Из истории клякс. Филологические наблюдения

Богданов Константин Анатольевич

empty-line/>

Говоря попросту, если Лютер и не кидался в черта чернильницей, то представить такую сцену совсем не сложно [223] .

Со временем история о пятне, оставленном брошенной в черта чернильницей, стала приурочиваться не только к Вартбургу, но также к Виттенбергу (Wittenberg) — еще одному городу (в земле Саксония-Анхальт), тесно связанному с биографией Лютера (здесь Лютер преподавал в университете, здесь 31 октября 1517 года он вывесил у дверей дворцовой церкви свои «95 тезисов», здесь же он был погребен в 1546 году), и к Фесте Кобургу (Veste Coburg) — крепости в Баварии, ставшей для Лютера убежищем в 1530 году (здесь он редактировал составленное Филиппом Меланхтоном «Аугсбургское исповедание» и заочно участвовал в Аугсбургском рейхстаге Священной Римской империи). Как и в Вартбурге, в Виттенберге и Кобурге нашлись комнаты, на стенах которых были обнаружены чернильные пятна от чернильницы, пущенной Лютером в дьявола [224] . В 1716 году такое пятно показали посетившему Виттенберг Петру I:

223

Plass E. M. This Is Luther: A Character Study. St. Louis: Concordia Publishing House, 1948 [Reprint 1984]. P. 154.

224

Das Lutherhaus Wittenberg: eine Museumsgeschichte / Hrsg. von Stefan Laube und Uta Kornmeier. Leipzig: Evangelische Verlagsanstalt, 2003. S. 98 (Schriften der Stiftung Luthergedenkst"atten in Sachsen-Anhalt. Bd. 3); Laube S. Von der Reliquie zum Relikt. Luthers habseligkeiten und ihre Musealisierung in der fr"uhen Neuzeit // Arch"aologie der Reformation. Studien zu den Auswirkungen des Konfessionswechels auf die materielle Kultur / Hrsg. von Carolla J"aggi und Jorn Staecker. Berlin: Walter de Gruyter, 2007. S. 445.

Пасторы

показывали Его Величеству на стене чернильное пятно, о коем сказывали, что когда (Лютер. — КБ.) писал, предстал пред него дьявол, и он в сего искусителя бросил чернильницу, и что видимое то на стене пятно есть то самое чернило. Монарх смеялся сим рассказам и сказал: «Неужели сей разумный муж верил, что дьявола видеть можно?». И когда просили Его Величество духовные сей церкви, чтоб он благоволил в память бытия своего здесь, что-нибудь на той стене подписать, то Государь, рассматривая все примечательным оком, и найдя, что оные чернильные брызги новы и сыроваты, подписал тако: «Чернила новые и совершенно сие неправда» [225] .

