Из истории клякс. Филологические наблюдения
Шрифт:
Мотив пролитых чернил, открывающих у Гофмана вход в потустороннее и запредельное, возникает перед счастливым концом истории Ансельма еще раз — в упоминании чернильницы, из которой выпрыгивает черный кот старой ведьмы:
Брызжа огнем, выскочил черный кот из чернильницы, стоявшей на письменном столе, и завыл в сторону старухи, которая громко закричала от радости и вместе с ним исчезла в дверь [158] .
Остается гадать, помнил ли Кернер о «Золотом горшке», когда сочинял свои «Кляксографии», но повествование Гофмана, постоянно балансирующее на грани яви и иллюзии, сатиры и мрачного сарказма, так или иначе остается хронологически прецедентным к литературной и изобразительной традиции, связывающей само представление о кляксах с мотивами пугающего Иного и смерти [159] .
158
Гофман Э. Т. А. Золотой горшок: сказка из новых времен / Пер. B. C. Соловьева. М.: Советская Россия, 1991 — цит. по: lib.ru/GOFMAN/ gorshok.txt.
159
Этого,
Последующая традиция экспериментирования с чернильными пятнами связана с Козенсом и Кернером не непосредственно, но концептуально и типологически, — попутно поиску новых форм художественной выразительности. Так, например, можно счесть симптоматичным, что графическим произведениям Козенса замечательно близки живописные работы Виктора Гюго (1802–1885). Творчество писателя, главы и теоретика французского романтизма, заслонило в истории культуры творчество Гюго-художника. Между тем изобразительное наследие Гюго насчитывает почти четыре тысячи сделанных им иллюстраций и рисунков, которые высоко ценили Делакруа и Ван Гог. Из сегодняшнего дня многие из них воспринимаются как предвестие абстрактного экспрессионизма и сюрреализма [160] . Так это или нет, они, по меньшей мере, любопытны благодаря технике, близко напоминающей как blotting Козенса — чернильные пятна и разводы, определяющие собою общую художественную композицию: пейзаж, портрет или абстракцию, — так и «кляксографию» Кернера — интерес к гротеску и демонической образности [161] . Широкая публика смогла увидеть эти работы в 1888 году на выставке, организованной галереей Жоржа Пети (Georges Petit), а после 1902 года они вошли в постоянную экспозицию парижского дома-музея писателя на Плас дю Вож.
160
Escholier R. Victor Hugo artiste. Paris: Cr`es et Cie, 1926; Stelzer O. Die Vorgeschichte der abstrakten Kunst. M"unchen: R. Piper & Co., 1964. Изобразительные работы Гюго представлены в: 64 Dessins de Victor Hugo: Les travailleurs de la mer et autres marines / Grav'es par F. M'eaulle, imprim'es par P. Mouillot. Paris: Atelier des reproductions artistiques, 1882; Dessins de Victor Hugo / Grav'es par Paul Chenay, texte par Th'eophile Gautier. Montpellier: Archange Minotaure, 2002.
161
Так, Франклин и Мэри Роджерс полагают, что Гюго мог испытать прямое влияние Козеяса (Rogers E. R., Rogers M. A. Painting and Poetry: Form, Metaphor, and the Language of Literature. Lewisburg: Bucknell University Press, 1985. P. 31 ff.), а Дарио Гамбони типологически сближает Гюго и Кернера: Gamboni D. Potential Images: Ambiguity and Indeterminacy in Modern Art. London: Reaction Books, 2002. P. 55–59. См. также: Barrere J.-B. Victor Hugo’s Interest in the Grotesque in His Poetry and Drawing // French 19th Century Painting and Literature / Ed. by Ulrich Finke. Manchester: Manchester University Press, 1972. P. 258–279.
