Избранное
Шрифт:
Оставив позади набережную, они поднялись на дамбу, и мальчик семенил за учителем, словно верный слуга, который сопровождает своего хозяина на ночную попойку. Роли снова переменились. Теперь мальчик был перебежчиком, который должен завоевать доверие. Или же учитель шел к чужому лагерю? Он с трудом вникал в бессвязную болтовню мальчика, рассказывавшего, что молодая женщина живет в Хейкегеме у своих родителей и что автобус ходит туда шесть раз в день, что ехать нужно полчаса и проехать надо несколько деревень: Смитсфорде, Рейсегем, Робберзейке. Ученики, спешившие в школу, приветствовали учителя, но не решались заговорить с мальчиком, считая, что учитель взял его с собой, чтобы накачать велосипедную шину, помочь
В трамвайной будке на Хазеграс учитель купил два автобусных билета. Мальчик ждал в отдалении. Они сели на скамейку, улица была пустынна, овощные лавки, матросские кафе закрыты. Мальчик вытащил из окошечка автомата три пакетика жвачки и, словно футболист, погнал по водоотводной канаве коробку из-под маргарина. Учитель, уже переставший быть учителем, но еще не ставший отцом или другом, не запрещал ему этого. Мальчик с силой пинал коробку внутренней стороной стопы, будто все время обменивался пасами с невидимым партнером. Испинав ее в клочья, он устало присел рядом с учителем, молчал, даря ему уединение и время для размышлений. Как только один из учеников вырывался из клетки, из гигантской сети, которую Директор и учителя раскинули над школой и площадкой для игр, как только он вырывался из шеренг перед классами, из рядов парт, из марширующих колонн, которые в дни национальных праздников застывали за спиной Директора с венком, возлагавшимся к Монументу Павшим, так сразу ученик становился совсем иным существом. Часто, когда учитель встречал в городе кого-нибудь из своих учеников, он ловил себя на том, что растроган его беспомощным приветствием и испуганным взглядом в сторону. Ты свободен как птица, думал учитель в таких случаях; мы, Директор, я, учителя, сейчас не властны над тобой, сейчас ты во власти других, далеких сил.
Но этот Верзеле, подумал учитель, он не птица! Он не утратил ни подозрительности, ни хитрости, ни расчетливости, ни бдительности, которые служат ему верой и правдой в школьном вольере. Девичья улыбка — это оружие. Его готовность отправиться в путешествие подозрительна. Его удлиненные, слишком далеко расставленные глаза с голубоватыми белками, детскими белками и серыми зрачками все фиксируют, ничего не упускают.
Мальчик напряженно ждал, когда учитель, использовав отведенное ему на раздумье время, обратится к нему. Площадь перед ними медленно заволакивалась машинами, людьми, полицейскими, велосипедистами. Утро набирало обороты. Учитель на мгновение испугался, что знакомые, обитатели отеля, похожий на пса портье Боггер или Цыганка, случайно оказавшись здесь, сразу же узнают его и попросят объяснить его легкомысленное поведение: почему он беспечно наслаждается утренним солнцем на лавочке, вместо того чтобы преподавать разговорную речь или фонетику. Однако для обитателей гостиницы время было слишком ранним, сейчас мимо них могла проехать лишь горничная на велосипеде. Сначала запах пота и дерьма окутал остановку, и только потом учитель заметил слепого, который присел рядом с ним, у его ног; слепой рыбак опустился на корточки у стены под окошком кассы, возле самого края скамейки — груда грязных вонючих тряпок, из которой торчала голова в фуражке. Рыбак снял фуражку и положил ее перед собой на землю, лоснящийся от пота, потертый кожаный ободок загнулся внутрь причудливой складкой. Слепой сидел неподвижно, будто его, как кучу мусора, вынесли из близлежащего кафе и бросили здесь. Он почувствовал на себе внимательный взгляд мальчика.
— Доброе утро, всем и каждому, — сказал он. Глаза у него были затянуты бельмами. Мальчик осторожно бросил монетку в двадцать франков, она упала сантиметрах в двадцати от фуражки. Слепой принялся ощупывать землю. Его узловатые пальцы, глаза с красными веками не могли найти монету. Он наклонился так далеко вперед, что весь его затылок, покрытый коростой и струпьями, уставился на учителя, слепой шарил вокруг себя.
