Из истории клякс. Филологические наблюдения
Шрифт:
В русской литературе чернильное пятно, оставленное выпавшим из руки пером, предвещает скоропостижную кончину Козьмы Пруткова (1863). Предсмертное стихотворение Пруткова (пародирующее «Завещание» Д. В. Веневитинова) прерывается неоконченной строкою и поясняется очевидцами печального события:
Сослуживцы и подчиненные покойного, допрошенные господином ревизором порознь, единогласно показали, что стихотворение сие написано им, вероятно, в тот самый день и даже перед самым тем мгновением, когда все чиновники Палатки были внезапно, в присутственные часы, потрясены и испуганы громким воплем «Ах!», раздавшимся из директорского кабинета. Они бросились в этот кабинет и усмотрели там своего директора, Козьму Петровича Пруткова, недвижимым, в кресле перед письменным столом. Они бережно вынесли его в этом же кресле, сначала в приемный зал, а потом в его казенную квартиру, где он мирно скончался через три дня. Господин ревизор признал эти показания достойными полного доверия по следующим соображениям: 1) почерк найденной рукописи сего стихотворения во всем схож с тем несомненным почерком усопшего, коим он писал свои собственноручные доклады по секретным делам и многочисленные административные проекты; 2) содержание стихотворения вполне соответствует объясненному чиновниками обстоятельству, и 3) две последние строфы сего стихотворения писаны весьма нетвердым, дрожащим почерком, с явным, но тщетным усилием соблюсти прямизну строк; а последнее слово: «Ах!» даже не написано, а как бы вычерчено густо и быстро в последнем порыве улетающей жизни. Вслед за этим словом имеется на бумаге большое чернильное пятно, происшедшее явно от пера, выпавшего из руки. <…> Словом, в этом стихотворении отпечатлелись все подробности любопытного перехода Козьмы Пруткова в иной мир, прямо с должности директора Пробирной Палатки [372] .
372
Прутков
С этим текстом интересно перекликается «кино-пьеса в манере Гоголя» «Шинель», поставленная в 1926 году по сценарию Юрия Тынянова Григорием Козинцевым и Леонидом Траубергом [373] . Здесь умирающий герой пишет объяснительную записку: «Сим за нумером исходящим доношу по принадлежности, что титулярный советник Акакий Акакиев Башмачкин из списков за смертью выбыл» — и вместо точки ставит кляксу.
Постановщики этого фильма могли, впрочем, ориентироваться в этой сцене не только на текст «Козьмы Пруткова», но и на стихотворение Михаила Кузмина «Эпилог», завершавшее один из разделов книги «Сети» (1908; третье издание — 1923), с заключительной строфой:
373
Операторы Андрей Моквин, Евгений Михайлов. В роли Башмачкина — Андрей Костричкин. Ленинград-кино, 1926.
Согласно разысканию Р. Д. Тименчика и А. В. Лаврова, биографическим стимулом к написанию этого стихотворения послужила женитьба друга Кузмина, воспринятая им как еще одна жизненная утрата [375] . Однако последняя — вышецитируемая — строфа этого стихотворения подразумевает, как кажется, преодоление такой утраты [376] . Остается гадать, знал ли Кузмин анекдот о кляксе, поставленной Россини в партитуре третьей части «Моисея в Египте» и подавшей композитору идею завершить соль-минорное звучание хора мажорным финалом, но такая параллель представляется мне оправданной, по меньшей мере, типологически (при том, что Россини относится к наиболее значимым и актуально «присутствующим» композиторам в творчестве Кузмина). Как бы то ни было, стихотворение Кузмина, интертекстуально отсылающее к «Евгению Онегину» А. С. Пушкина и жанру сентиментального романа, можно счесть парадигматическим для традиции, в которой жизнь и текст о жизни уравнены друг с другом [377] . Клякса на тексте равнозначна смерти, но отмена обязательной для текста точки — замена ее кляксой — оставляет ощущение его обнадеживающей незавершенности. Кинематографическим примером такого использования мотива «клякса — смерть» является фильм Макса Офюлса «Письмо незнакомки» («Letter from an Unknown Woman», 1948; экранизация одноименной новеллы Стефана Цвейга «Brief einer Unbekannten») [378] . Здесь клякса на письме венчает послание, которое пишет — но не дописывает — умирающая героиня кому-то, кто некогда был ей близок, рассказывая в нем об истории своей любви. Завершающие кадры фильма: размытый, как бы «запачканный» план лица и следующий за ним крупный план с чернильным пятном после слов «…if only» — «…если только».
