Избранное : Феноменология австрийской культуры
Шрифт:
— гак тяжко стоять на вершинах человечества, и
— вечно — нищее искусство с мольбою обращается к жизни, льющейся через край в своем изобилии.
И поэт может только коснуться губами краев жизненного кубка и уступить его опять самой жизни:
Ihr habt der Dichterin verg"onnt, zu nippen An dieses Lebens s"uss umkr"anzten Kelch,
Zu nippen nur, zu trinken nicht.
О seht! Gehorsame eurem hohen Wink,
Setz ich ihn hin, den s"uss umkr"anzten Becher,
LTnd trinke nicht! (II, 171).
Поэту вы дали коснуться губами увитого сладостным венком кубка этой жизни, но не дали пить.
Смотрите! Послу шествуя знаку, я оставляю сладостную чашу.
Фаон в пьесе «Сапфо» — наивная жизнь, пришедшая в соприкосновение с поэзией:
Dass sie dich angeblickt, gab dir den Stolz,
Mit dem du nun auf sie hemiedersiehst. (II, 166).
Взглянув
Погибая, Сапфо бросается со скалы в море:
Connt ihr das Grab,
Das sie, verschm"ahend diese falsche Erde,
Gew"ahlt sich in des Meeres heilgen Fluten! (II, 172–173)
Es war auf Erden ihre Heimat nicht.
Sie ist zur"uckgekehret zu den Ihren. (II, 173)
Презирая лживую Землю, она избрала себе могилу в священных потоках Моря.
Не на Земле была ее отчизна, теперь она вернулась к своим.
Что за море окружает землю? По этому морю плывет человек, когда он оставляет свой дом в поисках славы, — но это странствие по морю есть, очевидно, и образ человеческого существования:
Weh dein, den aus der Seinen stillem Kreise Des Ruhmes, der Ehrsucht eitler Schatten lockt!
Ein wildbewegtes Meer durchschiffet er Auf leichtgef"ugtem Kahn. Da gr"unt kein Baum,
Da sprosset keine Saat und keine Blume,
Ringsum die graue Unermesslichkeit.
Von ferne nur sieht er die heitre K"uste,
Und mit der Wogen Brandung dumpf vermengt,
Tont ihm die Stimme seiner lieben zu.
Besinnet er endlich sich und kehrt zur"uck Und sucht der Heimat leichtverlassne Fluren,
Da ist kein Lenz mehr, ach! und keine Blume,
Nur d"urre Bl"atter rauschen um ihre her! (II, 116–117).
Горе тому, кого влечет пустая славы тень оставить тихий круг родных!
По бурному морю плывет он на непрочной ладье. Нет зелени деревьев, нет цветов, посев не всходит, кругом лишь серая безбрежность, лишь издали виднеется веселый берег, и голос близких звучит почти неслышно в шуме бури.
Одумавшись, вернется он домой, отыскивая покинутые без сожаления луга родные, но нет уже весны и нет цветов, сухие листья шелестят вокруг.
Море, по которому плывет человек в своей жизни, — это, очевидно, аллегорический образ. Но в «священных потоках моря» находит свою смерть Сапфо. Это — море как таковое, но тоже и аллегорический образ. Это море — возвращение человека к себе, но и образ забвения, образ вечности. Море у Грильпарцера вообще — символ стремления к цели; тогда море дает то, чего хотят от него — в «Аргонавтах» Язон бросается в волны, чтобы достичь башни Медеи, и выплывает; Абсирт бросается со скалы, чтобы умереть, и погибает в волнах. Море — повторяющийся, почти навязчивый образ, в котором находят внешнее выражение движения души. Поэтому море — образ всех вообще душевых процессов: «Море испуга во все новых волнах» — «Ein Meer von Angst in stets erneuten Wellen» («Еврейка из Толедо»). Свою драму о Геро и Леандре Грильпарцер назвал «Des Meeres und der Liebe Wellen» — «Волны любви и моря». Море объемлет все — это и образ самого существования человека, и образ его душевной жизни. Весь человек, можно сказать, погружен в волны, но и смерь есть не что иное, как погружение в волны. Грильпарцеру это «море» и этот образ моря был тем и близок, что давал возможность не разграничивать разные вещи, но как раз видеть в них то общее, что их всех связывает, то общее, в чем протекает и человеческая жизнь и все, что есть в жизни, — это и есть жизненный поток, который погружает в себя жизнь любого человека и не прекращается со смертью этого человека, но продолжается далее и продолжается всегда. Море — это, в_конце концов, само бытие, понятое как жизнь. Но это только «в конце концов», потому что характеру творчества Грильпарцера враждебно строить ложные определения. Море — это всего лишь образ, всегда готовый, когда нужно, приоткрыть вид на общее, что совершается вот сейчас, но всегда это просто море, а не метафизическая стихия, всегда это образ самого моря, а не готовая метафора. И нельзя провести четкой грани между реальным морем и морем как образом, между волнами моря и волнами любви, волнами стремления, жизни. Но в поэтическом мире драмы Грильпарцер не проводит этой грани, а стирает ее. Море, где погибают Сапфо, Абсирт, Леандр, — это море как воля и представление[5].
