Избранное

Машраб Бабарахим

* * *

К возлюбленной пошел бы на порог я И все стерпеть, как ни гнела бы, смог я. Все сердце сбил бы в кровяной клубок я, Мою бы луноликую стерег я — Узрел бы кос ее хоть завиток я. Вплетен душою в узел ее кос я, В пыль под ее стопами сердцем врос я. Палящий отблеск полуночных гроз я, Всю боль влюбленных душ в себе пронес я, Все покорил — весь запад и восток я. Когда властитель власть дарует странам, О том везде вещают барабаном. Где быть огню разлуки — там быть ранам, Низвергся стон мой полыханьем рьяным, — Гремя хвалу тебе, всю душу сжег я. Где зелен луг — цветы там рдеют ало, В крови все сердце, — где же блеск кинжала? Любимая луною воссияла, — Кумир мой, стрел твоих жестоки жала, — Ресницами мел пыль с твоих дорог я. Горою бед к земле прижато тело, Друзьям скитаться где судьба велела? Увы, и сам влачусь я омертвело, — О, если б ты меня казнила — смело Перед тобою кровью весь истек я. Как яблоку сойтись с гранатом красным? Бог лишь над сердцем сжалится несчастным. Взгляни: Машраб в страдании всечасном, Готов излиться он в признанье страстном, — Бессильно пал ничком на твой порог я.

* * *

Пусть, ожиданием томим, любви, как я, не ждет никто, И пусть, едва зазеленев, не сохнет от забот никто, И пусть, как сирый соловей, уныло не поет никто. Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. И кто бы о беде моей меня хоть иногда спросил, Какой бы друг моих скорбей, как жизнь моя худа, спросил, Хоть раз бы лекарь-чудодей, что в сердце за беда, спросил! Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. От мук разлуки и порух мой стан к земле склоненным стал, От горя свет очей потух, и взор мой помраченным стал, Провидит Судный день мой дух — с тобой я разлученным стал. Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. И если я умру, ну что ж — я в мире счастья не нашел, И в тех, кто на меня похож, увы, участья не нашел, — Куда мне, ввергнутому в дрожь, в беде припасть, я не нашел. Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. И друга моим мукам нет, чтоб боль излить ему, увы, Пред кем мне повесть моих бед сложить, я не пойму, увы, Ничьей я дружбой не согрет, не нужен никому, увы. Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. Меня, забытого судьбой, забыли все — и друг и брат, В любом питье, в еде любой — одна отрава, только яд, Почтите же меня мольбой, нет сил терпеть, я смерти рад. Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. И вот несчастным жертвам мук какой преподан мной урок: Я сам же, силой своих рук, все беды на себя навлек, И в злоключениях разлук я беспредельно одинок. Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. И вот я, баловень времен, теперь унижен и презрен, И, кровью сердца обагрен, терплю я мук жестокий плен, Нет друга — вот о чем мой стон, я — жертва тысячи измен. Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. Промчался ветер-ураган и, разметав мой прах, заглох, Но я мечтою обуян, что жив еще мой хладный вздох. О, если был бы друг мне дан — сказать, как жалок я и плох! Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. О, не гоните же, молю: весь в ранах с головы до пят, Я бремя тяжких смут терплю — бьет меня их жестокий град, И безысходно я скорблю, я — кладезь бедствий и утрат. Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто. Машраб, ты в этот мир пришел — неси же груз его забот, Неси тот груз, как ни тяжел, — всему на свете свой черед, Проходят сроки бед и зол, терпи, борись — и все пройдет. Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто, Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто!

* * *

На дивный лик твой пал мой взгляд — рабом я поневоле стал, Во тьме разлук, в плену утрат томиться я все боле стал, Кудрей твоих арканом сжат, я пленником неволи стал, И, страстью, как Мансур, объят, я жертвой смертной доли стал, Мечом твоим сражен стократ, я изнывать от боли стал. По свитку красоты твоей я повесть чар твоих постиг, И точки я увидел в ней — душистых родинок тайник, И войско бед любви моей сразило плоть и душу вмиг, И палачи твоих очей вострят ресницы вместо пик, — Твой стан красив, как райский сад, — рабом твоей я воли стал. Увидел я твой лунный лик, и всей душою рад я был, Я пред тобой во прах поник, и мукой слез объят я был, И разум я утратил вмиг, и в плен безумьем взят я был, Весь — как Узра или Вамык, Ширин или Фархад я был, — Я преданным, как их собрат, невиданный дотоле стал. И, проливая реки слез, в тоске отныне я рыдал, И тайной муки я не снес — в лихой кручине я рыдал, Вдали от уст, что краше роз, об их рубине я рыдал, И, став Меджнуном, гол и бос, влачась в пустыне, я рыдал, — От уст твоих, от их услад страдать я в диком доле стал. От мук любви — мой горький стон, в тюльпанах ран горит вся грудь, Я стрелами ресниц пронзен, и сердцу муки не минуть, Никто из смертных всех времен тебе не равен, — о, ничуть, Унижен я и сокрушен, — о, сжалься, милостивой будь, — Машраб тебя узреть был рад, но пленником недоли стал.

