Избранное
Шрифт:
— От добра добра не ищут, решил я в свою очередь. Не хотите попробовать бордо 1970-го с бифштексом minute [40] ? Говорят, в тот год оно особенно удалось, — это к Нане. И ко мне: — Вы меня, конечно, чуток осадили: я никак не думал, что Б. Б. во время восстания было всего шестнадцать; у нас-то считалось, что он старше Старика Стивена, что он крепко стоял на своих ногах, потому и смог помочь малышу Джимми в те трудные месяцы между Дублином и Нью-Йорком. А может, дед имел в виду Дж. Дж.? Младшего брата?
40
Мгновенного приготовления (франц.).
—
Наш хозяин медленно повертел в пальцах ножку бокала.
— Потому-то я и приехал. Мне иной раз кажется, что он вполне мог перепутать. Джимми Янгеру иной раз казалось, что он здорово напутал. Кстати, ваш рассказ о переживаниях юного Б. Б. тут кое-что, возможно, объясняет. Как вы думаете, может быть, Старик Стивен пережил такое же тяжелое разочарование, и оно потом давило ему на психику?
Я плавно развел руками, точно мальчишка-велосипедист, который едет, не касаясь руля.
— Так что я действительно последний в роду?
— Похоже на то! Вам помнить, вам и забывать.
Он вскинул подбородок, гневно и возмущенно.
— Забывать! Да я вчера вечером только приехал и сразу бегом на Мур-стрит, а оттуда на О’Коннелл-стрит, к огромной колоннаде почтамта, штаб-квартиры повстанцев шестнадцатого года. Стоял там и вспоминал рассказ Старика Стивена, как он оглянулся на прощанье, увидел языки пламени из верхних окон и стремглав побежал по Мур-стрит. Мимо трупа О’Рейли на тротуаре; тот перед смертью успел расписаться на стене кровью. И переулками, а вражеские пули свистели вслед. Чудом заскочил в полуоткрытое парадное, захлопнул за собой дверь и, задыхаясь, кинулся наверх по темной лестнице, с револьвером на взводе, готовый застрелить всякого, будь то друг или враг. На первом этаже он увидел в огневых отсветах смятую постель, на ней — шлюху с британским солдатом. На втором — в углу спал на голом полу мальчишка в лохмотьях. На третьем этаже — умирающая старуха. А на верхнем — скромная и опрятная комнатка, свеча на столе; девушка неописуемой красоты на коленях молилась за мятежников — она была рада помочь ему, приютила, полюбила и зачала от него сына во имя Ирландии.
Медленная, тяжелая поступь вражеского патруля под окном: возвращаются в казармы. Лилипуты в хаки. Бессонная ночь любви. На рассвете удалось пробраться к пристани. Пароход сейчас отойдет, порт назначения — Лондон. Бери все, что есть. Пойдем, спрячу. Это плещется Лиффи, а вот мы выходим в море. Дублин остался позади, он виден в иллюминатор и сверкает под сумрачными облаками, как восходящее солнце. Пропала любовь. Но родится сын. Проиграна битва. Но страна возродится. Дерьмо дерьмом!
Я покосился на Нану и обрадовался при виде ее поднятых бровей и опущенных углов губ. Я словно услышал, как Старик Стивен пичкает свое техасское семейство нелепыми россказнями. И все-таки он был. Он жил на свете. Но кем же был на самом деле этот старый самозванец? Ну и личину же выдумал он, вдохновляясь трубочным дымом и водочным угаром, для невыдуманного человека в тоске по невыдуманному прошлому!
Молчание подзатянулось. Наконец я спокойно спросил, откуда Стивену Янгеру было знать, что он действительно зачал сына в то пасхальное утро. Боб-два смотрел сквозь высокое окно на пустой парк, созерцая, как мне подумалось, увеличенный временем облик предка. Потом, к моему удивлению, испугу и смущению, он запрокинул голову и звонко расхохотался, а я понял, что свалял дурака. И какого дурака!
