Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России
Шрифт:
Крестьянское восстание под предводительством Емельяна Пугачева (1773–1775) – важнейшее событие внутренней жизни России XVIII столетия [114] . Этот грандиозных масштабов бунт стал серьезным испытанием для всей правительственной системы Екатерины II, пережившей глубокое потрясение. В течение почти двух лет Европа внимательно следила за развитием событий в России, гадая, кто же возьмет верх – Екатерина II, узурпировавшая в 1762 г. престол своего незадачливого супруга, или самозваный «мужицкий царь»? Порой казалось, что Лжепетр III имеет больше шансов на успех.
114
В мою задачу не входит освещение самого пугачевского бунта, детально изученного в отечественной историографии. Назову лишь основные работы обобщающего характера: Пугачевщина. М.; Л.: Центрархив, 1926–1931. T. 1–3; Восстание Емельяна Пугачева: Сб. документов. Л., 1935; Андрущенко А.И. Крестьянская война 1773–1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. М., 1969; Буганов В.И. Крестьянские войны и России XVII–XVIII вв. М., 1976; он же. Пугачев. М., 1984; Крестьянская война в России в 1773–1775 годах: Восстание Пугачева. Л., 1961–1970. T. 1–3; Мавродин В.В. Классовая борьба и общественно-политическая
Интерес к России европейских дворов, обеспокоенных экспансионистскими тенденциями во внешней политике Екатерины II, был не праздным, как был он не праздным для Оттоманской Порты, с конца 1768 г. находившейся с ней в состоянии войны. От того, кто утвердится па петербургском троне, во многом зависел не только исход русско-турецкой войны, но и положение дел в европейской политике. В тот период шансы на успех Лжепетра III вовсе не представлялись европейским дипломатам безнадежными (что стало очевидным для последующих поколений историков). Именно это обстоятельство – международный, как бы мы сейчас сказали, аспект пугачевского бунта – более всего ранило сердце самолюбивой императрицы всея Руси, приказавшей срочно составить и распространить в Европе пропагандистское сочинение, разоблачающее Пугачева. Книга под названием «Лжепетр III, или Жизнь и похождения мятежника Емельяна Пугачева» была опубликована на французском языке (в то время международном) в Лондоне в 1775 г. [115]
115
Le Faux Pierre III ou la vie et les aventures du rebelle lemelian Pugatschew. D’apres I’original russe de Mr. F.S.G.W.D.B.L., 1775.
Интерес Франции к событиям в России в 1773–1775 гг. был особенно пристальным. В течение почти всего периода своего длительного правления Людовик XV не скрывал враждебного отношения к России, что объяснялось как противоположностью стратегических интересов двух стран в Европе, так и устойчивой русофобией Христианнейшего короля, который активно противодействовал России в Польше и Швеции, а также постоянно разыгрывал против Петербурга турецкую карту. Именно французская дипломатия в конце 1768 г. разожгла пожар русско-турецкой войны с целью воспрепятствовать вмешательству России в польские дела. Именно французская дипломатия сыграла важную роль в подготовке государственного переворота в Швеции (август 1772 г.), имевшего откровенно антирусскую направленность [116] .
116
Об эволюции отношений двух стран в XVIII в. см.: Черкасов П.П. Двуглавый орел и Королевские лилии: Становление русско-французских отношений в XVIII веке, 1700–1775. М., 1995.
В расчетах версальской дипломатии всегда присутствовало убеждение, что смута в России может служить лучшей гарантией против возрастания русского влияния в Европе. Еще в 1762 г. в секретной инструкции своему посланнику в Петербурге барону де Бретейлю Людовик XV подчеркивал: «Вы, конечно, знаете, и я повторяю это предельно ясно, что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел… Все, что может погрузить ее в хаос и прежнюю тьму, мне выгодно, ибо я не заинтересован в развитии отношений с Россией» [117] .
