Избранник ворона
Шрифт:
– Ну, что ты вертишься под ногами? Пошел бы, что ли, погулял...
– Как?! – не веря своим ушам, спрашивая Нилушка. – Сам?
– Но ты же знаешь, что бабуленька теперь не выходит...
Во двор он выбежал окрыленный, но очень скоро весь восторг улетучился. Было скучно, глухие старухи на лавочке да девчонки прыгают возле песочницы через скакалочку, визжат от восторга. Нилушка решил было подойти, напроситься в прыгалки, но получилось бы несолидно, он же теперь большой, сам гуляет. Да и боязно, если честно сказать – девчонок трое, а он один... Противные они все-таки, девчонки. Все задаваки и воображу ли. И устроены не как нормальные дети – Борька Семичев под большим секретом рассказал, будто писают они неправильно, не из писек, а вообще из ничего! Парадоксы жизни, как сказала бы бабушка...
Нилушка совсем уж собрался возвращаться домой, еще немного повертеться у мамы с бабушкой под ногами, но тут во двор вышел как раз тот самый Борька.
– Привет, Жиртрест! – снисходительно процедил он, подойдя к песочнице. – Без бабки сёдни? Ну ва-аще!.. Пацанов не видел?
– Не-а, – ответил Нилушка, мужественно проглотив обиду.
– А у меня что есть! – неожиданно похвастался Борька и показал блестящий беленький зуб.
– Ух ты! Где взял? – завистливо осведомился Нилушка.
– Сам выпал. Отсюда вот, – гордо сообщил Борька и, широко раскрыв рот, продемонстрировал дырку на верхней десне.
Нилушка с уважением поглядел Борьке в рот.
– Насмотрелся? И у тебя, когда большой станешь, тоже зубы выпадать начнут. А потом новые вырастут. Коренные называются. А это молочные.
– Знаешь что? – неожиданно для самого себя выпалил Нилушка. – Давай меняться, а?
– А что дашь? – оживился Борька.
– Ну, у меня, у меня...
Нилушка залез в глубокий карман пальтишка, но нащупал там только две шоколадных конфеты «Тузик», которые бабушка сунула ему перед выходом. «Тузика» было жалко, такой сладкий «Тузик»... С другой стороны, зуб...
– Ну, что телепаешься?
Борька смотрел уже с откровенным презрением.
– Вот, – решился, наконец, Нилушка. – Тузик...
– Покажь, что еще за тузик?
Мена состоялась. Борька целиком засунул конфету в рот, и тут же из третьей парадной вразвалочку вышел Валерка-второклассник. Гордым взглядом окинул девчонок и подвалил к мальчишкам.
– Че жуешь? – спросил он, свысока глядя на Борьку.
– Жиртрест конфетку дал! Ниче, вкусная...
– Еще есть? – обратился Валерка к Нилушке. – Нил с глубоким вздохом достал вторую, последнюю, и протянул Валерке.
– Только я не Жиртрест, – тихо сказал он. – Меня Нилом звать.
Валерка широко зевнул, показывая, что воспринял эти новости без интереса.
– Вот что, мелюзга, – великодушно предложил он, дожевав конфету. – Айда к сараям поджигу делать.
Поджига получилась мировецкая, чуть край сарая не подпалили. Потом бегали от дворника, потом подобрали на третьем дворе кусок алюминиевой проволоки, вышли на улицу Жуковского, подложили проволоку на рельс. Проехал трамвай, расплющил проволоку колесом, вышла сабля. Валерка на правах старшего забрал ее себе, взмахнул – сабля тут же сложилась в гармошку. Валерка пожал плечами, зашвырнул дефективную саблю за забор и предложил полазать по подвалам...
Во дворе его поджидала бабушка, и выражение ее лица не сулило ничего хорошего.
– И где ты так изгваздался? – холодно поинтересовалась она.