На несколько мгновений меня пленила заветная святость и прелесть, грозная прелесть, рождавшаяся тогда на свет, и мне был мерзок старый враль с его дешевой подделкой драматизма самоотверженного поражения; а между тем для этого молодца «неустрашимый боец» значило просто человек действия, подобный ему, отцу и деду: поиск и риск, стужа и зной, терпение и труд, блеф и мошенничество —
— Венера и Марс! — воскликнул он. — Таков был девиз деда Стиви от старта до финиша. А стартовал он рано. В двадцать лет, говорил он, зачав моего отца в дымящемся Дублине, он уплыл вниз по Лиффи в Англию и Америку, и пусть даже он близко не подходил к почтамту, все равно жизнь-то его вот она, и все равно черт его знает, как он унес ноги из Ирландии без гроша в кармане. С пеленок был отчаянный малый.
Враль? Это Старик-то Стивен враль? Ну конечно, враль! Но какой враль! Да и не совсем враль!
— Если бы я думал, что он просто враль, разве я бы сюда приехал? Я убежден: кто что ни говори, а отец мой Джимми все-таки его сын. Как он узнал? А они записали имена и фамилии друг друга. Он потом будто бы нанял детективов, и те разыскивали ее по всей Ирландии и Англии. Наконец отыскали — в Лондоне. Хотите взглянуть на фото нашей ирландской бабушки?
Он извлек из своей черной папки, лежавшей на столике сбоку от него, фотографию кабинетного формата и протянул ее Нане. Она закатилась безудержным смехом.
— Ну прямо Олимпия, женщина-тяжеловес из цирка Даффи.
И передала мне фото слоноподобной тетки. Я спросил:
— Такая громадина?
И вернул ему фотографию, кипя негодованием. Эта бегемотиха — моя жена?
— Да это может быть кто угодно!
Он кивнул. Я было подумал: «Но откуда они узнали ее имя?» И понял, откуда. От маленького Джимми, отправленного в США с розовой биркой на пуговице пальтишка. («Меня зовут…», «Мне нужно попасть в…».) Он много чего помнил: собаку, церковные колокола, мальчишек на своей улице, красные автобусы, дядю Джеймса, тетю Брайди, еще одного дядю, которого называли Биби, который иногда заходил на целый день. И поверх обрывков памяти неизбывно витало от кого-то (от кого?) слышанное, красивое, легкое танцующее имя: Кристабел Ли.
— Эта фотография, — сказал Боб Второй, — единственный фамильный документ, какой был у Стивена. Конечно, это чепуховина. Это может быть кто угодно. Старик Стивен всего-то и говорил, что, мол, получена от сыщика из Лондона.
— Однако же, — вмешалась разумная Нана, — ваш дедушка Стивен хоть раз или два писал своим братьям в Ирландию или в Англию?
— Говорил, что писал. А там кто его знает. На чужбине человек удивительно меняется. Сил и на одну-то жизнь едва-едва хватает. На две не хватает почти ни у кого. Вот и сжигаешь свои корабли. Вдобавок, если он даже писал и ему отвечали — где эти ответы? Перед смертью Стивена случилась беда — то есть буквально за месяц до смерти. Пожар. Сгорел только его кабинет, но все бумаги пропали.
Я с усилием спросил, в каком году это было, вполне предвидя ответ. Anno Dominorum [41] . 1965.
— Да, — сказал я вошедшему официанту, — да, пожалуйста! Двойное бренди.
За кофе и бренди я дошел до того, что стал его прямо-таки умолять, чтобы он не ездил в Каслтаунрош, не занимался там тщетными розысками. Тут он меня опять обескуражил. А он туда и не собирается. Что ему деревенская главная улица после дублинской главной улицы восстания, Мур-стрит? Каслтаунрош и тому подобное он препоручит своим помощникам. И, обернувшись к Нане, ласково коснулся ее руки.
41
Год богов (лат.)