Избранное
Шрифт:
Вялым движением он взял листок бумаги и написал: «Кортхалс, похоронное бюро, Гент. Отмените бальзамирование и перевозку на „Кортхалсе XIV“. Подробности письмом. Боорман».
— Не откажите в любезности отправить это заказной телеграммой, Лауверс. Вы ведь будете проходить мимо телеграфа. Я устал и хочу лечь.
На лбу его и в самом деле выступила испарина, а глаза слезились; он вытер лицо носовым платком, после чего дал полицейским по сигаре.
Когда Лауверс уже собирался положить телеграмму в карман, Боорман
— Не надо. Теперь уже слишком поздно. «Когда пришла ваша уважаемая телеграмма, наш господин Кортхалс был в отъезде» и так далее. А затем, спустя несколько дней, я получаю личное письмо, полное заверений в совершенном почтении, и счет вместо постскриптума. Старая история. Когда заказ принят к исполнению, тут уже ничего не поделаешь — понимаете, ничего, ничего. В свое время фирма швейных машин «Зингер» тоже пыталась было заставить меня пойти на попятный. Бьюсь об заклад, что завтра покойницу привезут сюда.
— Нет, де Маттос, — заключил он, когда полицейские уже ушли, — я заплачу Кортхалсу. Я заплачу наличными, не оговаривая никаких скидок. Но я с ним за это расквитаюсь. Спокойной ночи. Ваша комната на третьем этаже. Завтра в девять утра жду вас в конторе.
На следующее утро покойницу действительно привезли, как и предсказывал Боорман. Не прошло и десяти минут после того, как я спустился вниз, когда к дому подъехал «Кортхалс XIV» и появился человек в черном, который вручил Боорману конверт, где, помимо счета, было вложено также письмо, доверявшее предъявителю получить причитающуюся сумму.
— Две тысячи пятьсот франков. Это еще по-божески, — сказал Боорман с каменным лицом. — Я вам сейчас выпишу чек.
— А это для вас, — добавил он, вручая похоронщику двадцать франков.
Сумма чаевых явно поразила человека.
— Не торопитесь с чеком, сударь, — вежливо ответил он и попросил Боормана открыть ворота. Он хотел поставить машину во дворе, потому что вокруг нее уже начали собираться соседские кумушки.
— Сволочи! — крикнул разносчик телеграмм, когда увлекательному зрелищу неожиданно был положен конец.
— Я схожу в фирму «Лапорт» и попрошу отрядить несколько человек, чтобы они помогли при разгрузке, — сказал похоронщик. — Через полчаса я вернусь.
Когда он ушел, Боорман покинул комнату Дирекции и принялся осматривать корпус «Кортхалса XIV», который и в самом деле имел необыкновенно импозантный вид. Боковые стены кареты были украшены черными занавесками, на которых сверкали серебряные слезы, а задняя стенка представляла собой двойную дверь, через которую происходила погрузка и разгрузка.
— А для чего эти занавески, мой друг? — спросил Боорман у невзрачного субъекта, который сидел за рулем с видом человека, недовольного своей участью.
Тот ничего не ответил. Потом порылся под пледом, прикрывавшим его ноги, вытащил из-под него большой сверток и развернул увесистый бутерброд. Проглотив несколько кусков, он оглянулся на Боормана, который, сидя на корточках, пытался заглянуть под карету, и спросил, нельзя ли раздобыть, немного воды, чтобы промочить горло.
— Принесите из Музея бутылку вина, де Маттос, и большую кружку. Пивную кружку, — тотчас же приказал Боорман.
— Нравится? — спросил он немного погодя, когда шофер отхлебнул глоток.
Тот утвердительно кивнул и, не переставая жевать, пробормотал несколько слов благодарности. Боорман взглянул на него еще пристальней, нащупал деньги в кармане брюк и, после непродолжительного колебания, дал ему пять франков.
— Бери! — сказал он, сунув ему в руку большую монету, — это тебе. Так для чего же занавески, мой друг?
И тут человека прорвало.
— Он вас, конечно, обвел вокруг пальца, сударь. Забальзамировал, не так ли? Я слышал, как они веселились по этому поводу. Держите теперь ухо востро, потому что за разгрузку надо платить отдельно. Если вы только дадите ему волю, сразу же получите еще один счетик, который хозяин уже успел заготовить, а этот задрыга держит в своем кармане.
Он, несомненно, еще долго продолжал бы в том же духе, но Боорман опять спросил его, дли чего, собственно говоря, предназначены занавески.
Я не знаю, что навело его на этот вопрос, и не уверен в том, что он сам это знал. Но впоследствии я сотни раз бывал свидетелем тому, как он, словно повинуясь какому-то инстинкту, безошибочно нащупывал слабое место своего клиента или противника.
— Для чего занавески, сударь? А чтобы не были видны окна. Вот, глядите, — сказал шофер.
С этими словами он отстегнул одну из украшенных серебряными слезами занавесок и приподнял ее — мы увидели матовое стекло, в середине которого был намалеван красный крест.
— Вы, конечно, недоумеваете, зачем в катафалке окна, сударь? — продолжал шофер, снова пристегивая занавеску. — Если только вы не впутаете меня в это дело…
— Вы можете положиться на меня как на каменную скалу, дорогой друг, — сказал мой патрон.
— Знаем мы эти скалы, — проворчал шофер.
Боорман без лишних слов всучил ему еще одну пятифранковую монету.
— Глядите-ка сюда, да повнимательней! — сказал шофер и протянул Боорману листок бумаги.
Это был проспект, украшенный двумя фотографиями автомобилей. Под одним из снимков стояла подпись:
«Моторизованный катафалк „Кортхалс XIV“ выезжает из Гента, чтобы перевезти в Париж останки графини Икс». А под другим: «Моторизованная санитарная карета „Кортхалс XV“ покидает Гент, чтобы доставить в Баден-Баден графиню Игрек».