Июль для Юлии
Шрифт:
— Ужасно несправедливо, когда у одних людей есть свобода, а у других нет.
— Угу, — промычал Василь. Ему не хотелось говорить об этом и портить прелесть вечера.
— Раньше я не задумывалась, а теперь…
— Давайте не будем сегодня ни думать, ни говорить о плохом? — предложил Василь. — Ведь завтра праздник.
— Праздник, да, — Юлия Павловна устремила темный взгляд на луну. — Вася, а ведь крепостные должны ненавидеть своих хозяев. Ведь с ними так жестоко обращаются. Бьют, продают, унижают…
— Некоторые и ненавидят. Знаете, как я барыню Белозерцеву ненавидел? Кажется, убил бы — и не пожалел ни на вот столечко, — от отмерил ногтём треть мизинца.
Барышня вдруг остановилась, пытливо вглядываясь ему в лицо:
— Меня вы тоже… ненавидите?
Василь смотрел на белое лицо, обращённое к нему с тревогой, и чувствовал, как нежность заполняет душу до самых потаённых уголков.
— Бог с вами, Юлия Павловна. Да как можно вас ненавидеть? Вы словно ангел. Разве ангелов ненавидят?
Она упрямо мотнула головой, и он понял, что она недовольна таким ответом.
У Василя хватило ума не продолжать разговор на подобную тему, к тому же впереди послышались голоса, и юная пара проворно юркнула в кусты, чтобы не быть застигнутыми. Притаившись в кустах, они переждали, пока мимо пройдут деревенские — пять или шесть девушек. Простоволосые, в неподпоясанных рубахах, они несли охапки цветов и весело, но боязливо переговаривались.
— Зачем это они ночью, с цветами? — спросила Юлия Павловна, когда крестьянки отошли достаточно далеко, и молодые люди могли без опаски вернуться на тропку.
— Так это колдовство такое, барышня, — начал Василь коварно, радуясь, что она позабыла невесёлые думы.
— Колдовство-о?
— А вы и не знали? В ночь на Ивана-Купалу надо собрать двенадцать разных цветов и положить под подушку, тогда приснится тот, кто уготован судьбой.
И Юлия Павловна тут же захотела нарвать двенадцать разных цветов.
Они провозились на лугу до росы, и Василь умылся ею — на удачу. Юлия Павловна тоже пожелала умыться, и теперь её милая мордашка блестела каплями, как крохотными бриллиантами.
— Расскажете потом, кто приснится? — спросил Василь посмеиваясь, когда подсаживал девушку в окно.
Она не ответила, но он готов был спорить на что угодно, что покраснела. Его так и распирало от желания узнать, кого она увидит во сне, но это было не в его власти, и оставалось лишь смириться и вздыхать тайком.
Стоя под окном, он слышал, как шелестела одежда, как Юлия Павловна вздыхала, устраиваясь в постели, потом стало тихо, а потом раздалось ровное лёгкое дыхание. Ангел уснул. Василь попинал камешки под окном прелестницы, убедился, что сон её ничто и никто не потревожит, и тоже отправился спать. Забравшись на сеновал и завалившись в душистую сухую траву, он блаженно вытянулся, припоминая все приятности прошедшего дня. Вот чудо, что рядом с Юлией Павловной даже оплеухи оказались не в тягость. Она заступилась за него. Она добрая. И хорошая. И красивая. Сегодня Василю думалось о ней без телесного жара, а с одной лишь нежностью. Он ждал, что ночью она присниться ему, как обычно, но вместо этого видел какую-то быструю реку — синюю, а посредине белую, из-за бурунов. От этого казалось, что река кипит. Василь опасливо зашел в воду, боясь обжечься, и обнаружил, что вода холодная, как камень.
Не просыпаясь, он зябко подтягивал озябшие ноги под слишком короткое для его роста одеяло.
А Юлии Павловне, загадавшей сон на суженого, снился бал. Она не была на балах ни разу, но сразу поняла, что это именно бал! По сверкающей зале кружились дамы в пышных нарядах и элегантные господа, а она стояла одна и чувствовал себя среди этих блестящих людей полевым цветочком в розарии. Кто-то взял её за руку и позвал по имени: «Жюли». Юлию Павловну никогда не звали на французский манер, и сначала она решила, что это Вася говорит с ней по-французски. Но рядом стоял совсем другой мужчина — белокурый, красивый, в военном мундире, с щеголевато подкрученными усиками.
Девушка вздрогнула и проснулась. Но не совсем, а чтобы перевернуться с боку на бок, поудобнее зарыться в пуховую перину, и уснуть уже без сновидений.
Глава VII
День Ивана-Купала начался с веселой возни во дворе. Дворовые — парни и девки, мужики и бабы — бегали друг за другом, обливаясь водой. Юлия Павловна любовалась на них из-за занавески, хлопая в ладоши и зовя Дашу посмотреть. Горничная ворчала, что ей недосуг глазеть, как голопятые резвятся, но потом все-таки снизошла.
К восьми поехали на службу, отстояли обедню. После по деревенскому обычаю мылись в бане, с вениками березовыми, смородиновыми, крапивными. Юлия Павловна, разомлевшая и благостная, была отправлена на послеобеденный отдых, а Василь с Дашей сели чаевничать.
Часа через два барышня проснулась, подали обед. Стряпуха кормила вкусно, хоть и по-постному. На стол поставили вареные яйца, политые сметаной с зеленым луком и укропом, рыбный пирог (пост-то не строгий) с линьками, пареную репку по старинному рецепту — краснобокую, мягкую, как вата. На сладкое подали малину с молоком и медом, компот из прошлогодних яблок. Потом собрались на гулянье.
Деревенские праздновали на лугу, возле речки. Там, где берега были пологие, а саму речку можно было перейти, не замочив портков.
Горничная вышла на крыльцо, провожая молодую пару:
— Смотри, Васька! Береги барышню. Если что — башку тебе сразу откручу!
— Не боись, теть Даша! — весело крикнул Василь на местном наречии и лихо прыгнул через голову, чувствуя необыкновенный прилив сил.
Юлия Павловна испуганно ахнула, Даша засмеялась. Василь пригладил растрепавшиеся от прыжка волосы и поклонился на обе стороны, передразнивая Немчину — прижимая ладонь к груди и шаркая ножкой. Тут засмеялась и барышня.
Василь смотрел на нее и не мог налюбоваться. Сегодня она была особенно хороша — румяная, веселая. Волосы заплетены в косу и украшены синим бантом. Под цвет банта был и простой деревенский сарафан, по сравнению с которым особенно белой казалась кофта из французского шелка с пышными рукавами, забранными на запястьях мягкими складками. На плечи барышне Даша набросила цветастый платок. Черный, с темно-красным узором. Юлия Павловна сложила его концы на груди, о чем Василь сразу же пожалел — так совсем не видно пленительных холмиков под тонкой тканью.