– Бабушка, я... – Он лихорадочно искал оправдания. – Я «Тузика» на зуб выменял...
– Бегом домой, – продолжала бабушка. – Его отец ждет, а он...
Отец... Похоже на «холодец». Так вот что с утра варилось в большой кастрюле...
– Мам, а мне Борька свой зуб!.. – крикнул он, врываясь в гостиную. Должен же хоть кто-то понять и разделить его радость! Но новость свою он так и не докричал, затих, упершись взглядом в чужое, накрашенное мамино лицо.
Она была не одна. За общим столом сидела бабуленька, обливаясь протертым супчиком, а навстречу ему надвигался чужой дядя в желтой рубашке. Высокий, почти с маму ростом, худой, но с круглым выпирающим животом, как у того страшного дракона в зеркале. Будто мячик проглотил. Или непослушного мальчика.
– Ну здравствуй, сыночек, – тихо и страшно проговорил дядя, неумолимо приближаясь.
Нилушка метнул затравленный взгляд на лицо незнакомца. Редкие, аккуратно расчесанные волосы. Тараканьи усы. Да это же!..
– Да это же папа, Нилушка, что ты? – сладко пропела мама.
– Бармалей! – прошелестел мальчик побелевшими губами, ища защиты, обежал застывшую, словно изваяние, мать и вцепился в ее длинную юбку.
Обман, подмена! В папе, такой гладкой и красивой, проснулся Бармалей, вылез из папы и теперь выдает себя за нее! Мама, мама, как же ты не заметила?!
Мама выгнула руку, взяла мальчика за плечо и потянула, выталкивая его от себя, вперед, ближе к Бармалею.
– Что ж ты боишься, глупенький? – изгибались ее кроваво-красные губы. – Папочку не узнал?
Оскалив зубы, Бармалей медленно нагнулся, выставив вперед длинные, корявые руки.
Нилушка вырвался, устремился к дверям. На пороге, прислонясь к косяку, стояла бабушка. Она ловко подхватила малыша, прижала к себе.
– Бабушка, бабушка, бабушка... – залепетал Нилушка ей в ухо.
То ли ему послышалось, то ли бабушка действительно проговорила, словно тихо выплюнула, совсем уж непонятное слово: «Отцоид!»
Нилушка скоро осознал и примирился с тем фактом, что «папа» – это вовсе не малахитовая рамка на бабушкином рояле, а «отец» никакой не холодец, что эти два слова на самом деле означают одно и то же, а именно того чужого дядю, который вдруг появился в их доме, ел и пил за их столом, спал вместе с мамой в спальне, а по утрам долго булькал и гоготал в ванной, где появилось множество новых, а потому интересных вещей – бритвенный станок, который Нилушке строго-настрого запретили трогать, тюбик с густым белым кремом (очень невкусный, куда противней зубной пасты!), вечно мокрая волосатая кисточка, круглая бутылочка с пипкой посередине и большой резиновой грушей сбоку. Если на эту грушу надавить – то как фыкнет! Как-то Нилушка, играя, фыкнул струйкой одеколона прямо в глаз. Его еле-еле успокоили, глаз промыли, а бутылочку спрятали в ванный шкафчик, куда ему было не дотянуться.
Теперь Нилушка спал в гостиной на раскладушке, и это тоже было интересно, потому что за окном качался фонарь, и по ночам в комнате оживали тени от разных предметов, убегали и преследовали друг друга, и Нилушка, затаив дыхание, подолгу наблюдал за этой игрой в догонялки.
Он знал, что зовут дядю-папу майор Баренцев, что мама называет его Роммель, а бабушка – Роман Нилович, хотя за глаза, в разговоре с мамой, величает не иначе как «бурбоном» и «готтентотом», и что работает он далеко, в Китае, летчиком. Тогда еще это слово, волшебно-манящее для миллионов мальчишек, для Нилушки ничего не значило, летчик так летчик.