Иван V: Цари… царевичи… царевны…
Шрифт:
Софья не стала его будить, прилегла рядом и тож заснула. Крепчайшим сном, без сновидений. Проснулись они почти одновременно, пробудился и аппетит. Но князь не пожелал вмешивать челядь в столь нежный час. И попытался раздобыть яства и пития сам, К сему он был непривычен и долго блуждал в потемках, пока не набрел на поставец с винами и закусками. Все это он перенес в опочивальню и там, на туалетном столике, они предались питию и ядению.
О чарах, колдовстве, порче и прочей черной магии никто из них не вспоминал. Лишь толстый фолиант, покоившийся в кресле в распахнутом виде, напоминал об изначальной пели.
Софья
— А что, князинька, ежели бы государь предложил тебе ехать послом к китайскому богдыхану, отважился бы ты?
— Без тебя — нет.
— Ишь ты, какой увертливый. А сам?
— Отговорился бы. Тяжек путь…
Было третье марта 1675 года. Караван Спафария, сопровождаемый любопытными взорами, тянулся по Арбату. Боярин Матвеев провожал его. Напутствия иссякли. Ехали — молчали.
Март еще только пробуждался от зимней спячки. Снега лежали плотные, непокорные. Дорога была пробита бесконечными копытами, завалена конскими катухами, залита конскою же мочой. Впрочем, потрудились здесь и коровы москвичей: у многих они были на подворьях и время от времени их гоняли в заснеженные поля.
— Книги-то взял? — нарушил молчание Матвеев.
— Какие? — не понял Спафарий.
— А те, что в аптеке? «Книги китайского государства»?
— Вестимо, взял. Перечитавши, затвердивши прежде. Намерен кой-что из них перевесть.
Матвеев вздохнул. Жаль ему было лишаться Спафария на долгий срок — на годы. Однако ж был он едва ли не единственным в Посольском приказе — среди многих десятков дьяков, подьячих, толмачей и прочих — пригодным для сего посольства. Он был незаменим и в приказе, и в новой должности. Выбирать не приходилось. Матвеев высказал ему это.
— Заменит меня Петр Васильев Долгово. Мы с ним весьма тесно спаровались, он языки превзошел.
— Знаю, да не то, — вздохнул Матвеев. — Подпирал ты его, а без тебя сдюжит ли?
— Может.
Доехали до заставы.
— Ну, Христос с тобой и Никола Угодник! — сказал Матвеев и прослезился, обнимая Спафария. — Бог весть, свидимся ли.
Николай промолчал. Впереди лежали версты, версты и версты. Бесконечные неведомые пространства и столь же неведомые опасности.
Чем их измерить?
Глава одиннадцатая
Сибирь — слово дикое
Тебя отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями, травою будут кормить тебя, как вола, росою небесною ты будешь орошаем, и семь времен пройдут над тобой, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет.
Прежде чем отправиться в мое долгое и трудное странствие, я, разумеется, побывал в Сибирском Приказе. Тамошние дьяки оказались ленивы и малосведущи. Меня интересовало, сколь в Сибири городов, сколь острогов, погостов, такие племена встретятся мне на пути и каков их нрав — воинственный или миролюбивый.
От постоянного сидения и бездельного препровождения времени они заплыли жиром, равно и их мозги.
— Велика Сибирь, — втолковывали они мне, — ее умом не объемлешь, а сколь там нашего народу и где он обитает, доподлинно ведают в главном граде Тобольске. Там вашей милости все в доподлинности и точности и докладут.
31
Ясак — натуральный налог с народов Сибири и Севера, главным образом пушниной.
— А что значит само слово «Сибирь»? — спросил я напоследок, не ожидая, впрочем, сколь-нибудь толкового ответа.
— Сибирь — слово дикое, — буркнул дьяк. — Кто его знает, что оно значит. Будто бы ханство там было народа сибиров, вроде как мунгалов, и столица их именовалась Сибир. Всяко говорят, не разберешь, где правда. А может, ее уж затеряли, правду эту, за сотни-то годов. Слышь, милостивец, ты как Тобольска достигнешь, ступай сразу в тамошний Приказ. Там тебя наполнят, яко сосуд скудельный, многими сведениями. И воевода там властный да знающий. А Сибирь — слово дикое, — повторил он, — как тайга тамошняя и народцы.
Что ж, оставалось последовать этому совету, ибо из приказных дьяков ничего более нельзя было выжать. Разве что порядочно жира, которым они обросли.
Ехали мы вначале испытанным путем, наезженным, людным, а потому безопасным, на старинные российские города: Ростов Великий, Ярославль, Вологду, Великий Устюг, Соль Вычегодскую…
По обычной своей любознательности, я непременно посвящал не менее дня осмотру тамошних достопамятностей. Ростов поразил меня своими святынями. Его храмы были прекрасны, не уступая московским. Ярославль не уступал ему ни своим кремлем, ни храмами, ни живописным берегом Волги.
В отряде было около сотни душ, в том числе казачий эскорт — полусотня. Все — верхами. Ни саней, ни телег — вьюки. В них прокорм людям и лошадям, лопаты, палатки, все по надобности. Были средь нас подьячие, кои впервые взгромоздились в седло. Страдальцы! На сей случай я предусмотрел мазь для умягчения потертостей. Но все едино: они долго не могли привыкнуть, покамест не намозолили себе задницы.
Дикая красота природы потрясала меня. По обе стороны торгового тракта простиралась непроходимая тайга. Дикие звери то и дело безбоязненно выходили навстречу. Более всего попадались лоси — могучие красавцы с венцом рогов. Не одного пришлось завалить на жаркое. Обычно вечером мы разбивали бивуак, разводили костер, разделывали тушу и жарили мясо на углях.
На запах крови сбирались волки и медведи, вышедшие из спячки. Вкруг нас, как лампадные огни, горели волчьи глаза. Медведи были посмелей. Но медвежатиной мы не лакомились: медведь, покинувший свою берлогу, тощ, это к осени медвежатина хороша.
Меня просвещал казачий сотник. Он не раз сопровождал караваны по большому сибирскому тракту и зная здешние места. Где лучше сделать привал, дневку, а в городах постоялые дворы.
— Самое время едем, — толковал он мне. — На тепло гнус налетит, заест и скотину и людей, спасу нет. Всякая нечисть — слепни, оводы — коней одолеют: И так их жаль, аж сердце заходится. Как озеро иль река — отпущаем. Они в воде кое-как спасаются, кони-то. Но ненадолго. Всем богата Сибирь, кровососами тож.