* * *

Меня Меджнуном одиноко она скитаться обрекла, Скитальцем сделала жестоко и мне судила бремя зла, Твердыню сердца сокрушила, жестокой мукой извела, И сердце все, как саламандру, объяла огненная мгла, Меня томишь ты ожиданьем — на посрамленье предала. Мой бедный взор, ее не видя, весь блеск жемчужный растерял, От огненных моих мучений стенают все — и стар, и мал, Нет, видно, и не суждено мне узреть красу без покрывал, — Прочтите сказ мне о страдальцах, кто, как и я, томясь, страдал, — Жду ее, сир и одинок, я, и мука сердца тяжела. Она ни разу не спросила: «Мой бедный, что с тобой?» — увы, «За что из-за меня измучен ты пленною судьбой?» — увы, «Зачем ты ранишь душу с сердцем тяжелою борьбой?» — увы, «Зачем ты, сокрушенный горем, томишь себя мольбой?» — увы. Стократ она меня презрела и мук наслала без числа. Была бы верной — как о бедном, как о несчастном не спросить? Как о заблудшем, сокрушенном томленьем страстным не спросить? Как о спаленном мукой сердца рабе безгласном не спросить? Как слезы льющего — о горе его ужасном не спросить? Она ж с землей меня сравняла, во прах попрала и ушла! О, если можешь, друг, неверной вовеки сердца не вручай, Недружественной, лицемерной вовеки сердца не вручай, Томящей мукою безмерной вовеки сердца не вручай, Прекрасной, как луна, но скверной вовеки сердца не вручай! Она сожгла все мое сердце красою дивного чела. «Твое всевластие велико, ты — мой властитель», — я сказал, «В державе сердца ты — владыка, ты — мой правитель», — я сказал, «Узнала б, жив ли горемыка, о мой целитель», — я сказал, «Яви в стране души свет лика, мой повелитель!» — я сказал, — Я издали молил участья — она стенаньям не вняла. Она мой взор затмила мраком — померкнул свет моих очей, И с каждым часом жар пыланья горел в груди все горячей, Меня гнела, врагов живила она словами злых речей, Губить ей любо горемыку ударами своих бичей, — Она мой дух сожгла до пепла: он — как в курильнице зола. Она меня повергла в горе — все дни и ночи я рыдал, «Где ж есть еще такой страдалец?» — что было мочи я рыдал, «Где мне подобный горемыка?» — сжигая очи, я рыдал, Молил я: «О, внемли, владыка!» и все жесточе я рыдал, — Влечет в пучину, словно якорь, меня моих невзгод скала. А думалось, мол, Искандером и властелином стану я, Что, день и ночь вблизи любимой, чужд всем кручинам стану я, Что, ею осенен с любовью, из всех единым стану я, Что, знавший камни униженья, чудо-рубином стану я! Но, даже не взглянув ни разу, она ко мне не снизошла. Где знавший горе, кому горе я б мог, злосчастный, рассказать, — О муках, о моей неверной и безучастной рассказать, — Подняв главу с одра, о ней бы — моей прекрасной рассказать, О том, как мучусь без любимой в тоске напрасной, рассказать? Она мой пепел разметала, спалив всю плоть мою дотла. И от друзей и от врагов я надежно боль души берег, Но все о том, как дом печалей с престола бедствий я стерег, Как я бежал и пал, смятенный, к моей неверной на порог, Как я стенал в рыданьях скорби, измучен, сир и одинок, — Все тайны, что в себе таил я, она по свету разнесла! Я на твоем пути рыдаю и жду вестей я день и ночь, Ты — жемчуг мой, а я измучен, — никто не может мне помочь, На раны сломленного сердца мне сыпать соль уже невмочь! Машраб, хоть и сражен ты страстью, надеждой сердце ты упрочь: Ты медью был, а стал ты златом, — вот каковы твои дела!