374
Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. 3-е изд. Пг.; Берлин: Петрополис, 1923. С. 44. К анализу этой переклички: Цивьян Ю. Г. Палеограммы в фильме «Шинель» // Тыняновский сборник. Т. 1. Рига: Зинатне, 1982. С. 14–27.
375
Кузмин М. Избранные произведения. Л.: Художественная литература, 1990. С. 505.
376
Иначе думает Н. А. Богомолов: «Эта клякса, обрывающая прерывистый сюжет, не позволяет читателю проследить его развитие до конца, не позволяет довершить образы двух главных героев, однако все предыдущее недвусмысленно объясняет, что счастливого окончания, как и в „Любви этого лета“, быть не может, ибо настроение определяется такими словами, как „ревности жало“, „отчего трепещу я какой-то измены?“, „мой друг — бездушный насмешник или нежный комик?“, „несчастный день“, „жалкая радость“, „унылая свеча“ и т. д.» (Богомолов Н. А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М.: Новое литературное обозрение, 1995. С. 27–28).
377
Юрий Цивьян указывает на еще одну параллель к стихотворению Кузмина — письмо умирающей Маргариты к Арману в «Даме с камелиями» А. Дюма-сына, которое обрывается неразборчивыми буквами и далее дописано другим адресантом (Цивьян Ю. Графологический жест // На рубеже столетий: Сб. в честь 60-летия Александра Васильевича Лаврова. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 776).
378
Там же. С. 780.
Семиотическая амбивалентность образа чернильного пятна дает о себе знать и в тех случаях, когда темпоральная перспектива заменяется пространственным масштабированием, если клякса воспринимается как то, что мешает увидеть скрытый ею текст. Искушение увидеть сокрытое возводимо при этом к представимому намерению зачернить, вымарать написанное. Случайность клякс осложняется ситуациями их умышленности — потребностями редактуры, цензуры, ревизии текста. Истоки таковых теряются в далеком прошлом, а их мотивы разнообразны — от благонамеренного желания исправить и улучшить написанное до стремления дезинформировать читателя, избавить его от груза или опасностей «лишней» информации. Что и почему считалось в этих случаях «лишней» информацией — история, равновеликая истории культуры, а шире — социальной коммуникации, балансирующей между исканием правды и неизбежностью лжи, «правом на правоту» и «правом на обман». Преднамеренность клякс уравнивает, с этой точки зрения, правку церковных книг и вымаранные чернилами фамилии «врагов народа» в школьных учебниках сталинской поры. Один из примеров первого рода — повеление патриарха Филарета вымарать теологически ошибочное выражение, неведомо как закравшееся в литургию Богоявленского водосвятия — слова «и огнем», завершавшие текст молитвы «Сам человеколюбец Царь прииди пришествием Святого Духа Твоего и освяти воду сию Духом твоим». В патриаршей грамоте от 9 декабря 1625 года, адресованной Филаретом игумену Сийского монастыря Ионе, последнему наказывалось изъять имеющиеся в его обиходе церковные служебники и зачернить в них еретическую фразу:
чернилом кистью <…>, а буде кисти не будет, ино замазывать перстом, омоча в добрые же чернила, чтоб письма не видеть было [379] .
В годы сталинских «чисток» чернильные вычерки появились в библиотечных экземплярах книг, содержавших имена бесчисленно множащихся врагов народа. Особенно массовым было вымарывание таких имен в школьных учебниках (имен В. И. Блюхера, Н. И. Бухарина, П. П. Постышева, М. Н. Тухачевского, И. П. Уборевича, И. Э. Якира и многих других прежних партийных и военных авторитетов), при этом роль «зачернителей» часто вменялась самим школьникам. Так, в частности, Анатолий Кузнецов — автор «Бабьего Яра» (1965) — вспоминал, насколько
379
Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедицией императорской Академии наук. СПб.: В типографии Н отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии, 1836. С. 241–242. Слова «и огнем», попавшие в молитву об освящении Богоявленской воды, восходят к евангельскому тексту: «Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем» (Матф. 3:11).