— Люди добрые, никто не видит такой хорошенькой монетки? — простонал он.
Мальчик посмотрел на учителя и прижал испачканный кирпичной пылью палец к губам.
— Ну, ребята, хватит издеваться, здесь должна лежать монетка, — кряхтел рыбак. — Такая хорошенькая монетка.
Подъехал автобус, просигналил и остановился. Какое же унижение навешивает на меня этот сукин сын, подумал учитель, а сам я стою и пялюсь, даже пальцем не хочу пошевелить, позволяю ему черт-те что вытворять, с этой его поганой улыбочкой.
Мальчик бросил вторую монетку рядом с фуражкой, на сей раз пять франков. Мягко и дружелюбно сказал:
— Еще одна, папаша. Двадцать франков.
— Где, где? — закричал рыбак.
— А нам пора на автобус, — сказал мальчик.
— Бросьте деньги в мою цилиндру!
— Пошли, — сказал мальчик, и учитель двинулся за ним.
— Эй вы! — крикнул им вслед рыбак. — Желаю славно прокатиться. Я нашел ваши денежки.
В автобусе были свободные места, но мальчик остался стоять, держась за петлю. Когда они выехали из центра, миновали казармы Морского Караула, учитель пообещал строго наказать его. В ближайшем будущем. Мальчик кивнул. Ни малейшего сопротивления. Он понимал язык правосудия и, собственно, ничего другого не ожидал.
Мимо гавани, где стоял бельгийский военный флот, мимо доков, через пригород, где жили рыбаки, вдоль широких полей, мимо вилл, гаражей, лесов с кранами и облаками на заднем плане, мимо автомобильных кладбищ, американских баз, мимо коров, крестьян, ресторанов с французскими названиями, выписанными готическими буквами.
Наконец мальчик сообщил, что они приехали. Учитель не знал этой деревни, которая была похожа на все прочие западнофламандские деревни: церковь, ратуша, восемь магазинов, восемнадцать трактиров и монумент, изображавший солдата шиферного цвета в тяжелой амуниции — в тот самый миг, когда он падает на колени и женщина с пальмовой ветвью поддерживает его. Щиты с рекламой автомобильных покрышек и маргарина, афиши публичных аукционов, два кедра, редкие прохожие.
Учитель шел за мальчиком, который без умолку болтал, пока они шли через рыночную площадь; он сказал, что Алесандра и в особенности ее мать несут ответственность за смерть того самого Граббе, известной личности в округе, настанет время, когда здесь на площади возведут ему памятник и каждый день, как и подобает, к нему будут возлагаться цветы. Боковая улочка, куда они свернули, была совсем узкой, так что они с трудом разошлись с ехавшим навстречу трактором. Водитель, молодой парень в комбинезоне, дружелюбно поздоровался с мальчиком.
— Ты что, живешь здесь? — спросил учитель, когда они вышли на проезжую дорогу, мощенную булыжником.
— Нет.
— Значит, здесь живут твои родные?
— Нет, — угрюмо ответил мальчик.
— А откуда ты так хорошо знаешь деревню?
Оказалось, что он жил в Хейкегеме пять лет назад, когда его отец решил, что зарабатывать можно только разведением кур. Мальчику явно не нравилось отвечать на все эти вопросы, это напоминало школу.
— Вы не голодны? — спросил он, разом пресекая любопытство учителя.
— Нет, — ответил учитель, который совсем запарился в своем толстом фланелевом костюме и без конца спрашивал себя, зачем он взял с собой портфель.
Улица разделилась на две дороги: асфальтированную и проселочную. Мальчик остановился в нерешительности. Может, он не знает, куда идти? Позднее учитель понял, что для него это была последняя передышка, задержка дыхания перед прыжком, перед неминуемой, необходимой встречей. Он застыл на развилке узкой спокойной улицы.
— Ну что, не знаешь? — Это прозвучало язвительно.