Из Питера в Питер

Ляшенко Михаил

— А ну, посторонись, — велел им Ларька и под причитания матери потащил отцов ящик с инструментом, самое ценное, что у них было, на второй этаж дома, в новую квартиру.

На следующий день Ларька объяснил Мише Дудину, а тот ответил на уроке пораженному Валерию Митрофановичу, что великое переселение народов — это не какие-то гунны, готы и прочие неизвестные, а когда из дворницких переселяются в дома...

Некоторое время Ларька и его друзья не трогали приличных детей из дома. Но когда стало очень голодно, драки возобновились. Ведь хлеб прятали чиновники, банкиры, купцы, они хотели голодом задушить революцию, и Ларька, как мог,

восстанавливал справедливость...

Когда стало известно, что формируются первые эшелоны, чтобы вывезти детей из голодающего Питера, кто-то из старых жильцов дома предложил матери отправить в хлебные места и Ларьку.

Он слышать не хотел об этом. Упорно твердил, что не помрет, никакого голода не будет, — чтобы никто из врагов и злодеев революции не воображал, что напугал кого-то голодом. Слезы матери, которая всячески уговаривала Ларьку ехать, послушать добрых людей, его только сердили. Но тут всего на сутки заехал брат, матрос. Он ввалился, когда его никто не ждал, большой, сильный, с потемневшим от бессонных ночей лицом, с бомбами-лимонками у пояса и рыжей коробкой маузера сбоку. Революция велела морякам остановить немцев, которые рвались к красному Питеру, и моряки выполняли свой долг. Брат говорил о боях, о своем корабле, о немецких солдатах: они начнут революцию в Германии, тогда пойдет и мировая... А потом завалился на мамину кровать и захрапел. Но предварительно он велел Ларьке «не шебаршить, не давить фасон, а ехать, куда приказывает революция...».

И Ларька сдался. Слова брата были законом, словом самой революции. В утешение брат оставил ему черные ленточки со своей матросской бескозырки...

Одной из этих ленточек Ларька теперь перевязал букет для Кати Обуховой, другую оставил себе. Может, когда-нибудь Ларька и Катя встретятся и узнают друг друга по этим ленточкам...

Он не мог больше оставаться в эшелоне. Иногда ему казалось, что его опять переселили в дворницкую. Почему-то с первым эшелоном ехало очень много детей из приличных семейств. У них было полно одежды и даже запасы еды, которую, правда, уничтожили на общих пиршествах в первые же дни. Некоторые мальчики и девочки уверенно переговаривались между собой по-французски, а те, кто не умел, все равно пытались держаться так, будто они, конечно, не ровня каким-то Ручкиным и Гусинским... И Ларька снова насмешничал, задирал, дрался, но все это казалось ему уже пустяками, настоящее же дело осталось позади, в Питере, а еще вернее — там, где сражался брат и, может быть, бился с врагами революции еще и отец... Не скрытничая, не ловча, не дипломатничая, они в открытую дрались за свою победу, и это представлялось Ларьке таким счастьем, что он не выдержал...

Когда он мягко выпрыгнул из вагона, поезд шел, казалось, со скоростью пешехода. Ларька побежал рядом с вагоном девочек, закрепляя свой букет. Он задумал это приношение, еще когда Гольцов, собиравший, как все видели, цветы, конечно для Обуховой, с перепугу прибежал с пустыми руками. Теперь Ларька утирал ему нос. Кроме того, было приятно бежать рядом с поездом. Не сразу с ним расставаться. Еще можно было вернуться в обжитой вагон...

Тут Ларька заметил, что в дверях его вагона словно что-то забелело. Он сбежал с насыпи, лег, но раньше заметил небольшую фигурку, тоже выскочившую на насыпь. И этот человек задержался у вагона старших девочек, что-то там делал. Негодуя, что он трогает его цветы, Ларька догнал вагон и увидел Аркашку.

Встреча

никого из них не обрадовала.

— Ты чего? — спросил Ларька.

— Ничего, — буркнул Аркашка, больше всего мечтая о том, чтобы Ларька не заметил тетрадку, засунутую за скобы вагонной двери.

— Стишки? — тотчас бесцеремонно ухмыльнулся Ларька.

— Букетики? — парировал Аркашка, довольный, что сообразил, кто проконопатил дверь цветами.

— Нужен ты ей, — оскалился Ларька так, что и в темноте блеснули его зубы.

Аркашка дрогнул, но тотчас пожал плечами:

— Ты ей тоже не очень нужен...

Поезд между тем шел и шел, уходил, даже не прощаясь... И вдруг перед ними посветлело. Это прошел последний вагон.

— Ты куда собрался? — небрежно спросил Ларька, сплевывая.

Аркашка сунул руки чуть не по локоть за бортики своей кожанки, вздернул голову:

— На фронт!

— Куда-а? — словно бы страшно удивился и не поверил Ларька.

Он всегда помнил, что отец Аркашки хоть и помер, но был профессор, преподавал в Горном институте. И к анархизму Аркашки, и к его крикам о мировой революции Ларька относился иронически.

— Сказано, на фронт, — отрезал Аркашка и твердо зашагал в сторону, все равно куда, везде найдется дело.

— Это же на восток, — потешался Ларька, — к Волге... Там не фронт, а одни торговки с салом! Тебе туда?

Аркашка подумал, круто повернулся и зашагал в противоположную сторону.

Ларька шел рядом, подначивал, ехидничал, но чувствовал себя неважно... Теперь, когда он глядел на взъерошенного, незадачливого, обиженного Аркашку, его собственная затея бежать на фронт выглядела не очень стройной и убедительной. Непонятно, как такая замечательная, в общем, мысль пришла в голову и Аркашке.

Но каждый из них был рад, что шагает не один...

7

Утром эшелон узнал, что Ручкин и Колчин удрали на фронт.

Это событие всех взбудоражило.

Девочки ходили и сидели около Екатерины, удивленные, настороженные и обиженные. Они не понимали, а чем, собственно, Катя Обухова могла внушить такие глубокие чувства, что из-за нее сразу двое мальчишек отправились на фронт? Что в ней такого замечательного, в этой Екатерине? И если уж пошло на чистоту, то чем, скажите, она лучше остальных?

Катя пыталась объяснить, что и Ручкин и Колчин бежали на фронт вовсе не из-за нее.

— Да? — горестно взмахивала ресницами Тося, только вчера готовая, кажется, на все для Кати, а сегодня самая обиженная. — А как понимать эти строчки: «Я встретил вас, и все былое в отжившем сердце ожило»?.. И вензель «Е. О.»?

— Это смешно, — улыбнулась строгая Екатерина.

— Смешно, когда вас так любят? Неизвестно за что? Действительно смешно...

Уже находились девочки, готовые во всем этом происшествии обвинить Катю.

— Вечно воображает...

— Строит из себя что-то....

Другие возмущались мальчишками:

— Нечего сказать, нашли объект!

Кто-то испугался:

— Выходит, нас обманывают? Здесь где-то фронт! Куда же нас везут?

— Да нет никакого фронта!

— Но ведь они туда убежали!

Катя задумалась, глядя на девочек.

— А может, мы зря их обижали? — сказала она потом, вздохнув. Глаза у нее стали еще прозрачнее и строже.

— Кто их обижал?

— Хотя бы я. Смеялась над Ручкиным... А он верит. И Колчин.