Убеждение в том, что случайные пятна могут поспособствовать эффектному живописному решению, могло, конечно, разделяться и теми, кто был далек от мысли видеть в них целенаправленный художественный прием. Примером такого рода может служить один из эпизодов в «Анне Карениной» Л. Н. Толстого с описанием талантливого художника Михайлова за работой над рисунком — эпизод, в котором поклонник Козенса нашел бы, вероятно, лишний довод в пользу техники blotting’a:
Бумага с брошенным рисунком нашлась, но была испачкана и закапана стеарином. Он все-таки взял рисунок, положил к себе на стол и, отдалившись и прищурившись, стал смотреть на него. Вдруг он улыбнулся и радостно взмахнул руками.
— Так, так! — проговорил он и тотчас же, взяв карандаш, начал быстро рисовать. Пятно стеарина давало человеку новую позу. Он рисовал эту новую позу, и вдруг ему вспомнилось с выдающимся подбородком энергическое лицо купца, у которого он брал сигары, и он это самое лицо, этот подбородок нарисовал человеку. Он засмеялся от радости. Фигура вдруг из мертвой, выдуманной стала живая и такая, которой нельзя уже было изменить. Фигура эта жила и была ясно и, несомненно, определена [162] .
162
Толстой Л. Н. Собрание сочинений в 22 тт. Т. 9. С. 42. Еще один пример из русской литературы, обыгрывающий живописные возможности случайных пятен, — рассказ А. И. Куприна «Куст сирени» (1894). Герой этого рассказа, офицер Алмазов, готовясь к последней практической работе в Академии генерального штаба, от усталости сажает на чертеж картографического плана, представляемого им к экзамену, большое пятно зеленой краски и, чтобы не переделывать всю работу, превращает пятно в изображение деревьев. Профессор выражает сомнение в том, что на известной ему местности есть растительность, и обязывает Алмазова на следующее утро отправиться вместе с ним к указанному в плане месту. Находчивая жена Алмазова спешно собирает все ценные вещи, закладывает их в ломбарде. На вырученные деньги они покупают кусты сирени и сажают их там, где те соответствуют изображению на плане. Профессор на месте признает свою ошибку, и для Алмазова все заканчивается хорошо.
Толстого, конечно, меньше всего можно заподозрить в симпатии к живописным новшествам, да и живописи вообще, но тем занятнее, что пафос правдоискательства не исключает здесь роли случая и интуитивного озарения.
Не забыт в это время и собственно метод Козенса. Мстислав Добужинский упоминает в своих мемуарах об увиденном им в детстве в офицерском собрании Кишинева заезжем «художнике-моменталисте», поразившем его «хитрым умением сделать пейзажи из случайной кляксы» [163] .
163
Добужинский М. В. Воспоминания. М.: Наука, 1987.
В истории русской культуры традицию изобразительно-литературной «кляксографии» в духе Кернера можно усмотреть в каллиграфических экспериментах Алексея Ремизова (1877–1957). О каком-то заимствовании в данном случае говорить нельзя: для Ремизова внимание к кляксам было взаимосвязано с письменной образностью как таковой, изобразительной символикой алфавита и шрифта. Сам писатель вспоминал, что художественные достоинства клякс он открыл для себя в подготовительном классе гимназии на уроках чистописания:
Я расчеркнулся — и разорвал бумагу. Беру другую страницу и начал путать и закручивать — и получилась грязь <…>. Хотел поправить и посадил кляксу. И испугался. Я не знал еще, какие чудеса можно сделать из любой кляксы: ведь чем кляксее, тем разнообразнее в кляксе рисунок, а из брызг и точек — каких-каких понаделать птиц, да что птиц, чего хочешь: и виноград, и китайские яблочки, и красных паучков [164] .
164
Ремизов A. M. Подстриженными глазами // Ремизов А. М. Собрание сочинений. Т. 8. М.: Русская книга, 2000. С. 38. Об «эстетике кляксы» в творчестве Ремизова упоминается в: Маркадэ И. Ремизовские письмена // Aleksey Remizov. Approaches to a Protean Writer / Ed. by G. N. Slobin. Columbus: Slavica, 1986. P. 130.