117
Recueil des instructions donnees aux ambassadeurs et ministres de France depuis les Traites de Westphalie jusqu’a la Revolution frangaise / Avec une Introduction et des notes par A. Rambaud. P., 1890. T. 9: Russie (1748–1789). P. 213–215. (Далее: Recueil des instructions…)
Один из руководителей тайной дипломатии Людовика XV, граф де Брольи (вскоре после воцарения Екатерины II), в специальной записке, посвященной отношениям с Россией, писал по сути о том же: «Нужно попытаться погрузить ее (Россию. – П.Ч.) в глубокий летаргический сон, если же иной раз придется выводить ее из этого состояния, то лишь посредством конвульсий, например внутренних волнений, заблаговременно подготовленных. Лишь таким путем можно помешать московскому правительству даже помыслить о внешней политике» [118] . На этой записке есть резолюция короля: «Я полностью разделяю подход графа де Брольи к России…» [119] .
118
Broglie A. Due de. Le secret du Roi: Correspondance secrete de Louis XV avec ses agents diploma-tiques, 1752–1774. P, 1878. Vol. 2. P. 13.
119
Цит. no: Perrault G. Le secret du Roi. P, 1992. T. I. P. 550.
Считая «ученицу Вольтера» «заклятым врагом» Франции [120] , в Версале в течение полутора десятилетий (начиная со дня ее воцарения) надеялись, что она будет свергнута. Вначале эти надежды связывали с несчастным Иоанном Антоновичем, томившимся в Шлиссельбургской крепости, а после его убийства там в ночь на 5 июня 1764 г. почему-то уверовали в оппозиционность русского дворянства по отношению к царице-немке. Немудрено, что появление в сентябре 1773 г. в заволжских степях самозванца, объявившего себя Петром III, было встречено в Версале с огромным интересом, о чем свидетельствует переписка французского посланника в Петербурге Дюрана [121] со своим ведомством, которое в течение этих двух лет поочередно возглавляли герцоги д’Эгильон, Бертен и граф де Вержен. С этой перепиской я имел возможность познакомиться в Архиве МИД Франции в Париже. Сопоставление донесений Дюрана с донесениями в Петербург русского поверенного в делах при версальском дворе Н.К. Хотинского и сменившего его посланника, князя И.С. Барятинского за 1773–1775 гг. (хранящимися в Архиве внешней политики Российской империи МИД России) дает достаточно ясное, хотя и не во всем полное представление об отношении Версаля к восстанию Пугачева.
120
Именно так – «наш заклятый враг» – характеризовал Екатерину II министр иностранных дел Франции герцог де Шуазель в одном из писем австрийскому канцлеру князю Кауницу (см.: Rain Р. La diplomatic frangaise d’Henri IV a Vergennes. P, 1945. P. 265).
121
Дюран
К началу пугачевского бунта (сентябрь 1773 г.) Дюран уже почти год находился на своем посту в Петербурге. За это время он успел освоиться в новой обстановке. Однако его знания о стране, почерпнутые из историко-географической литературы, записок путешественников и сообщений коллег-предшественников, были весьма поверхностными (в то время иностранные дипломаты перемещались главным образом из Петербурга в Москву и обратно, сопровождая императорский двор).
Первое упоминание о волнениях донских казаков содержит шифрованная депеша Дюрана министру иностранных дел герцогу д’Эгильону от 7 сентября 1773 г. Дюран сообщает, что казаки требовали освободить своего вожака Ефремова, приговоренного к смерти еще прошлой зимой за организацию восстания на Дону в 1772 г. [122] Это было одно из многочисленных выступлений, предшествовавших собственно пугачевщине. Начало мятежа принято датировать 17 сентября 1773 г., когда Пугачев выступил с манифестом и провозгласил себя «императором Петром III». 19 сентября повстанцы подошли к Яицкому городку, но, не имея артиллерии, отказались от штурма крепости. Затем Пугачев отправился к Оренбургу и в начале октября его осадил.
122
Archives des Affaires Etrangeres. Correspondance politique. Russie. 1773. Vol. 93. F. 30 recto verso. (Далее: AAE).