* * *

Когда на путь любви вступил и стал безумием объят я, Щитом поставил свою грудь для стрел напастей и утрат я, Забыл сей мир тщеты и в путь, бездомный, вышел наугад я, Сей, явный, мир познал я весь, и был его покинуть рад я, И все оставил и ушел, на мир прощальный бросив взгляд, я. Стенал я, сир, в ночах разлук, — где добрый друг, не отыскал я, Кому б поведать боль души, увы, вокруг не отыскал я. Твой меч язвил меня, а чем лечить недуг — не отыскал я, Увы, покоя ни на миг от бед и мук не отыскал я, — Скорбь о тебе — вот мой отец, твоему гнету — друг и брат я. Любимая, твои уста медвяны свежестью усладной, Во благо мне твой грозный взор, как стрелы бедствий, беспощадный. Рум эфиопами сражен, — не это ли пример наглядный: Давно уж тьмою кос пленен, влачусь я в доле безотрадной, — Страну души моей круша, испепелил ее стократ я. Уж так судил предвечный рок: те, что недугами томимы, — Родня влюбленным, и вражды они не знают, побратимы. Двенадцать месяцев в году — бывают весны в них и зимы, И шах с дервишем — не одно, они вовек несовместимы, — В посконной рвани, гол и бос, как нищий, брел у чуждых врат я. Ночами другом мне была моя печаль, что так сурова, Взор чаровницы — что ловец, пустивший соколов для лова, А где печаль — там и беда: от века им дружить не ново. О, если б, о тебе томясь, взлетало сердце волей зова! Весь в перьях острых стрел твоих, стал с ними словно бы крылат я! Лихих соперников сразить потоком стонов-стрел мечтал я, Жар сердца потушить — любви тем положить предел мечтал я, О том, чтоб у костра я лег и саван свой надел, мечтал я, И насмерть сокрушить врагов, воинственен и смел, мечтал я, Друзей искал я, но, увы, и с ними познавал разлад я. Дружить с любимою моей мне дружбой тесною мечталось, Жизнь ей отдать, быть заодно мне с ней, чудесною, мечталось, Душой, как соколу, взлететь в края небесные мечталось. «Хромой птенец — и тот взлетит», — мне думой лестною мечталось, Я снова розой расцветал — взлетал, как будто юн и млад, я. О, здравствуй вечно и живи, я ж умер, сокрушен тоскою. Что этот мир небытия! Вовек мне в нем не знать покоя. Разлука в дол души пришла — терпи, не вечно зло такое. Но даже в бесскорбных жгло в любви пыланье колдовское! Кровь жжет нутро мне, и готов принять душой смертельный яд я. С тех пор, как в темноте ночной с любимой сопряглись мы словом, И честь и вера — не со мной, а жертва — твоим хитрым ковам. Что внятно лишь тебе одной, — сокрыто от меня покровом, А ты, Машраб, хоть и больной, а все же не был бестолковым: Тысячекратный смысл вложить был в этот стих короткий рад я!

* * *

Правоверные, что мне делать? Я с любимой моей разлучен, С томноокою озорницей я уже много дней разлучен, С вешним садом моим цветущим я, больной соловей, разлучен, С лукобровой и грозноокой, я жестоко с ней разлучен, С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. С ее вешнею разлучен я красотою, — что делать мне? Я — в когтях мук и бед, и сломлен маетою, — что делать мне? Она — мой властелин, я ж — нищий: что я стою, что делать мне? Полонен я разлук и бедствий тьмой густою, — что делать мне? С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. У волшебниц красы чудесной речи столь сладкогласной нет, Нет улыбки такой прелестной, красоты столь прекрасной нет. Знал ли кто уст родник столь дивный, взор такой же опасный? Нет! День и ночь мне другого дела, кроме муки злосчастной, нет, — С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. И все розы мирского сада красотой ее смущены, Она — перл, что в ночи сверкает дивным светом самой луны, Шаловлива она, лукава, — все красой ее пленены, Море слез я пролил в разлуке, очи страстью истомлены, — С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. Улетел мой прекрасный сокол, своим жертвам раскинув сеть, Где найти мне красу такую и куда мне за ней лететь! Красоты такой же прекрасной твоим жертвам не ведать впредь. Ты жестоко губишь Машраба, — чем же он виноват, ответь! С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен.