225

Голиков И. И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам. Издание второе. Т. 5. М.: В типографии Николая Степанова, 1838. С. 106. Сведения о посещении Петром Виттенберга и тамошней комнаты Лютера впервые в сводном виде были приведены И. И. Голиковым в «Деяниях Петра Великого» (первое издание: М., 1788–1789), будучи извлечены им из полулегендарного текста «Любопытных и достопамятных сведений о Петре» (СПб., 1786) и камер-фурьерских журналов Петра (Журнал, или Поденная записка <…> Петра Великого. СПб., 1770. Ч. 1. С. 344). См. также: Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. 12. Вып. 2. М.: Наука, 1977. С. 424. Занятно, что французский медик Николя-Габриэль Леклерк, составивший и издавший в 1783–1786 годах в Париже шеститомную историю России (The Clerc. Histoire physique, morale, civile et politique de la Russie ancienne (a) moderne. 5 (st. 6) Tome. Paris, 1783–1786), имевший доступ к тем же источникам, но не сумевший их правильно понять, изложил историю посещения Петром Виттенберга противоположным образом, а именно так, что Петр якобы сполна уверовал в подлинность рассказанной ему истории и оставил на стене соответствующую тому подпись. Дотошно раскритиковавший халтурное и недобросовестное сочинение Леклерка Иван Болтин процитировал вышеприведенный ляп его автора (не сумевшего в данном случае, судя по всему, попросту отличить отрицательное предложение от утвердительного), однако, как нарочитое «засвидетельствование неправды в угождение пустосвятства, и признание бытия никогда не существовавшего». В опровержение Леклерка Болтин ссылался на Штелина, который пересказывал историю посещения Виттенберга Петром в согласии с тем, что можно прочитать и у Голикова, — с тем, однако, отличием, что Петр «подле чернильного пятна написал русскими буквами: ПетрЪ» (Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка, соч. генерал майором Иваном Болтиным. Т. I. СПб.: Печатано в типографии горнаго училища, 1788. С. 567, 568). Штелин сообщал также: «Чтоб сохранить навсегда сие собственноручное начертание российскаго монарха сделана уже давно около него жестяная рамка, выдавшаяся близ двух дюймов от стены, в поперешнике имеющая около 7 или 8 дюймов с решеткою тогож металла, сквозь которую ясно можно читать царское имя», и то, что сам он «видел и читал» эту надпись «в помянутом месте» еще в 1735 году (Штелин Я. Подлинные анекдоты Петра Великаго слышанные из уст знатных особ в Москве и Санктпетербурге, изданные в свет Яковом фон Штелиным, а на российской язык переведенные Карлом Рембовским. Изд. 2-е. М, 1787). Вполне можно допустить, что Петр, не раз демонстрироваший современникам свой скепсис в отношении разного рода чудес и легендарных сказаний, не считал нужным принимать на веру и то, что рассказывали ему в Виттенберге. По другим — вторичным и вполне фольклорным сведениям — Петр написал на стене «Петр видел и не верит» (Настольный словарь для справок по всем отраслям знания. Справочный энциклопедический лексикон / Сост. под ред. Ф. Толля. В 3 тт. Т. 1. СПб.: Типография и литография И. Паульсона, 1863. С. 400. См. также: Фурман П. Письма путешественника к друзьям // Сын Отечества. 1848. Кн. 3. Отд. 7 («Смесь»). С. 7). Замечу, кстати, что в популярной биографии Петра, написаной историком Н. И. Павленко, история с посещением комнаты Лютера ошибочно связывается с Вюртембергом (Павленко Н. И. Петр Первый. М: Молодая гвардия, 1975 и другие издания).

Скептики, сомневающиеся в правдивости рассказа о чернильнице, пущенной Лютером в черта, будут указывать впоследствии, что чернильница в этом рассказе представляет, быть может, метонимию, которая придает буквальность одному высказыванию реформатора о том, что он отгоняет дьявола с помощью чернил [226] , — т. е. своим переводом и сочинениями, которые помогают верующим избавиться от злокозненной опеки порочных и алчных священников, претендующих выступать в роли посредников между человеком и Господом. В начале XIX века эта метонимия получит афористическое развитие у одного из создателей жанра фельетона, немецкого писателя-еврея Карла Людвига Берне (псевдоним Иуды Лейба Баруха), заметившего, что «да уж, Лютер очень понимал, что к чему, когда запустил в голову черта чернильницей! Только чернил и боится черт, ими-то и можно прогнать его» [227] .

226

McGrath A. Е. Christianity’s Dangerous Idea: The Protestant Revolution — a History from the Sixteenth Century to the Twenty-first. New York: HarperOne, 2007. P. 56.

227

«Ja, Luther hatte es verstanden, als er dem Teufel das Tintenfass an den Kopf geworfen! Nur vor Tinte ffirchtet sich der Teufel; damit allein verjagt man ihn» (B"orne L. Gesammelte Schriften. VI. Fragmente und Aphorismen. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1829. S. 106 (Nr. 144). Ср. у Леонида Андреева: «Вот Лютер бросил в черта чернильницей, а что хорошего из этого вышло? Ничего. Только то, что черт возненавидел с тех пор чернильницу и чернила и нарочно выдумал красный карандаш» (Андреев Л. О писателе // Курьер. 1902. 29 сентября. № 269).

Для времени Лютера такая метафорическая эквилибристика кажется, однако, не слишком представимой. То, что известно о темпераменте Лютера, склонного, судя по его сочинениям и воспоминаниям современников, к видениям, а также брани и необузданным выходкам, оправдывает скорее «буквальное», а не символическое понимание этой легенды. Само упоминание о чернилах и чернильницах в контексте народной демонологии могло предопределяться сравнительной устойчивостью разных сюжетов, объединяющих мотивы монашеского рукописания и чернил с мотивами дьявольского искушения или, напротив, божественной опеки и защиты. Семантика чернил предстает при этом принципиально двойственной: на одном ее полюсе — символика чернил как крови религиозного сердца, которым пишет монах, или даже крови Христа, стоящего за его рукописанием, а на другом — угроза и порча, которая может быть скрыта в тех же чернилах [228] . Чернилами записываются богоугодные тексты — писцами рисуются евангелисты; на знаменитой картине Боттичелли «Величание Мадонны» (около 1485 г.) сама Мадонна, направляемая рукою младенца Христа, обмакивает перо в чернильницу, вписывая в развернутую книгу начало благодарственной песни (Евангелие от Луки 1:46), но чернила могут использоваться и во зло — ими пишутся еретические книги и подписываются договоры с демонами.

