Из Питера в Питер
Шрифт:
Житейские проблемы возникали ежеминутно. Такой пустяк — нитки! А где их взять? За катушку ниток на рынке давали целую курицу... Нет, вы представляете? Курицу...
К тому же Катя обнаружила, что и у Володи, и у компании Ларьки особенно, есть что и заштопать и зашить.
— Братва! — рявкнул Ларька, узнав о невыполнимой прямо-таки задаче, поставленной перед ними Катей. — Не подкачаем, братва! Порядок на Балтике!
Аркашка, который ревновал Ларьку и к брату-матросу и к Кате, вдохновенно прочитал, несмотря на пустой желудок, звонкие стихи:
Герои, скитальцы морей, альбатросы, Застольные гости громовых пиров, Орлиное племя, матросы, матросы, Вам песнь огневая рубиновых слов...Нитки были добыты очень сложным путем. Кое-кто в городе сочувствовал ребячьей колонии, попавшей в такую беду. Например, девочки, помогавшие швеям в мастерской, которая обшивала и чехов и белое воинство, выражали это сочувствие особенно Аркашке и Ларьке. Когда из рук девочек в руки ребят перешли две заветные катушки ниток, ни слова не было сказано о Кате. Девочки из мастерской не подозревали о ее существовании. А мужское коварство — или рыцарство? — позволили Аркашке и Ларьке торжественно вручить нитки Кате.
— Откуда вы их взяли? — ахнула она.
— Да тут один из третьего эшелона захватил лишку, — сверкнул улыбкой Ларька.
Потом она пришивала Володе пуговицу на тужурке, а он обиженно бубнил, поправляя очки, у которых недавно отвалилась дужка:
— Извините, я не понимаю, что вы находите общего с этой публикой — Ручкин, Колчин и прочие...
— Нитки, — усмехнулась Катя.
— Ну при чем тут нитки, вздор.
— Не скажите.
— У вас завелись с ними тайны. Ходят странные разговоры, что у вас одна компания... — Он запнулся, припоминая, как это называется. — Одна бражка... шайка-лейка... И вы даже казнили за что-то этого жалкого Валерия Митрофановича.
— Но ведь он остался жив, — усмехнулась Катя веселее.
— Я вижу, вам тут нравится, — обиженно сказал Володя.
— Нет. — Катя вздохнула, откусывая нитку. — Совсем не нравится...
— Тогда поедем в деревню.
— Куда?
— В деревню... Учителя выясняли, можно ли старших ребят, хоть по одному, по двое, пристроить пока в зажиточные семьи по деревням. Говорят, можно.
— Что же мы там будем делать?
— Подкормимся...
— Даром?
Володя поморщился:
— Должен ведь кто-то о нас заботиться! Ну, станем помогать...
— Пахать? Доить? Что вы умеете? Я ничего не умею.
— Будем их учить всему, что знаем сами.
—Французскому, что ли? Кому нужные такие учителя!
— Все равно тут оставаться нельзя! Тем более, нас собираются выгнать даже из этой крепости...
Правда, наступил и такой день. Солнечный, но очень холодный. Когда Олимпиаде Самсоновне предложили в сорок восемь часов очистить казарму и сдать ее под госпиталь...
К середине сентября власть белых, затеявших контрреволюционный мятеж, зашаталась... Уже в августе красные полки перешли в наступление, но первые удары были еще слабы. Зато десятого сентября наши окончательно вышибли белочехов из Казани; двенадцатого сентября Железная дивизия взяла Симбирск. 7 октября Чапаевская дивизия ворвалась в Самару. Красная армия гнала белых на восток. Но там поднимал голову Колчак, еще один «правитель России»...
В Приуралье все больше поступало раненых из разбитых белых полков и дивизий. Их негде было размещать, вспомнили про казарму...
Сведения о решительном наступлении большевиков почти не проникали к ребятам. Учителя кое о чем догадывались, но не делились этими догадками с учениками Старались прятать газеты, где расписывались всякие ужасы, происходящие якобы в Питере и в Москве, оберегая ребят от политики. Впрочем, некоторые заметно изменились под впечатлением фронтовых вестей, и больше других Валерий Митрофанович. Он все-таки наткнулся однажды на Мишу Дудина, удивился, даже обрадовался и хотел было мчаться в контрразведку, сообщить о «находке»... Но потом задумчиво уставился на Мишу.
— А ведь мы с твоей мамой хорошие знакомые, — горестно вздохнув, заговорил он задушевно. — Что же ты от меня прятался? Разве я тебе чужой?
И он, еще раз вздохнув, погладил Мишу по голове'
— Счастливая, неповторимая пора детства... Все в игрушки играете. Ну, играйте, играйте...
— Говорили, до осени вернемся домой, — пробормотал Миша, растревоженный напоминанием о матери. — А это что? — Он показал на лужи, которые холодный ветер подернул рябью, словно гусиной кожей. — Вон как холодно...
— Да, домой... — Учитель смотрел куда-то в сторону. — Где он, наш дом?
— Как где? В Питере!
— Ну конечно, — быстро оживился Валерий Митрофанович. — Естественно! Где же еще? Я и говорю — в Питере наш дом родной!
И он пошел было, сплюнув, но вернулся и таинственно прошептал, наклонившись к Мише:
— Может, скоро увидишь маму!
— Нет, правда? — подскочил Миша.
— Все может быть. Что ты скажешь тогда о своем Валерии Митрофановиче?
— Скажу, что вы очень добрый человек...
Не то морщась, не то улыбаясь, словно больной, Валерий Митрофанович еще раз погладил радостно трепещущего Мишу по голове и удалился, велев молчать.
Миша тут же передал разговор Аркашке. Но Аркашка нахмурился и тоже велел помалкивать...
Старшие ребята знали о наступлении наших и ломали головы, как им быть.
Когда белых выбили из Казани, Ларька впервые достал знамя краскома. Хотя и ему и Аркашке очень нравилась Катя, ее не позвали. Ребята забрались в подвал, в заброшенную котельную, где не было ни угля, ни дров, жили одни мокрицы...
Ларька не видел знамени с того дня, как получил его от краскома. Только проверял, на месте ли оно. Он полез на верхотуру, за котел, вытащил обернутый полотенцем сверток, смахнул паутину, медленно развернул, и все увидели плотно сложенное кумачовое полотнище.
— Руками не лапать, — приказал Ларька, когда Гусинский хотел потянуть знамя за кончик, чтобы виднее стала сделанная на нем надпись.
— Под этим знаменем, — мрачно сказал Ларька, — мы соберем свой отряд...
— Красных мстителей! — загорелся Аркашка.