* * *

Друг мой, ты скажи ей: пусть она, чтобы взор мой был согрет, придет, Пусть к рабу в лихие времена властелин, неся привет, придет, Благовоньем кос напоена, пусть исполнит свой обет — придет. Пусть в мою лачугу, как луна, как сиянья яркий свет, придет, Пусть надежда будет мне дана, и заря за тьмой вослед придет! Лукобров изгиб ее бровей, их прицел безжалостно жесток, А пройдет — красив среди полей стан ее, самшитовый росток, В мире нет красавицы стройней, — кто ж такое еще видеть мог! Не понять мне в немощи моей, как такое чудо создал бог. Ранами душа изъязвлена, — пусть она, леча их вред, придет. Благотворна вешняя пора — радостным весь мир, цветущим стал, Полните весельем вечера — полыхать цвет роз по кущам стал. Под ногами — яркий цвет ковра, и в убранстве луг влекущем стал, Зелень благовоньями остра — мускус их свой запах льющим стал, — Ни с врагом, ни с другом не дружна, пусть она ко мне нет-нет придет! И моей любимой про меня — умер, мол, твой друг — подайте весть, Что погиб влюбленный от огня, умер от разлук, — подайте весть, Что от стрел твоих день ото дня он во власти мук, — подайте весть, Что он, в смертной горести стеня, терпит свой недуг, — подайте весть, Если радость мне не суждена, пусть она хоть в пору бед придет! Помраченной в горе головой, где заря, где ночь, я не пойму, Мертвый я уже или живой — думать мне невмочь, — я не пойму, Как прожить мне век мой горевой, муки превозмочь, я не пойму, Как Меджнуном путь пройти мне свой — где брести мне прочь, я не пойму, — В мое сердце, где лишь тьма одна, светом солнца пусть рассвет придет. Я твердил ей: «Верная моя», а она мне не верна, увы, Ею навсегда отвергнут я, — невдомек мне, в чем вина, увы, С теми, кто губил меня, гноя, дружит всей душой она, увы, У меня ж от горького житья вся спина искривлена, увы, — Глянуть, как судьба моя черна, пусть она — мой сердцевед — придет. От нее, что, словно свет очей, мне красой мила, я отрешен, От нее, что в дол души моей, как покой, пришла, я отрешен, От нее, что мне красой своей — словно сень, светла, я отрешен, От нее, что мучит все сильней, грудь мне жжет дотла, я отрешен, — Только ею чаша глаз полна, — пусть она, мой самоцвет, придет. Кто ее не знает — говорят: «Ты себе другую отыщи, Сердце не вверяй ей, в ней — лишь яд, — добрую, не злую отыщи, Не найдешь — тогда ступай назад и страну иную отыщи, Ту, с которой в сердце — тишь и лад, — ты себе такую отыщи!» «Пусть уж ослепит меня она, только пусть, — я дал ответ, — придет!» Я в тот день, когда ей дал обет, честен был, всю душу в речь вложив, Пусть она изменит мне, но нет — я не изменю, покуда жив. В чуждый дол и за другой вослед не сманит меня ничей зазыв, Судным днем пока не вспыхнет свет, верен слову, буду я правдив, — Пусть казнит меня — моя вина, — хоть повадкой приверед придет. Вот обет мой, и покуда я не паду, согбен, — не отступлю, И пока не даст мне забытья замогильный плен, — не отступлю, И пока из мира бытия не паду я в тлен, — не отступлю, И пока цела глава моя от камней измен, — не отступлю, — Небо глыбой — девять сфер сполна — пусть само на мой хребет придет. Как же я, и сир я одинок, отыщу заветный тот порог, — Разве я тому, кто зол-жесток, тайну сердца рассказать бы смог! Локона ухватишь завиток, а руки не сжать, — какой в том прок! Нет, тому, кто от любви далек, не внушить, где правый путь пролег, Пусть она, хотя и неверна, но ко мне проложит след — придет. Искандеру был подобен я, а теперь я сокрушен, увы, Сердце, словно скопище гнилья, мухи жрут со всех сторон, увы. Тяжко будет честному, друзья, если он зайдет в притон, увы, Как была могуча власть моя, а теперь я полонен, увы, — Пусть же будет ноша не трудна — исцелитель моих бед придет. Гнет любимой, сплетни злых людей, — вся душа от них — сплошной ожог, Если бы из рая чудодей гурией ко мне сойти бы смог, — Встретив его в хижине моей, пал бы я к земле у его ног, Я светильник из своих очей сделал бы и перед ним зажег, — Об Исе я думаю без сна — от него мне жизни свет придет. Но, увы, сей мир тех, кто красив, превратить в неверных норовит, Всех, хоть долей горя оделив, потопить он в сквернах норовит, Всех он умертвить, кто еще жив, в бедствиях безмерных норовит, Он сравнять с землею, придавив, всех нелицемерных норовят, Но, хоть голова и сожжена, а пора желанных лет придет!