6 ноября Дюран в шифрованной депеше сообщал, что против повстанцев двинут корпус генерал-майора Кара, готовившийся до этого к отправке на турецкий фронт. Правда, он ошибочно полагал, что корпус Кара направляется на Дон, а не к Оренбургу – свидетельство его неосведомленности о начале восстания на Яике. Лишь 12 ноября в новой шифровке Дюран исправляет свою ошибку, хотя еще и не упоминает имя Пугачева: «Один дворянин, вернувшийся из провинции, расположенной между Оренбургом и Астраханью, и один чиновник сказали мне, что главарь повстанцев выдает себя за Петра III, что войско его составляет примерно 14 тысяч человек и что опасаются, как бы взбунтовавшиеся (на Дону. – П. Ч.) казаки к нему не присоединились» [123] .
123
ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1773. Vol. 93. F. 217 recto; F. 233 recto verso.
К тому времени, когда Дюран составлял это донесение, корпус Кара (9 ноября) был наголову разбит Пугачевым у деревни Юзеевой. В ноябре же повстанцы разгромили еще два отряда правительственных войск во главе с полковником Чернышевым и секунд-майором Заевым. В конце ноября они осадили Уфу, после чего восстание распространилось на обширные территории Южного Урала, Казанской губернии и юго-западной части Сибири.
16 ноября Дюран, еще не зная о разгроме Кара повстанцами, снова сообщал о восстании, причем его информация становится все более достоверной. Он добывал ее не только из бесед с графом Н.И. Паниным и его помощниками, проявлявшими понятную сдержанность, но и из других источников, в частности из разговоров с приезжавшими в столицу провинциальными дворянами и чиновниками. «Независимо от взбунтовавшихся на Дону казаков, – писал Дюран 16 ноября 1773 г., – казаки, населяющие устье Яика, подняли открытый мятеж. Их предводитель выдает себя за Петра III, именно против него направлен корпус генерала Кара, дабы подавить мятеж». Характеризуя генерала, Дюран отмечает его «весьма скромные военные способности», но одновременно подчеркивает, что по части карательных операций, в частности в Польше, где «он чинил всевозможные притеснения», он имеет опыт [124] .
124
Ibid. F. 235 verso, F. 236 recto.
Дюран указал на такую реальную опасность, как вовлечение в восстание народов Приуралья и Поволжья, при этом он решил, что все они татары. «Казанский и астраханский губернаторы… – писал он, – подозревают своих татар в том, что они могут найти общий язык с казаками» [125] . Он еще не знал, что к пугачевцам уже присоединились башкиры, татары, калмыки, казахи и представители других национальных меньшинств империи.
Опасность смуты в России, по мнению Дюрана, усиливала тягости войны с Турцией, в том числе нехваткой военной силы для подавления мятежа. В депеше от 16 ноября он писал, что губернаторы территорий, охваченных восстанием, не имеют достаточных средств для борьбы с ним и направляют в Петербург «курьера за курьером с просьбами о присылке войсковых подкреплений». Не решаясь пока отвлекать войска с театра военных действий, правительство ограничилось направлением в район Оренбурга и Астрахани трех полков из дивизии, дислоцированной в Финляндии [126] . Кроме того, Дюран констатировал, что положение с набором рекрутов в армию критическое: «Число деревень, где рекруты разбегаются, растет день ото дня. Одни укрываются в лесах, другие пополняют ряды разбойников, которые бесчинствуют в провинциях, расположенных за Новгородом. Предполагают, что они могут объединиться с мнимым Петром III, который, похоже, не лишен ума, поскольку, заявив о себе как о претенденте, несправедливо лишенном трона, он отстаивает права своего сына, великого князя (Павла Петровича). Говорят, что внутренние неурядицы в империи волнуют Екатерину II в большей степени, чем война с турками» [127] .
125
Ibid. F. 236 verso.
126
Ibid.
127
Ibid. F. 236 verso – 237 recto.