Избранное : Феноменология австрийской культуры
Шрифт:
Некоторый подъем австрийской поэзии и прозы наблюдается далее в два последних десятилетия XVIII века. Реформы Иосифа II, снятие цензурных ограничений привело к невиданному распространению так называемой «литературы брошюр», выходившей в неимоверном количестве (сотни брошюр в год), но не имевшей значения для развития художественного творчества. Некоторые создания прозы 1780-х годов замечательны по своей тенденции. Иоганн Пеццль (1756–1822) из Нижней Баварии, поселившийся в Вене в 1784 году, публикует роман «Фаустин, или Философический век» (1783), отражающий просветительские настроения, усилившиеся с восшествием на престол Иосифа II. Этого монарха Пеццль именует «немецким Титом», считает, что вместе с ним на трон вступила сама философия. В своем романе Пеццль рисует «эскиз последних конвульсивных движений умирающего суеверия, фанатизма, поповского обмана, деспотического гнета и духа преследования», «последние судороги ярости» всего этого гибнущего мира. Пеццль возражает вольтеровскому «Кандиду», но в то же время и пародирует его — в роман проникают отдельные скептические нотки, но автор все же искренне убежден в окончательном торжестве «просвещенного века».
Совсем иначе смотрел
В том же 1786 году Пауль Вейдман опубликовал свое произведение «Завоеватель: Поэтическая фантазия в пяти капризах» (или «каприччио»). Это произведение интересно своей формой — пародируется любой стиль и все литературные формы, начиная с античных од, эклог, идиллий, элегий, сатир и кончая дидактическими поэмами и баснями просветительского века. Все это обилие пародируемых форм занимает всего 190 страниц, поделенных на 120 небольших главок. Это малоисследованное произведение, конечно, говорит многое о состоянии литературного «сознания» своей эпохи, о какой-то исчерпанности традиционных поэтических форм и своеобразном писательском нигилизме, который позволял некоторым исследователям видеть в этом произведении уже все то, что спустя 15 лет стали называть «романтической иронией». «Завоеватель» Вейдмана не ограничивался, к счастью, формальными пародиями. Его роман связан с политической действительностью своих дней, но критика здесь более опосредованна и проявляется в отдельных, внешне пародийных выпадах: «Двадцатого числа сего месяца Его Величество изволили услаждать себя охотой на людей. С обеих сторон было пролито немало крови. Сотни тысяч собак подстерегали дичь. После поименованного небольшого моциона Его Величество изволили почувствовать небольшой голод и, на радость присутствующих высоких гостей, удостоили съедения наиверноподданнейшую куропатку».
К 1780-м годам относится и роман Вильгельма Фридриха фон Мейерна (1762–1829) «Диана-соре, или Странники» (1787–1791). Это тоже почти не изученное произведение, выход которого был замечен в Германии, таит в себе немало загадок: это особого рода жестокая утопия, проникнутая символикой масонства и розенкрейцерства; в ней странно соединяются консервативные и демократические черты, свободолюбие и идеал суровой государственной власти, спартанского воспитания, патриотические настроения, идея тайного союза (последняя проникает почти во всю романную продукцию конца века); действие романа отнесено к условной Древней Индии, и конечный смысл произведения пока не прояснен.
Из поэтов конца века следует упомянуть Алоиса Блумауэра (1755–1798), наиболее известного как автор пародии на Вергилиеву «Энеиду» (1784 1794), и Иоганна Баптиста фон Альксингера (1755–1797), талантливого венского последователя Виланда, автора двух виртуозно написанных «рыцарских поэм» в духе «Оберона» — «Дослин Майнцкий» (1787) и «Блиомберис» (1791). Эти произведения украшают австрийскую поэзию тех лет, когда она находилась на распутье. Блумауэр вошел в историю и как участник венского «якобинского» кружка, возникшего после 1792 года, когда в Австрии усилилась реакция, а во Франции к власти пришли якобинцы. Участники якобинского «заговора» были арестованы в 1794 году, и один из них, Франц фон Хебенштрейт (1747–1795), автор латинской культур — философской поэмы «Человек — людям», был повешен.
В целом австрийская литература XVIII века не смогла внести достаточно весомый вклад в национальную культуру. Подводя итоги развитию австрийского XVIII века, можно увидеть, что его наиболее фундаментальные, выдающиеся произведения принадлежат к синтетическим художественным жанрам, в которых и поэтическому слову отведена своя немаловажная роль. Такие произведения — «Дон Жуан» Моцарта (1787) на итальянский текст Лоренцо да Понте, «Волшебная флейта» (1791) на текст талантливого драматурга Эммануэля Шиканедера (1751–1812), затем две оратории Й. Гайдна — «Сотворение мира» (1798) и «Времена года» (1801), тексты которых были составлены по английским источникам венским любителем искусств и меценатом Готфридом ван Свитеном. Все это произведения итоговые, и нетрудно заметить, что каждое из них возникает не только как синтез искусств, но и как синтез национальных традиций. Вместе с тем каждое из них возникает на родной австрийской почве, выражает дух австрийской культуры, каждое тяготеет к всеобъемлемости смысла и к оптимистически ясному и спокойному утверждению бытия. К ним, как итог всей просветительской культуры Австрии, логично примыкает еще и Шестая симфония Бетховена (1808), вместившая в свое оркестровое звучание и немногословную, но глубоко значимую поэтическую программу Названными произведениями, совместными созданиями различных искусств, и венчается век Просвещения в Австрии.