228

В католической традиции таковы, в частности, легенды о написании Священной книги Грааля, в которой крови Христа, собранной Иосифом Аримафейским и сохраненной в Граале, соответствуют чернила, которыми будет писаться его история. Кровь из божественных ран преображается в чернила, которые должны быть нанесены на бумагу с тем, чтобы поведать историю Спасения (Zambon F. Robert de Boron e i segreti del Graal. Firenze: Olschki, 1984. P. 106–107). В православной традиции см. схожие образы у св. Димитрия Ростовского, в интерпретации которого материальный след в книге — киноварный инициал — преобразуется в кровь христианских воинов, которые героически «стоят аки киноварем червленеющеся, кровию своею обагряющеся, не щадяще излияти кровь свою за Христа», и претворяется в кровь Искупления: «Имаши Христе в руку твоею данную ти трость, и маши и киноварь кровь свою предражайшую, молим да переменится убо трость в трость книжника скорописца, ею же бы вписал нас за рабов вечных своею кровью искупленных, в книги своего вечного Царствия» (соотвественно: Св. Димитрий, митрополит Ростовский. Собрание поучительных слов и других сочинений. М., 1786. Ч. 5. Л. 5 об.; Поучения и слова иже во святых отца нашего Димитрия митрополита Ростовского. М., 1892. С. 8–9). В то же время чернила могут пониматься как отрава, соответствующая «яду» ими написанного. См. напр., по записи допроса соловецкого бельца Григория Черного (1670), антиниконовскую легенду: «И в нынешнем де <…> году Соловецкого монастыря старец Евлампей сказывал ему, Гришке, в Сумском остроге в тюрьме и иным тюремным сидельцом всем вслух: как де монах Никон был в Москве в патриархех, и он де из языка своего кровь точил и пускал в чернила, и те де чернила отсылал он на Печатный двор для печатанья книг, и хто де те книги учнет честь, и тот де на истинный путь обратитца не сможет» (Барское Я. Л. Памятники первых лет русского старообрядчества. СПб.: Типография М. А. Александрова, 1912. С. 31). В приключенческой «Повести о Савве Грудцине», появление которой приурочивается к тем же 1760-м годам, неразумному герою «родственник»-бес подсовывает чернильницу, и тот записывает под его диктовку расписку, предавая себя тем самым в услужение дьяволу. См. также последнюю строфу в песне Александра Галича «Еще раз о черте» (1969): «Тут черт потрогал мизинцем бровь… / И придвинул ко мне флакон, / И я спросил его: „Это кровь?“ / „Чернила“, — ответил он. / Аллилуя, аллилуя! / „Чернила“, — ответил он» (Галич А. Возвращение: Стихи, песни, воспоминания. Л.: Музыка, 1990. С. 32).

Применительно

к истории о Лютере исследователи указывают, в частности, на ее возможную связь с легендами о докторе Фаусте — книжнике, которого последующая традиция превратила в чернокнижника, заключившего договор с дьяволом. Фауст предстает в них тем, кто неустанно пишет и, кроме того, скрепляет чернильной подписью свой договор с Дьяволом [229] . Вероятность символико-аллегорической интерпретации мотива чернил как сочинений Лютера, запущенных им в голову черта, снижается, однако, не только этими легендами, но и тем, что сам по себе образ монаха-писца, которому мешают в его работе пособники Сатаны, имело к этому времени вполне устойчивую фольклорную и, в частности, иконографическую традицию. При этом чернильница нередко изображается в последних случаях как мишень дьявольских поползновений. Таковы, прежде всего, изображения святого Иоанна Богослова на Патмосе — средневековые книжные миниатюры и известная картина Босха, — на которых святой апостол записывает даруемое ему богооткровение, а притаившийся неподалеку черт или бесенок пытается украсть чернильницу евангелиста (на страже которой выступает Орел — символ Иоанна).