сразу сделали это системой, чем-то обыкновенным и привычным. То велели вырывать новые страницы, то — густо замазывать чернилами какие-то строчки и имена. Портить учебники — это было даже весело, это всем ужасно понравилось [380] .
Можно заметить, что в последнем случае замазанные чернилами имена обозначали и смерть тех, кому они принадлежали, — так буквально и пугающе «материализуя», казалось бы, неопределенно «поэтическую» метафору «клякса — смерть».
380
Кузнецов А. Бабий Яр. М.: Захаров, 2001. С. 87.
В стремлении прочитать такие и подобные «замаранные» тексты читатель может почувствовать себя исследователем-криминалистом, а практически может и поучиться у него, поскольку и
в следственной практике встречаются документы с чернильными и иными пятнами, скрывающими текст или подписи, представляющие интерес. Эти повреждения могут быть как случайными, так и умышленными. Простейшими способами прочтения залитых текстов служат: осмотр лицевой и оборотной сторон документа в падающем свете под различными углами зрения, осмотр при боковом освещении и на просвет. Если штрихи текста и вещества наслоения отличаются по цветовому фону, пятно осматривают через светофильтр того же цвета, что и пятно. Если залитый текст был выполнен карандашом, он может быть восстановлен осмотром при боковом освещении по следам давления на оборотной стороне документа. Выявление залитых текстов производится при помощи следующих методов: 1) фотографических — предназначенных для усиления контрастов (цветоразличительная съемка); 2) исследования в инфракрасных лучах; 3) обработкой пятна в люминесцирующих составах; 4) смыванием пятна растворителем; 5) обесцвечиванием пятна химическими реактивами; 6) применением влажной копировки и др. [381]
381
Гриненко А. В. Руководство по расследованию преступлений. М.: Издательство «Норма», 2002 — цит. по: www.pravo.vuzlib.net/book_zl969_page_16.html.
Криминалистические навыки оказываются востребованными и в филологической науке — в практике текстологии, палеографической экспертизы, технической реконструкции текста [382] . Удачи на этом пути дают читателю возможность узнать то, что было прежде скрыто в чернильных пятнах и неразборчивости почерка. Для читателя русской литературы такой удачей стало, в частности, восстановление эпиграммы А. С. Пушкина на Н. И. Гнедича (1830), тщательно замаранной в рукописи поэта, но прочитанной благодаря усилиям пушкинистов:
382
В ряду таких практик были и свои парадоксы. Так, при чтении палимпсестов (т. е. рукописей, сделанных поверх смытого или соскобленного текста: греч. от — опять и — соскобленный) восстановлению утраченного текста могло служить не устранение затемнений, а наоборот — зачернение видимого текста. Одна из наиболее известных историй такого рода связана с находкой в 1816 году в Библиотеке Веронского капитула «Установлений» Гая (Institutiones Gaius) — учебника для римских юридических школ II в. н. э., ставшего основным источником сведений о классическом римском праве (в частности, о Законах XII таблиц). Сочинение Гая было обнаружено выдающимся знатоком античности Бартольдом Георгом Нибуром (Barthold Georg Niebuhr) при просмотре манускрипта с посланиями святого Иеронима (Codex 13), текст которых был написан (в VIII или IX в.) на пергаменте поверх ранее выскобленного текста. Для того чтобы лучше рассмотреть выскобленные строки, ученый воспользовался способом, к которому в этих случаях традиционно прибегали, — химическим составом, приготовленным из чернильных орешков (Gallapfelinfusion), и просушкой смоченного пергамента на солнечном свете (Mears T. L. Introduction // The Institutes of Gaius and Justinian. The Twelve Tables, the CXVIII and CXXVI Novels, with Introduction and Translation by T. Lambert Mears. London: Stevens & Sons, 1882. P. Ill — IV; Huchthausen L. BG Niebuhr, Garlieb Merkel und die Entdeckung der Gaius-Handschrift// KLIO. 1978. Bd. 60, S. 581–587). Содержащаяся в таком растворе дубильная кислота, проникая в глубь пергамента, позволяла различить следы от выскобленных строчек. К сожалению, восстановленные таким образом тексты впоследствии, как правило, безнадежно темнели и становились нечитаемыми — так произошло и с палимпсестом, содержавшим фрагменты сочинения Гая (записанныеи в V в. н. э.). Интересно, что открытие Нибура обросло позднее характерными фольклорными подробностями — якобы свое открытие ученый сделал, когда случайно опрокинул чернильницу и устранял растекшееся по пергаменту мокрое пятно.
