Избранное в двух томах
Шрифт:
рукопись («Через невидимые барьеры»).
Свое сочинение я показал Э. Г. Казакевичу, который его одобрил и, действуя
уже по собственной инициативе, передал Александру Трифоновичу.
Впоследствии Казакевич рассказывал мне, что Александр Трифонович, бегло
перелистав несколько страниц рукописи, спросил: «Кто ему пишет?» Казакевич
ответил, что никто, автор пишет «себе сам», в чем нетрудно убедиться, сравнив
написанное с манерой его устной речи. Александр
несколько страниц, сказал, что прочитает весь материал как следует (потом я
узнал, что он вообще не любил пробегать рукопись «с пятое на десятое», а если
уж собрался прочитать какую-то из них, то старался, по возможности, делать это
внимательно и без пропусков). Закончился разговор тем, что Александр
Трифонович резюмировал: «Будем печатать».
Так и началась моя скромная работа в литературе с легкой руки двух
хороших людей — Эммануила Генриховича Казакевича и Александра
Трифоновича Твардовского.
Конечно, если бы я был в этом смысле исключением, то для характеристики
Александра Трифоновича
463
данный факт никакого интереса не представлял бы. Однако то же самое, что и я, могут сказать о себе многие литераторы, пусть далеко не первого ряда по своему
литературному калибру, но стоящие на той же гражданской позиции, на тех же
концепциях восприятия жизни и людей, которые исповедовал и всеми силами
поддерживал сам Александр Трифонович. А это уже, как говорится, факт не
моей, а его биографии.
В редакции «Нового мира» начала шестидесятых годов я как-то очень скоро
прижился, почувствовал себя своим человеком. Когда выкраивалось свободное
время, приходил туда не только по делу, но и без дела — «просто так», поговорить, попить кофейку, иногда почитать интересную верстку, которая по
причинам, от редакции не зависящим, до меня как подписчика «Нового мира», увы, не дошла бы.
И тут очень интересно было наблюдать Александра Трифоновича, невольно
сравнивая его со многими известными мне людьми, занимавшими так
называемые «ответственные посты» — в промышленности, в военном ведомстве, в литературе.
Прежде всего обращало на себя внимание полное отсутствие в поведении
Александра Трифоновича, к сожалению, довольно распространенных на
определенных иерархических этажах нашего общества «генеральско-депутатских» манер.
Скорее, даже напротив: иногда он любил подпустить в разговоре что-то с
небольшим внешним налетом этакой глубинной деревенской простоватости, хотя, конечно, никого эта «простоватость» в заблуждение не вводила.
Ни разу я не слышал, чтобы Александр Трифонович не то чтобы
подчеркивал,
руководящим (вроде: «Об этом надо будет поговорить в ЦК», или: «Вчера Никита
Сергеевич мне сказал.. »), хотя в действительности был в эти сферы вхож. Более
того: всячески стремился эту «вхожесть» использовать на благо литературе, да и
не только литературе.
Вхож в сферы — был. Но не «витал» в них! И взоры его были направлены не
только и, наверное, не столько вверх (как это нередко случается с людьми, удостоившимися выдвижения на «посты»), но и вниз, и вбок.
464 И к людям он относился хотя и не универсально любовно, но внимательно —
так сказать, штучно. Не обходился удобным обобщением «народ», а видел в
каждом человеке, с которым соприкасался, именно отдельного человека.
Может быть, мелкая, но, как мне кажется, характерная подробность: поздравительные письма к Новому году, Дню Победы и другим праздничным
дням, приходившие из редакции «Нового мира». Кто не знает этих
поздравительных посланий! Обычно это печатный бланк, чаще всего даже без
обращения к адресату (лишняя работа — еще обращение каждый раз
впечатывать!), с небрежной даже не подписью, а скорее визой руководителя
поздравляющей организации. Читая такое послание, ясно представляешь себе
секретаря, который, ворча, заготовляет по имеющемуся списку пухлую пачку
поздравлений и тащит их на стол высокому шефу, а тот, не отрываясь от текущих
дел и разговоров, почти не глядя, ставит на каждом листке свою подпись —
закорючку.. Кто из нас не получает подобные послания десятками? Получает, просматривает — и выбрасывает.. В общем, уровень эмоций получателя вполне
соответствует уровню эмоций отправителя.
Но «новомирские» поздравления я храню. И не только потому, что на
большинстве из них вижу подписи нескольких далеко не безразличных мне
людей (которым, я знаю, в свою очередь был не вполне безразличен и я сам), а
прежде всего — из-за приписок Александра Трифоновича. В каждой из них — то
самое не «обобщенное», личное отношение ко мне — как к каждому человеку, к
которому он обращался.
Вот маленький листок с поздравлением ко дню 1 Мая (к сожалению, не
сохранился конверт с почтовыми штемпелями, поэтому трудно установить, какого года). Конечно — первый экземпляр: из «Нового мира» письма под
копирку не приходили. Казалось бы, что в подобной ситуации требовалось от
Александра Трифоновича? Подписаться — и все. А он подписывается — и делает