229

Watt I. Myths of Modern Individualism: Faust, Don Quixote, Don Juan, Robinson Crusoe. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 11.

Но и там, где происки черта не изображаются непосредственно, чернильница остается неизменным атрибутом в изображении святого Иоанна, объединяющим в этом отношении католический и православный изобразительные каноны (согласно православной традиции Иоанн не пишет, но надиктовывает слышимое им своему ученику Прохору).

Традиция изображений Иоанна Богослова, создающего боговдохновенный текст вопреки дьявольским козням, предстает тем более важной, что Лютер неоднократно сравнивал себя с автором Откровения и называл Вартбург «моим Патмосом». Сохранился также рисунок неизвестного автора, датированный 1527 годом, на котором Лютер изображен на фоне города в наряде дворянина («юнкер Йорг») стоящим на каменистом возвышении и опирающимся на меч. У ног Лютера лежит Евангелие от Иоанна в его переводе на немецкий язык, а по верхнему краю рисунка помещена надпись: «Dr. Mart. Luth. In Patmo» — «Доктор Мартин Лютер. На Патмосе». При этом сравнение с Иоанном было для Лютера, по-видимому, автобиографически значимым: Иоанн, отличавшийся порывистым и необузданным нравом (и потому он и его брат Иаков именуются в Евангелиях, по слову Христа, «сыновьями грома», греч. (ov), призывавший низвести с неба огонь на самарянское селение (Лк. 9:54), изгоняющий бесов из языческих храмов и обращающий своими проповедями жителей Патмоса в христианство, символически предвосхищал то, что вменял себе Лютер, — противоборство Дьяволу и распространение явившегося ему Богооткровения. В этом взятом на себя призвании Лютер был одержимо самоуверен и, что тоже немаловажно, нарочито груб. Знакомство с богословским и эпистолярным наследием реформатора способно поразить благовоспитанного современника хамством и скабрезными сравнениями, которыми Лютер осыпал своих противников.

Замечено, что особенную склонность Лютер питал к скатологической фразеологии, живописанию экскрементов, кишечных газов — всему тому, что вслед за Бахтиным можно было бы назвать проявлениями «телесного низа». Из «Бесед» Лютера известно, что в своих пререканиях с Сатаною реформатор не стеснялся в выражениях: кричал «поцелуй меня в задницу» (т. е. инверсивно применяя к Сатане ритуальное повиновение в изображении черной мессы), грозил нагадить ему в рожу и на портки, чтобы потом замотать их ему на шею, и т. п. [230] Такие же инвективы Лютер относил и к тем, за чьей деятельностью он прозревал дьявольские умыслы, — к своим хулителям-католикам и прежде всего к самому римскому папе, Льву X, которого Лютер прямо отождествлял с Антихристом:

230

Rix H. D. Martin Luther. The Man and the Image. New York: Irvington Publishers, Inc., 1983. P. 308–311 ff.; Manchester W. A World Lit only by Fire: The Medieval Mind and the Renaissance. Boston: Little, Brown & Co., 1992. P. 139–140.

Внутри папистов кишмя кишат все черти ада! Кишат, кишат, да так, что в каждом их плевке, в каждой куче дерьма — одни черти. Они выворачивают перед нами наизнанку задницу, и по этому-то признаку мы их и узнаем;

Папа явился на свет из чертовой задницы, а потому битком набит чертями;

Папа сказал лукавому: «Приди, сатана! Если ты владеешь мирами, кроме нашего, то я хочу получить их все, а за это я готов не только поклониться тебе, но и лизать тебе задницу»;

Что касается папских указов, то все они скреплены печатью дьяволова дерьма, а писаны ветрами, что испускает папа-осел;

Не смейся, читатель! Задумайся над тем, что хохот подействует на твое брюхо, как слабительная пилюля, и ты выстрелишь папе под нос, восславив его содержимым твоей утробы!;

После того как папа отобрал у святого Петра ключи от райских врат, мы можем с чистой совестью прихватить с собой в нужник папский герб, украшенный изображением этих ключей, а потом навалить на него кучу и бросить в огонь [231] .

231

Цит. по: Гобри И. Лютер: М.: Молодая гвардия; Палимпсест, 2000. С. 480, 481. Все цитаты — из трактата Лютера «Против папства в Риме, основанного Дьяволом» (1545).

