, Дедилова и Пронска с Новгород-Северским до Крыма было слишком далеко. Действия Д. Ржевского, Д. Адашева и Д. Вишневецкого, при всей их успешности, оставались всего лишь набегами, неспособными в корне изменить ситуацию, тем более что организовать действенную поддержку им со стороны ногаев и черкесов дипломатам Ивана Грозного так и не удалось, равно как и привлечь на свою сторону Сигизмунда II.{198}
Одним словом, в борьбе с крымскими татарами русские не могли реализовать с таким же успехом, как в случае с двумя другими татарскими «юртами» свое технологическое и техническое превосходство «пороховой империи»{199}. Для того чтобы добиться победы, нужно было полностью отказаться от экспансии на других направлениях и сосредоточиться на борьбе с Крымом и в перспективе с Османской империей, направив сюда все ресурсы — людские, материальные, финансовые. Обладая «послезнанием», мы можем оценить стоимость этого решения — нет нужды говорить о том, что Россия, Турция и Крым в XVIII в. сильно отличались от своих предшественников двухсотлетней давности. Но и тогда модернизированной, «вестернизированной» Российской империи потребовалось почти столетие войн с османами и крымцами для того, чтобы «ногою твердой стать у моря» и покорить Крым. И это при том, что Речь Посполитая к этому времени впала в убожество и уже не представляла сколь-нибудь серьезной силы, а те же ногаи вообще исчезли как государственное образование. Так что нам остается только присоединиться к мнению многих уважаемых отечественных историков, например А.Ф. Платонова, полагавших крымскую затею явной авантюрой, сулившей громадные неприятности. Иван IV был прав, отказавшись от несбыточных надежд присоединить к своим владениям еще один татарский «юрт» и короноваться еще одним царским венцом.
Но отказ от продолжения политического курса, нацеленного на поглощение татарских «юртов», предполагал переориентацию генерального вектора внешнеполитических усилий Русского государства. И этот вопрос был разрешен Иваном в пользу возобновления экспансии на западном и северо-западном направлениях — там, где она оказалась прерванной в середине 1510-х гг., еще при Василии III, после взятия Смоленска. Взаимосвязь между свертыванием активности в Поле и эскалацией конфликта в Ливонии вполне очевидна. Традиционно в отечественной историографии принято считать, что поворот во внешней политике Ивана IV и последовавшие за ним перемены в политике внутренней связаны с борьбой за власть на московском политическом Олимпе и опалой, наложенной Иваном на членов Избранной Рады, ратовавших за войну с Крымом{200}. Не касаясь подробно этого вопроса, заслуживающего отдельного исследования{201}, отметим, что приписывать Избранной Раде планы широкомасштабной экспансии на южном направлении, на наш взгляд, было бы ошибкой. Вряд ли можно считать А. Адашева авантюристом, не понимающим реальных размеров тех трудностей, что предстояло решить московским властям в случае дальнейшего развития наступления на Крым, не говоря уже о возникающих проблемах с освоением Поля. Ведь хорошо известно, что земли в России всегда хватало, но вот рабочих рук — увы, нет! И тут возникает закономерный вопрос — если Адашев собирался заняться колонизацией Поля, где он предполагал взять те самые рабочие руки для освоения новых земель в «польских» уездах? К тому же расположенные в Поле, вне естественных защитных рубежей, новые города и деревни оказывались чрезвычайно уязвимыми для атак со стороны татар. Их защита требовала новых расходов, и чем дальше, тем больше. В этих условиях отказ Ивана от дальнейшего развития экспансии в этом направлении представляется вполне логичным.