* * *

О, доколе я, бедняк, буду гибнуть от невзгод? Ты чужда, и в сердце мрак, за бедой беда идет, С горем рок меня сопряг, и печалей тяжек гнет, — Это рока вещий знак иль небес круговорот? Я умру, и чадный стяг вздох мой надо мной взметнет. За тобою по следам, страстью сломлен, я бреду, За тебя я жизнь отдам, — глянь же на мою страду, Страсть к тебе — мой стыд и срам, — где же я покой найду? Горький путь Меджнуна прям — средь пустынь терпеть беду, — За тебя и к смерти шаг — для влюбленного не в счет. Рок, увы, нас не сведет, я душою изможден, В страшной жажде высох рот, день и ночь я истомлен, Вот уже не первый год я от мук утратил сон, — Неужели не дойдет до тебя мой плач и стон? Я молю, чтоб не иссяк добрый дар твоих щедрот. Разве без забот и бед достигают счастья встреч? Не родится жемчуг, нет, если дождь не будет течь. Нужен мотылькам не свет, а огонь палящих свеч. Звучный сказ не будет спет, если вяло льется речь, — Яд разлук — мой злейший враг, а свидания — что мед. Страстью я к тебе объят, за тобой в тоске бреду, За тобой следит мой взгляд — глядя в даль, я вдаль иду. Я смятен, в душе — разлад, бормочу я, как в бреду, Кривизну души крушат лишь мечом любви, — я жду! Все, что живо, — как-никак рок в небытие сведет!

* * *

Райским ликом расцвела ты — как весна, ты воссияла. Ах, с тобою — супостаты, мне же от тебя — опала. Стрелы кар твоих крылаты — сердце кровью рдеет ало. Сколько мук мне принесла ты, томноокая, — немало. Рвался я к тебе, но зла ты: встретил я шипы и жала. Нету сил терпеть укоры, по свету бродить пойду я, Обойду все долы-горы, выплачу мою страду я. Весь сгорел я, силы хворы, в бездну горя упаду я, Нет терпению опоры, — как снесу твою вражду я? Бедствий вдоволь мне дала ты — не одно, а доотвала. День и ночь в мечтах и в речи, ты одна — моя отрада, А тебе любезны встречи с чуждыми, ты — их услада. Смерть моя уж недалече, ты живи, мне жить не надо, Кончен век мой человечий, ты моей кончине рада, — Где стоят твои палаты — виселиц сто тысяч встало! Жемчуг ты таишь прекрасный — держишь ты его сокрыто, Ты — не человек, мне ясно, род твой — ангельская свита. Я тобой отторгнут властно, и любовь тобой забыта, И не глянешь ты, бесстрастна, ждешь других, ты — им защита, Меня горем угнела ты, а кого себе избрала? Пожалей же, так негоже, сердцу раны нанесла ты, Словно роза, ты пригожа, я пленен тобой, но зла ты, Если я умру — ну что же, не терпеть тебе расплаты. Жив я, рухну ли на ложе — так ко мне и не пришла ты, — Муки смертью мне чреваты, ты дружна с другими стала. На прогулки ты ходила, брови луками взводила, Камни мечешь ты — уныло, словно пес, бреду я хило, Тьмой меня ты окружила, а другим ты — как светило, Все во мне тебе не мило, льнешь к другим всей страстью пыла, — С чуждыми стократ мила ты, — что ж меня не чтишь нимало? Средь веселых пиршеств страсти рдяный хмель ты льешь потоком, Мне ты шлешь одни напасти, — о, за что презрен я роком? Не у жизни я во власти, а в могильном рве глубоком, — Разруби меня на части, не помилуй ненароком, — От тебя мне — лишь утраты, а врагов ты привечала! Долго вил себе тенета в косах я твоих покорно, А счастливой неохота рассыпать привадой зерна, О других твоя забота, а моя судьба позорна. Мне, Машраб, не любо что-то зло терпеть, да и зазорно, — Что ж меня в изъян ввела ты и дружна была сначала!