Близкий к Лютеру Лукас Кранах придаст этим ругательствам визуальную непосредственность: на карикатурах, напечатанных в издании последнего трактата Лютера «Против папства в Риме, основанного Дьяволом» (1545), сторонники реформатора пускают газы в лицо папистам и гадят в папскую тиару.

При интересе к таким и подобным метафорам история о Лютере, кинувшем в черта чернильницей, дает основания быть истолкованной как парафраз действия, подразумевающего не только Дьявола, но и его прислужника — папу римского. Причем в этом случае кидание чернильницей может быть понято с опорой на слова Лютера о том, что «Церковь — в устах, а не в чернильнице», — т. е. в контексте осуждения продажи рукописных индульгенций и вместе с тем общепротестантского призыва вернуться к духу, а не к букве Священного Писания [232] . Инвективная семантика поношения Лютером папистов допускает и более рискованные параллели, сближающие мотив чернил и чернильницы с нечистотами, в упоминаниях о которых Лютер был не менее разнообразен, чем его французский современник Франсуа Рабле. У этой интерпретации есть свои сторонники, притворно или всерьез полагающие, что чернильница, брошенная Лютером в черта и/или папу римского, замещает историю о кидании экскрементов [233] . Ассоциативная связь чернил как чего-то нечистого и скверного с испражнениями вполне представима и может найти свою семантическую поддержку с опорой как на тексты самого Лютера, так и вне их [234] , но в данном случае она важна не в своей метафорической выразительности, а в эпистемологическом отношении.

232

Lindhardt J. Martin Luther: Knowledge and Mediation in the Renaissance. Lewiston (NY): Edwin Mellen, 1986. P. 97. (Texts and Studies in Religion. Vol. 29).

233

Manchester W. A World Lit only by Fire: The Medieval Mind and the Renaissance. P. 139–140.

234

См., напр., в памфлете Лютера «Шем Гамефораш» («Тетраграмматон»): «Когда Иуда повесился и его кишки излили свое содержимое, а мочевой пузырь опорожнился, евреи с готовностью собрали эти драгоценные вещи, жадно глотали их и тем самым приобрели такую остроту глаза, что стали видеть такие тонкости Писания, которые ни Матфей, ни сам Исайя <…> не могли бы заметить, или, может быть, они смотрели в задницу своего бога Шеда и нашли все это написанным в этой дымовой трубе» (Цит. по: Хэй М. Кровь брата твоего: Корни христианского антисемитизма / Пер. с англ. М. Финкельберг. Иерусалим: Библиотека Алия, 1991 — цит. по: krotov.info/lib_sec/22_h/ey/_2.htm). Из литературных примеров Новейшего времени, соотносящих семантику чернил и нечистот, напомним характерно «демонический» пассаж в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова о воробушке, гадящем профессору-психиатру Кузьмину в чернильницу (Булгаков М. А. Собрание сочинений в 5 тт. Т. 5. М.: Художественная литература, 1990. С. 209). В «Поминках по Финнегану» (1939) Джеймса Джойса есть сцена, где Шем-Писака превращает свое тело в пергамент, делая на себе записи чернилами, частично изготовленными из собственного дерьма (Joyce J. Finnegans Wake. New York: Penguin, 1976. P. 185–186).

Не исключено, что обсессивное пристрастие Лютера именно к «фекальным» ругательствам следует объяснять не только этнолингвистическими особенностями инвективной лексикологии (при известном преобладании в немецкой языковой культуре как раз таких инвектив) [235] , но и реальными физиологическими недугами реформатора, который, как известно историкам, долгие годы страдал мучительными запорами. Известно и то, что в Виттенберге — городе, где Лютер начинал свою профессорскую карьеру и написал свои знаменитые тезисы, — последние были написаны, когда их автор часами пребывал в отхожем месте. Археологические раскопки недавних лет, обнаружившие туалетную комнату Лютера в Виттенберге, стали в данном случае лишним поводом вспомнить о психологических теориях, связывающих происхождение протестантизма и, в свою очередь, капитализма со спецификой «анального характера» творца Реформации [236] .

235

См.: Жельвис В. И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. М.: Ладомир, 2001.

236

Taylor G. R. Sex in History. New York: Vanguard Press, 1954; Brown N. O. Life against Death. The Psychoanalytical Meaning of History. Middletown: Wesleyan University Press, 1959. Part 5 (Studies in Anality).