Но это море поможет нам лучше понять суть противопоставления жизни и искусства в «Сапфо». Противопоставление это напряжено до предела, и однако есть сфера, где они примирены, — и эта сфера — жизненный поток. Но Грильпарцер примиряет жизнь и искусство уже тем, что заранее устраняет любой возможный понятийный теоретический слой такого противопоставления. Нет в драме Жизни и Искусства, но есть только характеры, которые существуют в своей жизни, в своем жизненном потоке и которые отнюдь не являются аллегориями Жизни и Искусства. Поэтому нет ни малейшей необходимости полагать, что нужно выходить за пределы драматических ситуаций драмы и думать, то эти ситуации, столкновения и психологические конфликы значат еще что-то иное, помимо самих себя, и что все слова об искусстве имеют не одно только конкретное значение на своем месте, выражая чувства героя, но еще и общее. Тогда «Сапфо» — это чрезвычайно тонкая психологическая драма. Но это один предел истолкования драмы Грильпарцера. Другой предел, — если мы станем думать, что эта драма есть поэтическое создание о поэзии, в котором решается вопрос о том, чем может быть поэзия. Тогда смерть Сапфо, которая возвращается «к своим» и возвращается «к богам», как сказано в драме, эта смерть катастрофа не Сапфо и не поэзии Сапфо — в столкновении с жизнью — но катастрофа поэзии вообще, которая уходит к своим богам, катастрофа внутри жизни.
И этот другой смысл драмы не является ни символическим, ни аллегорическим, но он попросту заключен внутри драмы и только требует своего развития, чтобы явно выйти наружу. В этом смысле драма «Сапфо» — это драма о современности, действо о гибели поэзии. Но в таком случае «Сапфо», в скрытом, или не до конца выявленном виде, — трагедия о катастрофе истории, о катастрофе, которая ведет здесь к гибели поэзии.
Направленность драмы на раскрытие психологии и скрытая тематика истории не противоречат друг другу, но обе эти стороны объединяются жизненным потоком. В трилогии «Золотое руно» происходит углубление психологической насыщенности драмы, и значительнее выявляется проблема истории. Путь аргонавтов — дальнейшее разворачивание образа человеческого существования из «Сапфо»:
Ich zog dahin in frischer Jugendkraft,
Durch fremde Meere, zu der k"uhnsten Tat,
Die noch geschehn, seit Menschen sind und denken.
Das heben war, die Wfelt war aufgegeben,
Und nicht war da, als jenes helles Vlies,
Das durch die Nacht, ein Stern im Sturme, schien.
Der R"uckkehr dachte niemand, und als w"ar Der Augenblick, in dem der Preis gewonnen?
Der letzte unsers Lebens, strebten wir.
So zogen wir, ringfertige Gesellen,
Im "Ubermut als Wagens und der Tat,
Durch See und Land, durch Sturm und Nacht, und Klippen,
Den Tod vor uns und hinter uns den Tod.
Was gr"asslich sonst, schien leicht und fromm und mild,
Denn die Natur war "arger als der "Argste;
Im Streit mit ihr, und mit des Wbgs Barbaren Umzog sich hart des Mildsten weiches Herz;