На фоне написанного месяцем позже панегирического двустишия «На перевод Илиады» сарказм восстановленной эпиграммы осложнил представление об однозначности восприятия Пушкиным переводческого труда Гнедича [384] . Стоит заметить вместе с тем, что последующая публикация вычеркнутого поэтом двустишия в основном корпусе его стихотворений небезразлична к вопросу об этике филологического исследования: до какой степени простираются права ученых на обнародование сознательно уничтоженной автором информации [385] ?
383
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 16 тт. Т. 3. Кн. 1. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1949. С. 238. Опубликовано П. О. Морозовым по чтению его совместно с Б. Л. Модзалевским в статье «Эпиграмма Пушкина на перевод Илиады» (Пушкин и его современники. Вып. XIII. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1910. С. 14). Предварительная публикация: Лернер Н. Неизданная эпиграмма Пушкина // Речь. 1910. № 24. 25 января. Факсимиле к книге см.: Зильберштейн И. С. Из бумаг Пушкина: (Новые материалы). М.: Огонек, 1926. С. 22. Датируется 1–10 октября 1830 года. Комментарий см.: Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 3. Кн. 2. С. 1216.
384
«Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; / Старца великого тень чую смущенной душой» (Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 16 тт. Т. 3. Кн. 1. С. 256). Датируется, согласно помете в автографе, 8 ноября 1830 г. См. также: Егунов А. Н., Зайцев А. И. «Илиада» в России // Гомер. Илиада. Л.: Наука, 1990. С. 427 (Литературные памятники); Рейфман П. Из истории российской, советской и постсоветской цензуры // reifman.ru.
385
Зубков М. Друзья Пушкина // Завтра. 1999. № 10 (28). 12 ноября — цит. по: www.zavtraru/denlit/028/22.html.
Объяснимое желание исследователей разобраться с трудночитаемыми местами рукописей приводит и к другой крайности — к стремлению увидеть в самом наличии помарок и клякс особый код или шифр, предназначенный для посвященных. Один из примеров такого рода — исследование рукописного «Дневника для Стеллы» Джонатана Свифта, выполненное Эмилем Понсом. Текст, содержащий многочисленные вычеркивания, вымарывания отдельных слов и строк, делающие возможным его разночтение, Понс склонен истолковывать как сознательный прием Свифта, адресованный Эстер Джонсон (Стелле) и рассчитанный только на ее понимание [386] . Примерно такую же интенцию вменял древнерусским летописцам Олжас Сулейменов, когда полагал, что, испытывая благоговейное отношение к переписываемым ими текстам, они копировали даже содержащиеся в них кляксы, чем затруднили для последующих исследователей надлежащее понимание первоисточника. В убеждении самого Сулейменова такое понимание иллюстрируется далекоидущими рассуждениями на филологические и исторические темы — соображениями о тюркском происхождении «Слова о полку Игореве», основании Киева хазарами, характере русско-половецких отношений в XII веке, методологии исторических исследований и т. д. [387]
386
Рот Е. Du Nouveau sur le «Journal `a Stella» // Extrait des Etudes anglaises. Paris: E. Didier, 1937. Vol. 1. N. 3. P. 210–229; Ингер А. Примечания // Свифт Дж. Собрание сочинений в 3 тт. Т. 2: Дневник для Стеллы. Письма I–XLI. М.: Терра — Книжный клуб, 2008. С. 404.
387
Сулейменов О. Аз и Я: Книга благонамеренного читателя. Алма-Ата: Жазуши, 1975. С. 43; Бобров А. Г. Сулейменов Олжас Омарович // Энциклопедия «Слова о полку Игореве» в 5 тт. Т. 5. СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. Ссылкам на кляксы как на затруднение для надлежащих исторических реконструкций Сулейменов остался верен и позже, см.: Сулейменов О. Язык письма. Взгляд в доисторию — о происхождении письменности и языка малого человечества. Алматы; Рим: San Paolo — РИАЛ, 1998.