Источник: Машинописная копия (архив A.B. Михайлова). 9л. Авторские пагинация и рукописные пометки (исправления опечаток и текста). Статья была написана в 1990–1991 гг. для 4 тома «Истории всемирной литературы»; не вошла в том по техническим причинам.
Австрийская литература XIX века
Традиционное и новое в австрийской литературе второй половины XIX века
Австрийская литература второй половины XIX в. по своему характеру существенно отличалась от литературы первой половины века. Новый облик она обретает не сразу. Большинство австрийских литераторов заботились скорее о том, чтобы по возможности сохранить литературу в том виде, в каком существовала она до революции 1848–1849 гг. Если в их творчестве все же возникало много нового, то причиной тому перемены, происходившие в обществе, в социальном строе государства, в настроениях различных слоев народа. Противоречия реальной исторической действительности отразились в характерных противоречиях литератур.
Революция 1848–1849 гг. потрясла всю Европу. После революции политическая ситуация складывалась не в пользу австро-венгерской монархии; начинается постепенное, но неуклонное загнивание этого государства — поначалу почти незаметное современникам разложение, политическое, социальное, экономическое. Государство раздирала национальная рознь. Габсбургская империя все чаще воспринимается как несуразный остаток Средневековья в центре современной Европы. В культуре Австрии второй половины века традиционные представления о величии и могуществе государства так или иначе сталкиваются с реальными бедностью и отсталостью; видимость — с действительностью, образы процветания — с образами гибели и гниения. На фоне внешнего блеска и величия начинает складываться нечто подобное комплексу провинциальности. Австрийскому писателю, вступающему в это время в литературу, часто кажется, что он должен начинать с самого начала, как если бы культурной и поэтической традиции вообще не существовало. Такие поэтические начала весьма часто оказывались действительно очень скромными, провинциальными по своему поэтическому качеству в сравнении с уровнем других европейских литератур. Особенно поразителен провинциализм в Вене одной из прославленных европейских столиц. «Провинциализм» — это форма реакции на глубинные изменения в социально-политическом развитии, форма реакции по-своему тонкая, хотя и ведущая к обеднению литературы. «Провинциальные» явления, существующие посреди всего накопленного и выставленного напоказ богатства, соседствуют с литературными фактами принципиально иного порядка — такими, которые сберегли все идейное и стилистическое достояние, накопленное в культуре на протяжении веков. Названные два типа явлений — хранящие традицию и готовые поступиться ею ради нового, «провинциального» начала — отнюдь не диаметрально противоположны. В это же время в литературе уже начинает намечаться и третье — тенденция во что бы то ни стало придать литературе некий общеевропейский цивилизованный лоск и достигнуть стандартного общеевропейского уровня в полном отрыве от жизненной реальности своей страны. По-настоящему такая литература заявляет о себе лишь ближе к концу века. Но именно она доказывает, что «честный провинциализм» многих крупных и мелких австрийских писателей второй половины века, по сути, не был изменой духовной традиции, но лишь попыткой — нередко отчаянной — соотнести традицию с переменившейся действительностью, попыткой вернуть литературу на почву непосредственно-жизненного хотя бы ценой утраты широты, идейного богатства и поэтического полета. Эта литература близка к земле, обобщения даются ей с трудом. Но она все же не противоположна традиции, а выступает лишь как сужение традиционного, стремясь при этом вернуть литературе ощущение конкретно-жизненного. Стремление это важно потому, что литература действительно переживает известный кризис: высокая идейность, интеллектуальная концентрированость, лирический подъем, приподнятость интонации словно уже перестают уживаться с конкретным воспроизведением жизни, с эмпирически точным образом действительности.
XIX век — это в Австрии эпоха «обуржуазивания» всей жизни. Революция 1848–1849 гг. привела к значительному ускорению такого процесса. Он- и вносит, поначалу незаметный, раскол во всю культурную жизнь страны. Культура второй половины века на ее поверхностных уровнях — целенаправленно обслуживает буржуазного потребителя искусства, основной чертой которого является полное нежелание приобщаться к сколько-нибудь глубокой культуре. Австрийская литература начинает растрачивать духовные богатства, уже накопленные к этому времени.
Отсюда — развлекательность как основное направление австрийской культуры. Венская оперетта, которая во второй половине века завоевывает весь мир, — типичнейший продукт новой культурной установки. Эта оперетта плоха не сама по себе. Все веселое, все развлекательное в ней подготовлено в первую половину века и вышло из венского народного театра. Она плоха именно в сравнении с этим венским народным театром, который в оперетте опошляется и обедняется. Народный театр никогда не мог быть предметом культурного «экспорта». Вырастая из глубочайших народных корней, он доказывает свою принципиальную непереводимость на язык любой иной культуры, в то время как венская оперетта с самого начала рассчитана на повсеместность потребления. Национальный элемент выступает в ней как экзотика и украшение, весь жанр нацелен на «общепонятность». Возникая из народных жанров, синтезирующих драму и музыку, оперетта оставляет за бортом самое главное, что было в народном театре. Эго главное — то единство комического и серьезного, что звучит в любой пьесе Нестроя, не говоря о Раймунде: за всем шуточным и фарсовым в его пьесах стоит проблема человеческого существования. Конкретная социальная критика связана в них с вечными темами, и они доносят до середины XIX века средневековую традицию осмеяния мира и человека — утверждение через отрицание. Этому изначально здоровому народному драматическому миру середина века кладет конец; обедненная развлекательность второй половины века рассчитана на буржуазный «свет» — его смех ограничен, условен, робок, благопристоен, не затрагивает ни основ жизни, ни, тем более, устоев государства; остается смех как забава и времяпрепровождение.