Это открытие стало своего рода навязчивой идеей, которую Ремизов — удивлявший своих современников пристрастием к разного рода чудачествам — последовательно воплощал в создаваемых им рисунках, «грамотах», которые он вручал своим знакомым (членам придуманного им общества «Обезвелволпал» — «Обезьянья Великая и Вольная Палата»), в графических альбомах, а также в иллюстрациях к печатным и рукописным текстам [165] . В какой степени такие рисунки были преднамеренными, а в какой — случайными, остается гадать. В «Кукхе» Ремизова есть история о том, как чернила, опрокинутые на изготовленную им для В. В. Розанова рукопись жития Моисея Угрина, стали стимулом к рисунку, «оживившему» старинный текст о чудесах и чертовщине:
165
Многие из них воспроизведены в издании: Обатнина Е. Царь Асыка и его подданные: Обезьянья Великая и Вольная Палата A. M. Ремизова в лицах и документах. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2001.
Переписывал я ее старательно с завитками и усиками. И когда все было готово, и, не знаю как, задел я чернильницу, чернила на рукопись, я рукопись отдернул — чернила и разбрызгались. И вот из этих-то пятен, стрел, серпов и волн вышел рисунок: черти с Бабой-Ягой неслись, за ними нежить, нечисть — взвив и взихрь бесячий [166] .
Само письмо в этих случаях переплетается у Ремизова с иллюстративностью, контаминирующей текст и изображение, — выразительный пример того, что в современной лингвистике называют гибридными, или креолизованными, текстами [167] . Такое сочетание предполагалось и у Кернера, но в более традиционной — почти «эмблематической» форме, объединяющей изображение (imago seu pictura), эпиграмму (epigramma) и надпись (inscriptio seu lemma, соответствующую у Кернера названиям разделов сборника). Ничего этого у Ремизова нет, но — при всех отличиях — есть и общее: схожее с Кернером тяготение к потустороннему, таинственному и (квази)фольклорному. Ремизов не изображает «вестников смерти» и «образы из ада», но тоже превращает кляксы в монструозные химеры. Стоит заметить и то, что Ремизов знал о Кернере, обмолвившись о нем именно в демонологическом контексте — в повествовании о страннике, изгоняющем заклинанием кикимору:
166
Ремизов A. M. Кукха. Розановы письма // Ремизов A. M. Собрание сочинений. Т. 7. М.: Русская книга, 2000. С. 90.
167
Анисимова Е. Е. Паралингвистика и текст (к проблеме креолизованных и гибридных текстов) // Вопросы языкознания. 1992. № 1. С. 73.
Помянул бы добрых отцов XVIII века: L’abb'e de Villars, P'ere Bougeant, Don Pernetty, милующих всю Божью тварь: и сильфов и саламандр и ундин и гномов: помянул бы и Юстина Кернера, покровителя духов [168] .
Речь при этом идет, несомненно, о Кернере — авторе мистических и спиритических книг («Ясновидящая из Префорста» к тому же могла быть известна Ремизову в русском переводе [169] ), а не авторе «Кляксографий». Но даже если Ремизов ничего не знал о кляксах Кернера, тем интереснее, что тематические пересечения подкрепляются у обоих авторов еще и сходством их иллюстративной графики.
168
Ремизов A. M. Иверень // Ремизов A. M. Собрание сочинений. Т. 8. С. 421. Замечу, что в «Аннотированном указателе имен в произведениях A. M. Ремизова», помещенном в заключительный 10-й том этого издания, ни одно из вышеперечисленных имен не упоминается, зато приводится примечание: «В указателе фиксируются только имена и лица, реальное существование которых подтверждено документами» (Ремизов A. M. Собрание сочинений. Т. 10. М: Русская книга, 2003. С. 520). Нужно ли из этого заключить, что существование Кернера не подтверждается документами?
169
Кернер Ю. По ту сторону смерти: Записки ясновидящей. СПб.: Типография «Родник», 1909.