* * *

Обещала — ждал ее без сна, радость сна былая не пришла, Высмотрел все очи я сполна — озорница злая не пришла. Здесь ее любимцы все — она, красотой пылая, не пришла, Смерть пришла — и в эти времена, смерти мне желая, не пришла. Мне за жажду страсти вот цена: весь сгорел дотла я — не пришла. Жду я справедливости — нейдет та, что Судный день собой затмит, Умер я от горя и невзгод — ей ли ведать боль моих обид! Всем она верна наперечет, лишь меня неверностью томит, И ничто ее не привлечет, хоть стенаю я, крича навзрыд, — Теплым словом всех бодрит она, — ждал к себе тепла я — не пришла. На чужбине, с чуждыми людьми горестно я дни мои влачу, Душу хочешь взять мою — возьми, робко покорюсь я палачу. От лица завесу отними — лунный лик твой видеть я хочу. Виночерпий, боль мою пойми — дай вина, я хвори излечу, — Та, что краше вешних роз красна, краше гурий рая, не пришла. В страшной жажде умер я от бед, — о моя прекрасная, ты где? Плачу я, участьем не согрет, — солнце мое ясное, ты где? Зря ищу я твой бесследный след с мукою всечасною, — ты где? «Тайна, беззаветный мой завет, — призываю страстно я, — ты где?» Страстью вся душа оплетена, — ждал, терпел, сгорая, — не пришла. И не зря рыдал я от тревог: та, что краше всех красна, нейдет, Милости дождаться я не смог — радости моей весна нейдет, Муки двух миров я превозмог, но напрасно все: она нейдет. Сгорбился я станом, стал убог, но она все неверна — нейдет, — Та, которой сладость слов дана, хоть и ждал добра я, не пришла. О друзья, огонь в душе моей от ее несправедливых слов, И во мне игра ее очей веру сокрушила до основ, Истомился в клетке соловей — ворон заклевать его готов, Видно, ложь была любезна ей — не пришла на мой предсмертный зов, — Ту, чья суть волшебных чар полна, ждал я, умирая, — не пришла. Плача, я пришел к ней на порог, а она на помощь не пришла, Не спросила: «Бедный мой дружок, как, мол, твоя доля — тяжела?» А была пора — недолгий срок, когда знал я доброту тепла, А потом — вот горький мне урок — что ни миг, была строга и зла. Камню она твердостью равна: муча, мной играя, не пришла. Вот пришла, красуясь и дразня, чтобы меня, горестного, сжечь, Силы тают день и ото дня — видно, мне дано костьми полечь. Сеть она плетет вокруг меня — норовит в силок кудрей завлечь, Горемыку бедного кляня, точит она гибельный свой меч. Зла она была и неверна: зло меня карая, не пришла. Если я не буду пощажен, мне моя лачуга бед на что? Сущий с Ибрагимовых времен мне весь этот дряхлый свет на что? Рай, что весь красою озарен и теплом ручьев согрет, на что? Семь небес — весь горний небосклон, выси звезд и ход планет — на что? Слова не сказав, ждал допоздна, ждал и до утра я — не пришла. Все себя отчаяньем сожгут, дымный стон мой в День суда узрев, Удивится весь вселенский люд — сколько от меня вреда, узрев, Своды мира черными падут, сколь тяжка моя беда, узрев, Вынесла б она не грозный суд, сколь моя душа худа, узрев. Смерть мне от разлуки суждена: ждал все вечера я — не пришла. Все во мне пылает, — остуди, утешенье моих бед, приди, Все, что хочешь, сделай — не щади, сердце ты мое, мой свет, приди! За тобой все шахи позади ходят робко след во след, — приди. Жарко кровь бурлит в моей груди, — ты ко мне, мой самоцвет, приди, Как зерцало, ты, мой дух до дна в глубь очей вбирая, не пришла. Ты сказал Машрабу, о аскет: «Приходи-ка поскорей в мечеть!» «Сядь в михрабе, — дал ты мне совет, — духом будешь праведен ты впредь!» Но его словам не внял я, нет, и решил смолчать и потерпеть. Что это за диво! Долю бед утвердить в мечети и не меть! — Как аскет, молясь, не знал я сна, молча в даль взирая, — не пришла!